На то, чтобы только расставить цветы в том порядке, в каком хотелось Мэгги, у нас ушел почти весь следующий день, и еще три — чтобы посадить их как полагается. Когда мы закончили, я отправился в городскую скобяную лавку и вернулся оттуда с латунной табличкой, на которой было выгравировано: «Лучший в мире сад». Глава 4 За считаные минуты до родов лицо Мэгги покрыл густой розовый румянец. Лежа на кровати, она крепко держала меня за руку и, сражаясь с действием эпидуральной анестезии, старалась сосредоточиться на том, что? ее ожидало, а я потихоньку за ней наблюдал. Помнится, тогда я подумал, что даже сейчас — покрасневшая, с блестящим от пота лицом, до предела уставшая, вымотанная ожиданием и двумя днями ложных схваток — она выглядела живой и счастливой как никогда. Пролетело несколько мгновений, и вот — началось. Начал раскрываться родовой канал. Мэгги велели тужиться, и она тужилась, как мне показалось, на протяжении нескольких часов. Изможденная, почти без сил, она опровергала законы природы, делая то, что могла сделать только она, и ее усилия не пропали даром. Ребенок появился — появился внезапно, словно его вселенная вдруг столкнулась с нашей. Акушер подхватил его на руки. Потоком хлынули околоплодные воды, но он не колебался ни секунды. Врач быстро перенес малыша на пеленальный столик, разложил на клеенке, словно лабораторный образец, и принялся за работу. Именно тогда с лица Мэгги сползла улыбка. Всего несколько мгновений назад она сияла точно маяк, а сейчас вдруг погасла, как гаснет пламя догоревшей до основания свечи, — оно меркнет, шипит и исчезает, оставляя после себя только завиток дыма и лужицу расплавленного воска. Взять нашего ребенка на руки Мэгги не успела. Она даже не прикоснулась к нашему сыну. Широко раскрытыми от испуга глазами, почти не дыша, Мэгги следила за действиями акушеров, которым никак не удавалось его реанимировать. На ее глазах врачи накрыли скрюченное, посиневшее тело простыней и записали время. Это было, наверное, последнее, что увидела Мэгги, прежде чем погрузиться в сон на долгих четыре с половиной месяца. Это, и еще — мое лицо. Когда же она, наконец, проснулась, наш сын давно лежал в могиле. Иметь ребенка было для Мэгги так же важно, как дышать, говорить, любоваться рассветом. Это желание было записано в ее в генах точно так же, как тембр ее голоса, цвет глаз, гладкая шелковистость кожи. Если бы можно было каким-то образом лишить ее этого желания, Мэгги уже не была бы собой — она была бы совсем другой женщиной. И все-таки именно это всепоглощающее желание, в котором, разумеется, не было ничего плохого, отправило ее в кому. Не знаю, приходила ли ей в голову эта мысль… Но даже если и приходила, это не изменило ничего. То, что с ней произошло, сделало ее желание иметь ребенка еще сильнее. И если в прошлый раз мне казалось, что Мэгги буквально одержима идеей родить, то теперь я даже не знал, чего от нее ожидать. Чего-то более сильного — это уж несомненно. В конце марта, расправившись с сорняками и травой, мы поехали в больницу на первый после ее выхода из комы врачебный осмотр. Доктор Фрэнк Палмер был очень хорошим человеком. Сорокапятилетний отец семерых детей, он буквально разрывался на части, стараясь успеть на соревнования по бейсболу, европейскому футболу или баскетболу, в которых участвовали его сыновья. Жена и дети составляли главный смысл его жизни, но и о работе Фрэнк не забывал. Мне он всегда нравился, тем более что врачом Фрэнк был превосходным. Что и говорить, интимная жизнь человека мало предназначена для того, чтобы посторонние совали в нее свой нос, однако в свое рабочее время он только этим и занимался, ухитряясь проделывать это предельно тактично и деликатно. К Мэгги Фрэнк относился как к племяннице или двоюродной сестре, с которой он хорошо знаком и которую считает необходимым защищать и оберегать. После осмотра, — пока Мэгги одевалась в другой комнате, — Фрэнк отозвал меня в сторонку. Приподняв брови и понизив голос, он сказал: — В ближайшие несколько месяцев я порекомендовал бы вам быть как можно осторожнее. Особенно в тех делах, которые вы делаете вместе. — Что вы имеете в виду, доктор? — Во-первых, смотрите поменьше глупых сентиментальных фильмов. Во-вторых, старайтесь не бывать в магазинах детских вещей и игрушек. Держитесь как можно дальше от всего, что может вызвать у Мэгги слезы, а самое главное — больше думайте о будущем. Прошлое — прошло?, и незачем лишний раз к нему возвращаться. Я бросил взгляд на полупрозрачную дверь, за которой виднелся силуэт моей жены. — Но… я не понимаю. Она же ни в чем не виновата! Фрэнк кивнул. — Мы это понимаем, да и Мэгги, я думаю, тоже, но… Ее эмоции ей пока не подвластны, и они могут взять верх. На данном этапе на всей земле не найдется такой силы, которая могла бы с ними совладать, поэтому в первую очередь вашей жене нужно успокоиться — успокоиться настолько, чтобы она могла глядеть в будущее с оптимизмом. В заключение доктор Палмер направил нас к специалисту-репродуктологу, который, как говорили, творит в своей области настоящие чудеса. Не откладывая дела в долгий ящик, мы уже на следующий день выехали в Чарльстон. Специалист оказался женщиной пятидесяти с лишним лет по имени Сара Мэдисон. Доктор Сара Мэдисон, если точнее. Стены ее кабинета были увешаны таким количеством сертификатов и дипломов, какого я еще не видел ни у кого и никогда. Судя по ним, помимо медицинского университета и больничной практики, Сара в течение двух десятков лет посещала курсы повышения квалификации, защитив диссертацию и написав несколько научных статей. Но главным для нее оставалась все же практика, о чем свидетельствовали благодарственные письма и подписанные фотографии знаменитостей. Глядя на них, я окончательно убедился, что мы попали в нужное место. Ассистентки Сары провели нас в смотровую, которая оказалась довольно уютной. Пожалуй, она была самой уютной из всех, где мне приходилось бывать. Разумеется, в ней имелся и холодный, жесткий смотровой стол со складными стременами и подголовником, однако на стенах висели картины, на подоконниках зеленели цветы в горшках, а вдоль стен стояли удобные мягкие кресла и даже небольшой диванчик. Судя по всему, Сара Мэдисон специально позаботилась о том, чтобы ее пациентки чувствовали себя как можно удобнее и не испытывали ненужного напряжения. Пока я рассматривал картины, молоденькая медсестра с таким тугим «конским хвостом», что он, казалось, оттягивал уголки ее глаз к вискам, поставила на стол рядом со мной пластиковую чашечку. — Нам понадобится ваш образец, — сказала она, показывая рукой на небольшую сдвижную дверь, которая вела в небольшую комнату по соседству, должно быть — в какую-то лабораторию. — Когда будете готовы, просто просуньте его в дверь. И она удалилась с таким видом, словно только что спросила у меня, который час. Я проводил ее взглядом. Когда дверь лаборатории закрылась за ней, я тупо уставился на пластиковую чашечку. Зачем врачу-репродуктологу понадобился анализ моей мочи, думал я. Какое я имею отношение к женскому здоровью Мэгги?.. Смущенный и растерянный, я повернулся к жене, которая, не в силах сдерживаться, расхохоталась, точно гиена. Только тогда я понял, какой «образец» имела в виду медсестра. Я еще раз огляделся по сторонам. Наконец-то до меня дошло, зачем здесь нужны кресла и диван. — Она это серьезно? — спросил я, качая головой. Но Мэгги продолжала смеяться и не могла говорить. Я показал на пластиковую чашку. — Я… я не собираюсь этого делать! Мэгги, безусловно, считала, будто я знаю, что обследование бездетной супружеской пары должно начинаться со спермограммы. Мое дремучее невежество ее только развеселило. Заперев дверь на замок, она погасила свет и, толкнув меня в кресло, опустилась рядом. Закинув обе ноги ко мне на колени, она обняла меня за шею и прижалась лбом к моему лбу. — Не думай о них. Сейчас есть только ты и я и то, что мы можем сделать вдвоем. У нас ведь неплохо получается, правда?.. Я затравленно огляделся и вытер пот со лба. В лучах солнца, пробивавшихся сквозь щели опущенных жалюзи, танцевали золотые пылинки. Они плыли в воздухе и оседали на коже Мэгги, которая не спеша переодевалась. Сняв уличную одежду, она облачилась в цветастый розовый халат и, взяв меня за руку, потянула к дивану, который я назвал про себя «супружеским». Мое сердце громко стучало в груди; я был до крайности смущен и к тому же очень боялся, что в смотровую каждую минуту может кто-то войти… Иными словами, в данную минуту я был совершенно не расположен сделать то, что от меня требовалось, но мне помогла Мэгги. Пожалуй, в целом мире только она одна была на это способна. Всего за несколько мгновений она заставила меня забыть обо всем кроме нашей любви. Минут через десять Мэгги просунула чашечку с образцом в лабораторию и отперла входную дверь. Должно быть, щелчок замка был сигналом для второй ассистентки, поскольку она появилась довольно быстро. Мэгги села на край смотрового стола и сдвинула коленки, слегка касаясь пальцами пола. Медсестра помогла ей лечь, а потом стала готовить все необходимое для врача, которая вошла несколько минут спустя. Вид у нее был серьезный и сосредоточенный. Протянув руку сначала мне, потом Мэгги, она представилась: — Здравствуйте, я — доктор Мэдисон. И, не тратя времени попусту, она натянула на руки тонкие резиновые перчатки и приступила к осмотру. Действовала Сара Мэдисон очень осторожно и неторопливо, но я не сомневался, что от нее ничто не укроется. Покончив с первичным осмотром, доктор Мэдисон ввела внутрь Мэгги щупы и шланги с камерами, а сама стала смотреть на экран над столом. При этом она почти ничего не говорила, но в ее компетентности я по-прежнему не сомневался. Несомненно, она знала, что делает, и не испытывала никакой необходимости что-то кому-то доказывать, за что я был ей весьма признателен. Двадцать минут спустя — чувствуя себя парой породистых коров на скотном дворе — мы перешли в украшенный дипломами и фотографиями кабинет Сары Мэдисон. В кабинете врач села за стол напротив нас и ненадолго задумалась, словно решая, с чего начать. Наконец она приступила к объяснениям. В течение четверти часа Сара демонстрировала нам схемы и диаграммы, в которых я ровным счетом ничего не понимал. Наконец я поднял руку, как в школе, и сказал: — Прошу прощения, что перебиваю, мэм, но… Не могли бы вы объяснить нам более доступно, что все это означает? Фрэнк Палмер как-то сказал мне, что даже в самых лучших медицинских колледжах не учат сообщать пациентам плохие новости. Несмотря на все свои ученые знания и опыт, Сара Мэдисон этого тоже не умела. Она отложила в сторону свою планшетку с зажимом, поправила очки, глубоко вздохнула, переложила планшетку на другую сторону стола и наконец проговорила: — Боюсь, что у вас больше никогда не будет детей. Если, конечно, не случится чуда. В течение нескольких секунд Сара Мэдисон смотрела в окно, потом снова повернулась к нам. — Я люблю свою работу, — добавила она негромко. — Очень люблю. Но бывают дни, когда я ее ненавижу, и сегодня как раз такой день. Да, современная медицина может многое, но, к сожалению, не все. Я многое знаю и многое умею, но помочь вам я бессильна, и за это я ненавижу и себя тоже. Мэгги с трудом сглотнула. — Но… каковы все-таки наши шансы? Доктор Мэдисон посмотрела на нее и покачала головой. — Один на несколько сотен тысяч, моя дорогая. Мэгги, дрожа, поднялась со стула и взяла в руки сумочку. У выхода она остановилась, дожидаясь, пока я открою перед ней дверь. Доктор Мэдисон вышла с нами в приемную. Пожимая мне на прощание руку, она снова взглянула на Мэгги, которая стояла, низко опустив голову. — Надеюсь, — сказала Сара Мэдисон, — вы так или иначе все-таки добьетесь своего… Подошел к концу май, наступил июнь. Мэгги прилежно скупала все книги по беременности, которые только можно было заказать в «Барнс энд Ноубл»[6]. Надеясь найти хоть что-то, что не учли врачи, обрести хотя бы крупицу надежды, она читала все, что только могла. За редким исключением все наши дела, все наши разговоры вращались вокруг одного — как забеременеть. Я, разумеется, всеми силами старался поддержать Мэгги, но дни шли за днями, и она начала понемногу приходить в отчаяние. Особенно тяжело ей давалось начало каждого регулярного женского недомогания. А поскольку оно действительно было регулярным, я всегда знал, когда следует его ожидать. В такие дни Мэгги, едва только выйдя из ванной комнаты, сразу же отправлялась на кухню, старательно делая вид, будто хлопочет по хозяйству или готовит ужин, но я знал, что она просто пытается скрыть от меня свое перекошенное лицо с лежащей на нем печатью глубокого разочарования. В таких случаях я обычно заказывал пиццу, а потом, обняв Мэгги за талию, вел ее в гостиную. Подражая бабушке и Папе, мы танцевали босиком на гладком полу из выскобленных магнолиевых досок. Нередко мы кружили под музыку Уэлка или Синатры до самого рассвета, и тогда наша жизнь казалась мне чем-то вроде школьной вечеринки, на которой диджей включает и выключает музыку без предупреждения. Но некоторые танцы необходимо заканчивать самим. А потом наступило пятнадцатое августа — день его рождения. С самого утра мы отправились на наше маленькое семейное кладбище. Мэгги несла в руках большой букет цветов. Под дубами она опустилась на колени на могильную плиту, смахнула с нее пыль и сухие листья и поцеловала холодный камень. Положив на могилу цветы, она провела кончиками пальцев по вырезанному на плите имени и заплакала. Ее слезы капали на гранит, но не растекались, а дрожали на гладкой поверхности, словно драгоценные камни. Наконец она наклонилась совсем низко и прошептала слова, произнести которые может только мать. Поднявшись на ноги, Мэгги взяла меня под локоть, и мы пошли прогуляться вдоль реки. Довольно долго она молчала, а когда заговорила, ее слова застали меня врасплох. — Слушай… — сказала Мэгги, потянув меня за рукав. — Может, нам лучше… усыновить?.. Остановившись, я несколько секунд разглядывал ее лицо, ее губы, наклон головы. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: Мэгги было очень больно просто произнести эти слова. Сам я подумал об усыновлении еще несколько недель назад, но не хотел говорить с ней об этом, чтобы не ранить ее еще сильнее. Впрочем, с моей точки зрения, самым трудным для нас было именно зачать ребенка. Мы могли его желать, могли думать о том, что с ним делать, когда он у нас будет, но зачать — не могли. Рассуждая объективно, усыновление было для нас неплохим выходом из положения, и чем больше я об этом думал, тем больше мне нравилась эта идея. Кроме того, мне казалось, что усыновить ребенка будет довольно просто. Уж во всяком случае не сложнее, чем справиться с проблемой, которая стояла перед нами сейчас. Так, во всяком случае, я тогда считал. Глава 5 Занятия в Профессиональном колледже Диггера начинались в первый понедельник сентября. На этот раз у меня были две группы общей численностью семьдесят пять студентов. Неделя мне понадобилась, чтобы запомнить их имена и составить «шпаргалку», на которой я отмечал, кто где предпочитает сидеть. Когда занятия вошли в рабочую колею, мы с Мэгги отправились в единственный в Чарльстоне Центр усыновления, адрес которого мы нашли в городском телефонном справочнике. Секретарша в приемной вкратце познакомила нас с основными правилами, потом вручила нам стопку бумаг толщиной не менее трех дюймов и сказала: — Заполните эти анкеты и привезите нам.