Мой вам совет – запирайте двери на засовы. Глава 4 Маяк Я знаю Джуди с детства. Наверное, поэтому нам и не суждено коротать совместные вечера в старости. Хотя вот говорят же – мужчины и женщины дружбы не водят, но наш случай именно такой. Джуди выросла пленительным созданием, не влюбиться в которое невозможно. Бледная кожа, золотые локоны, сверкающие в лучах солнца, в больших глазах плещет морская волна. Став мужчиной, я горестно осознал, что знаком с этой девушкой с детства. Сейчас я никак не мог определить, что за стена выросла между нами и что за цемент продолжал её удерживать: Джуди Рассел, весёлая и беззаботная Джуди, стала для меня абсолютной загадкой. Встретишь её на улице и не поймёшь, в каких потёмках блуждают её мысли. Нужно правильно подобрать слова: Джуди не стала холодной или отчуждённой, но её взгляд – он-то и выдаёт некую тревогу. Связана ли эта тревога с тайной свадьбой, никому не известно. Кроме самой Джуди, разумеется. Однако спросить напрямую мне не давал случай, а ещё – гордость и достоинство. Я на редкость упрям. Скидываю это на возраст. Потом сам же буду кусать локти от своего бездействия, но об этом вряд ли узнают. Холодная дружелюбность вкупе с недурной внешностью – моё нехитрое оружие, подаренное воспитанием и молодостью (в восемнадцать лет, как известно, хорош и чёрт). Однако же не действовало оно на Джуди, а другие меня интересовали ненадолго. Я ни разу слишком не влюблялся. Самая непостижимая для меня тайна – почему Стэнли? В своей жизни я не решил ни одной задачи со звёздочкой, что шли напоследок в каждом параграфе с заданиями. Вопрос, мучивший меня, представлялся мне именно такой задачей. Зная, что ни в жизнь не справлюсь в одиночку, я подключил к решению Адама. Мой друг разгрызал эти звёздочки, как орехи. Я всегда у него списывал, не чувствуя укора. Не виноват же я, в самом-то деле, что моя мозговая мышца не развивалась дальше своих возможностей. У кого-то мозг, как резина, – готов растянуться и обогащаться. Мой мозг, по всей вероятности, представлял собой корду: достаточно длинную и прочную, чтобы ею пользоваться, но упрямо не тянущуюся. Каждый раз, когда к нам на ужин приходит дядя Артур, брат моей матери и математик, я чувствую, насколько он глубоко несчастный человек. В сорок лет его лицо исполосовано морщинами, как у многократно сложенной бумаги, и все мускулы лица сжаты и напряжены. Я думаю, в детстве он мечтал стать мореплавателем. Насильственное образование у нас в роду, но я – последняя выжившая рыба в нашем ведре – ещё бьюсь за право быть свободным. Я не думаю, что у нас лён был бы не делён, пойди мы с Адамом одной дорогой. Мы примерно одного роста, его голова причудливо отливает цветущим хмелем, и развит Адам физически довольно хорошо, однако в своих круглых очках он напоминает ботаника или лабораторную крысу. Об этом любой скажет, кто хоть раз его встречал. У Адама немного вытянутый череп, придающий ему перманентную суровость и погружённость в себя. По решительно обозначенному подбородку и выпуклому затылку безошибочно угадывается нордическая кровь. По иронии судьбы, когда дело касалось не игры в регби (тут я всегда давал фору Адаму) и не любого другого требующего физической отдачи дела, крысой из нас был я, а мой друг, безусловно, гамельнским крысоловом[14]. При всей своей смекалистости Адам нуждается в ком-то, перед кем он может распушить хвост, и я иногда думаю, что, не будь меня рядом, он бы скурился с кем-то ещё (но это была бы не дружба, а сухие отношения крысы и дудочника). Днём мы помогали деду готовить обед. Когда старик выходил за столовой утварью, из меня, как из сухой тучи, рвались молнии, я сыпал проклятия в сторону паршивой овцы Стэнли. – А что говорят глаза? – спрашивал Адам. – Глаза Стэнли? Адам вытер руки о полотенце и ухмыльнулся. – Эти точно ленятся говорить. – А-а, – невыразительно вылетело у меня. Нам это мой дед рассказывал. О том, что глаза не менее красноречивы, чем губы. – Говорят, что их хозяйка встревожена, – ответил я. – Уж лучше бы Джуди это скрывала. – Женщины крайне неразборчивы, когда влюблены. Дай ей время, – сказал Адам. Дед вернулся, поэтому я только хмыкнул в ответ. Считается, что даже между самыми близкими друзьями должна быть дистанция. Мы по-своему соблюдали это правило: у меня не в труд выходило быть талантливым дураком там, где Адам проявлял смекалку и прозорливость. Но я всегда помнил, что летают как ястреб, так и комар, потому бесился и вскипал от собственной недальновидности только в самых крайних случаях. В жизни подло брать за фук[15], говорил дед. Если тебе открылись чьи-то слабые стороны, ни за что не бей по ним. Глупо считать, что ты никогда не окажешься на том же самом месте или тебе не дадут сдачи. Мы с Адамом никогда не брали друг друга за фук. В этом, пожалуй, и заключались наши отношения. Хотя это не мешало нам поддевать друг друга время от времени. Вот и сейчас Адам наклонился к моему уху, чтобы дед не слышал, и сказал: – На террасе оставалось виски. Пока гости не набежали… Я не умею притворяться, и вместо спокойствия танка Адам видел во мне трёхорудийную батарею, которая была не в состоянии сдерживать запал. Назревало что-то вроде «большого чая»[16], только значительно раньше, чем обычно. Это не совсем поминки, ведь ещё даже гроб не заказали. Решено было просто почтить память Джозефа. Как повелось, на такие «чаи» не зовут поимённо, приходят те, кто сочтёт нужным. Горе и трапезу вскоре пришли разделить с нами Расселы, капитан Макэвой и – разрази меня гром! – Летисия Вудс. Кампион сел во главе стола, по левую руку его заняли места Джуди, Стэнли, мой дед и Адам, по правую – Саймон Рассел, капитан Макэвой и мисс Вудс. Мне досталось место против Кампиона, о чём я жалел весь вечер. Дело было в банальной непереносимости голоса Летисии: сегодня за столом он звучал на редкость раздражающе, с жалобно-ноющими нотами. – Бедная Энни… ах, бедняжка… Останься в живых, знала бы она, что такое приключится с Джозефом? Сердце матери ведь чует, не обманешь… Даже не пытаюсь описать, в какую неловкость нас всех вогнала эта женщина. Мы втянули шеи, молчали, как перепуганные звери. Впрочем, Летисия не столько глупа, сколько говорлива, и сама принялась исправлять положение. С присущей только ей быстротой она соскочила на другую тему: – Джуди, как я рада, что скоро ваша свадьба! Мне показалась, что Джуди не очень-то радовалась по этому поводу, но из вежливости она кротко улыбнулась, а наш Стэнли и бровью не повёл. Стало очевидно: про свадьбу, видать, был секрет, а Летисия Вудс, как всегда, в своём репертуаре. На счастье, каждый в Сент-Фоуи знает Летисию достаточно хорошо, чтобы не обижаться на неё. Кампион прочистил горло: – Вот как, стало быть? Неожиданно, сынок. Что ж, поздравляю! Будьте счастливы! Стэнли слегка ухмыльнулся, особого энтузиазма в нём я тоже не приметил. Я глядел на Джуди: ясно как день, она хотела провалиться на месте, а в её глазах вновь замерцала тревога, та самая, что грезилась мне ранее. Но нет, мне не мерещилось. Тревога была вполне осязаема. Джуди Рассел не на шутку обеспокоена, хотя пыталась это скрыть. Рассел, покончив с едой, объявил, что ему необходимо связаться со своим букмекером перед началом скачек, и гости быстро разошлись. Я слышал, как, выходя, Летисия обратилась к Расселу за советом насчёт ставки. Рассел отвечал что-то про нывшую ногу, когда их голоса скрылись за дверью. Тем же составом, что и ранее, мы принялись убирать со стола. Стэнли – мужеподобное ничтожество – заявил, что хочет спать. Кампион вздёрнул брови, с досадой глянув на сына. – Твоя работа, – сказал он, – начинается через пятнадцать минут. Ты спал целый день. Стэнли отмахнулся от отца как от мухи. Зевнул, потянулся и пошаркал в дом. Сцена произошла немая, но по накалу не уступавшая тем, что умела устраивать мисс Вудс. Дед с сожалением приобнял Кампиона и сказал, что сам пойдёт на ночное дежурство. – Тебе лучше выспаться, – сказал дед другу. – Мы с парнями закончим здесь. Кампион хмурился минуту-другую. Наконец он выдал: – Сам пойду. Спать мне не хочется вовсе. Да и к тебе внук приехал. – Это ничего, – сказал дед и, глядя на меня, добавил: – Макс и Адам с радостью составят мне компанию на маяке. Я кивал. Однако усталый вид моего приятеля не выражал особой поддержки. – Ты иди, – сказал Адам. – Я на боковую. Его понять можно. Безумная ночь, проведённая в смертельных объятиях девятого вала, всё ещё напоминала о себе тупой болью в ухе да нытьём ран под бинтами. Стэнли – плешь на ровном месте. Его брат погиб, его отцу плохо, а он делает вид, что хочет спать. Ублюдок! Кампион уже твёрдо решил: – На дежурство пойду я. Вопрос закрыт. Без десяти шесть он вышел из магазина и побрёл к маяку. Сумерки охладили день, затуманили видимость. Адам отправился вслед за Стэнли на второй этаж. Я приготовил нам с дедом кофе с ликёром. Мне хотелось поговорить с дедом, высказаться, спросить его о том, что наболело, но я почему-то не мог – мысли все скомкались. Такая странная тишина царила в комнате около часа, пока не была бесцеремонно нарушена. Кем бы вы думали? Ну да, Летисией Вудс! Она отворила входную дверь в магазин, но входить не стала. – Буруны по курсу! – шепнул мне дед. Летисия с порога поинтересовалась, где Кампион. Мы объяснили. – Тогда схожу к нему, отнесу корзину – в ней всё для кранахана[17] и ещё апельсин. Я подумала, если он проголодается, что, конечно, вряд ли… Она оборвала фразу, завидев – очень на это надеюсь – наши мрачные физиономии, закрыла дверь и поковыляла к маяку. Мы провожали её взглядом через витрину. – Она его достанет, – с грустью высказал дед мою мысль. Через полчаса Летисия вернулась уже без корзины. Поникшая, немногословная, как и следовало ожидать, в руках она держала апельсиновые корки. – Ему плохо, – сообщила мисс Вудс, печально жуя. – Даже фрукт не взял, а ему сейчас необходимы витамины. А эта свадьба только усугубила его внутренние тяготы. Он в подавленном состоянии, бедный наш Рэй. С чего вдруг Кампиону могло сделаться плохо из-за свадьбы? Он так радовался этому событию за столом. Старик, должно быть, послал Летисию куда подальше, запустив ей вслед апельсином. Бедная она, но такая невыносимая. Устаёшь от одной мысли об этой женщине. – Встретила доктора Макэвоя на обратном пути, – продолжила Летисия, выбрасывая корки в кухонное ведро. – Он искал Рэя. Хотел поговорить с ним, извиниться за своё отсутствие за обедом. Было без четверти восемь, когда мы с дедом решили пройтись. Минут за пять до этого мисс Вудс приготовила себе чай на нашей кухне и, усевшись к нам за стол, предалась воспоминаниям о женщинах Сент-Фоуи. Я могу поклясться, что в моём больном ухе закипела морская вода от вибраций, что издавала рядом её гортань. Мы не объяснили наш поступок, а просто встали, набросили куртки у выхода и вышли на волю. За закрывшейся дверью остался надоедливый гам, и теперь наш слух ласкали волны – к вечеру они опять разбушевались и дрались друг с другом и со скалами. Где-то в сумраке раздавались крики чаек, и прохлада была сейчас особенно приятной. Как здорово, подумал я, что среди женщин есть природа. Эту женщину я могу слушать часами. Мы побрели в сторону маяка – тот уже вовсю гонял по кругу яркую стрелу света – и на углу дома практически столкнулись с Джоном Макэвоем. – О, мистер Гарфилд, – поспешил он поздороваться. – Извините, что напугал. В потёмках немудрено и нос разбить. – Всё в порядке, – сказал дед. – Наши носы не пострадали. Неуклюжее «м-да» вырвалось у Макэвоя. – Я поднимался к мистеру Кампиону, – сказал он, собравшись с мыслями. – Ходил извиняться, что не смог прийти на чай – уезжал как раз в город по срочному вызову. Вот только вернулся и сразу к нему.