– Конечно. Но прежде, чем вы уйдете, Робби, я хочу… – Да? – Я всегда хотела знать… когда я видела вас в прошлый раз – на праздновании обручения Эдварда, – почему вы ушли, не попрощавшись? Господи боже. Только не сейчас. – Я думал, Эдвард сказал вам. Вспомнил об одном деле. – Я волновалась – уж не сказала ли вам что-то моя мама, не обидела ли каким-то образом? Так оно и было, да? – Пожалуйста, Лилли, не здесь… – Я права, да? Вы должны мне сказать. – Да, она говорила со мной. Сказала, что вы обручены с Квентином Брук-Стейплтоном. – Это была ложь. – Теперь я знаю это. Я думаю, мы оба знаем, зачем она выдумала вам этого жениха. – Если бы я только знала. Если бы вы мне сказали, я бы вам все сразу же объяснила. Никогда у меня не было никаких женихов. Никогда. Вы ведь верите мне, правда? – Верю, – ответил он, тщетно пытаясь найти еще какие-то слова. С дальнего конца платформы до них донесся свисток. – Лилли, мне пора. Он протянул руку, поправил ее локон, выбившийся из-под шляпки, и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но она в этот момент повернула голову – случайно или намеренно? – и ее губы прикоснулись к его губам. Такие мягкие. Ни о чем другом в это мгновение он не мог думать. Ее губы были такими мягкими. Когда он в последний раз прикасался к чему-нибудь столь идеальному? Он взял ее лицо в ладони, наклонился, чтобы в полной мере почувствовать сладость ее губ. И вот они разжались, и он отважился провести языком по нежной, гладкой, как атлас, внутренней поверхности ее нижней губы. Ее руки, сжимавшие лацканы его шинели, задрожали. – Кхе-кхе. Реальность вторглась в их короткое забытье. Они стояли посреди вокзала Виктория и целовались. Всего лишь в ярде от дежурного по платформе, который даже не попытался скрыть восторга. Перед – о черт побери – не менее чем дюжиной солдатиков, которые явно с удовольствием следили за происходящим на их глазах. Робби сделал шаг назад, нежно снял руки Лилли с лацканов своей шинели и попытался ободряюще улыбнуться. – До свидания, Лилли, – прошептал он и развернулся. Он предъявил билет и прошел на платформу мимо железнодорожного служащего. Он знал, она смотрит ему вслед, и ему стоило немалых усилий не броситься назад к ней, забыв обо всех приличиях, и не поцеловать ее еще раз. Он шел по платформе, и все вагоны, мимо которых он проходил, были заполнены. Он шел, и сердце колотилось в его груди – ему так хотелось повернуться и увидеть ее еще раз. Наконец он увидел пустое купе. Он вошел, скинул с плеча сумку и дал поезду увезти его. Увезти от Лилли назад к кошмарам его французской жизни. Назад к войне, которая продолжалась уже столько, что ему стало казаться: она не кончится никогда. – 13 – 16 декабря 1916 Дорогая моя Лилли, получил отпуск на Рождество – времени достаточно, чтобы съездить домой на два дня. Ты должна обязательно пообедать со мной на Рождество в «Савойе». И пригласи мисс Браун, если она свободна. В полдень тебя устроит? С любовью и пр. Эдвард. Лилли пришла в «Савойю» в день Рождества в половине двенадцатого, предполагая, что ей придется ждать в одиночестве за заказанным столиком, но, к ее радости, Эдвард уже был там, расхаживал туда-сюда по фойе. Он похудел по сравнению с тем, каким был в день их последней встречи, электрический свет резко выделял его скулы и нос с высокой переносицей, форма просторно сидела на его высокой, слишком худой фигуре. – Эдвард! Он повернулся, увидел ее, обхватил руками, приподнял, осыпал поцелуями ее волосы. – Лилли, моя Лилли. Если бы ты только знала, как я скучал по тебе. – Несмотря на все мои письма? – поддела она его и рассмеялась, когда он наконец опустил ее на пол. – Да, несмотря на все твои развеселые рассказы о жизни билетчицы. Не мог дождаться, когда увижу тебя сегодня – встал ни свет ни заря. И кстати, счастливого Рождества. – И тебе того же. Ты когда приехал? – Вчера днем. Как раз вовремя для мрачного обеда en famille[10]. – Бедняга. – Я только отдал долг – не больше. Давай узнаем, есть для нас свободный столик в гриль-зале? Вопрос был, конечно, риторический, потому что, стоило им войти в ресторан, как словно из ниоткуда появился метрдотель. Он приветствовал Эдварда по имени и провел их к столику. – Миссис Браун к нам не присоединится? – спросил Эдвард, когда они сели. – Присоединится. Только ее смена в больнице кончается в одиннадцать, потом ей нужно переодеться и добраться сюда из Кенсингтона. Их разговор был прерван осторожным покашливанием – подошел официант. – Счастливого Рождества, лорд Эшфорд, леди Элизабет. Позвольте предложить вам аперитив? – Да, пожалуйста. Как ваши запасы шампанского, еще не иссякли? – Нет, ваша светлость. Позвольте вам предложить Moët et Chandon Brut Impérial 1907 года? – Замечательно. – А из еды, лорд Эшфорд? – Пока не надо. Я вас позову, когда мы будем готовы сделать заказ. Как только официант ушел, Эдвард повернулся к Лилли. – Давай выпьем все шампанское сразу. Мы, таким образом, к приходу мисс Браун будем в стельку пьяные, а она прочтет нам лекцию о надлежащем поведении в общественном месте. – Она совсем не такая, Эдвард. – Да-да, я знаю. Но мне нравится поддевать ее. Она все так серьезно воспринимает. – А ты все превращаешь в шутку. – Это в прошлом, – сказал он, избегая ее взгляда. – Трудно изображать дурака, когда стоишь по колено в грязи и крови. – Робби рассказывал мне, какой это кошмар – война. Он мне говорил об ужасах в госпитале, а потом добавил, что тебе достается гораздо, гораздо больше. – Она взяла его руку в свою, легонько пожала. Но он, казалось, и не заметил этого. – Ну, не знаю. Я бы долго не протянул, если бы мне приходилось делать то, что он делает. Для начала отпиливает людям руки и ноги. – Ты знаешь, о чем я говорю. – Знаю. Но у меня до возвращения есть только сегодня и кусочек завтрашнего дня, и мне меньше всего на свете хочется сейчас говорить о войне. Даже думать о ней. – Так о чем мы поговорим? – спросила она, решив побыть веселой ради него. – Помоги мне извлечь максимум из этих нескольких часов. Смейся над моими шутками, жалуйся на маму – всякое такое. Он усмехнулся ей, и она на мгновение увидела беззаботного, счастливого, живущего без всякой цели богатенького мальчишку, каким он был когда-то. Мальчишку, который приезжал к ней из школы, а не с далекого страшного поля боя. Мальчишку, который, когда ему пришла пора уезжать, уезжал туда, где ему не грозили никакие опасности, кроме скуки Винчестера или Оксфорда, где худшее, с чем он сталкивался, был строгий учитель и перспектива воздаяния в виде экзаменов. Она моргнула – и мальчишка исчез.