Часть I Глава 1 Буэнос-Айрес, 2001 год День, когда я принял свои первые роды Кондиционер в клинической больнице вышел из строя уже в третий раз за неделю. Стояла такая духота, что в палатах интенсивной терапии медсестрам приходилось держать над постелью самых тяжелых больных пластиковые вентиляторы на батарейках. Коробка с вентиляторами, в количестве трехсот штук, прибыла в подарок от пережившего инсульт благодарного пациента, который занимался импортом-экспортом, а потому оказался в числе тех редких пациентов местной больницы, кто еще имел на счету достаточно долларов, чтобы помогать другим. Однако синие пластиковые вентиляторы были столь же ненадежными, как и обещания закупить лекарства и медицинскую технику, и в больнице, окутанной жарким маревом шумного аргентинского лета, то тут, то там раздавалось «¡Hijo di puta!»[1] медсестер, даже самых благочестивых, вынужденных заниматься реанимацией вентиляторов. Но я не замечал жары. Я трясся от объявшего меня внутреннего холода, вполне естественного для новоиспеченного акушера, которому объявили, что ему предстоит принимать свои первые роды. Беатрис, старшая акушерка, отвечавшая за мою подготовку, похлопав меня по плечу пухлой темной рукой, сообщила об этом с обманчиво небрежным видом по дороге в гериатрическое отделение, куда она направлялась раздобыть немного еды для одной из своих рожениц. – Она во второй палате, – махнула Беатрис в сторону родильной палаты. – Уже рожавшая. Трое детей. Но вот этот никак не хочет выходить. Хотя кто его за это осудит? – Беатрис безрадостно рассмеялась и подтолкнула меня вперед. – Я скоро вернусь. – Однако, заметив, что я нерешительно топчусь под дверью, напуганный доносящимися из палаты стонами, она добавила: – Давай, Турко. Ты ведь знаешь, что ребенок может вылезти только из одного места. Под дружный смех остальных акушерок я несмело вошел в палату. Я планировал войти и с уверенным видом представиться, скорее для самоуспокоения, нежели для того, чтобы произвести впечатление на рожениц. Однако женщина, стоявшая на коленях и вцепившаяся в лицо своего мужа ладонями с побелевшими костяшками пальцев, тупо мычала, точно корова, и я решил, что в данных обстоятельствах рукопожатие будет не слишком уместным. – Доктор, дайте ей, ради бога, обезболивающее! – проговорил будущий отец через прижатую ко рту пятерню жены. В его голосе, как я успел заметить, слышалось такое же почтение, с каким я обращался к своему больничному начальству. – Ох, боже милостивый, почему так долго?! Ну почему так долго? – раскачиваясь на пятках, рыдала женщина. На ее футболке темнели пятна пота, собранные в хвостик волосы взмокли, и сквозь них просвечивала бледная кожа головы. – Последних двоих ты родила очень быстро, – гладя несчастную роженицу по волосам, говорил ее муж. – Ума не приложу, почему этот никак не хочет вылезать. Я взял висевшую на спинке кровати историю болезни. Роды продолжались почти восемнадцать часов: слишком долго даже для первого ребенка, не говоря уже о четвертом. Моим первым порывом было позвать Беатрис, но я его поборол. Вместо этого я с умным видом уставился на историю болезни, пытаясь мысленно соотнести надрывные завывания роженицы с записями в истории болезни. Под окном, на улице, в какой-то машине орала музыка: навязчивый синтезированный ритм кумбии. Я хотел закрыть окно, но передумал. Было даже страшно представить, что в этой темной клетушке может стать еще жарче. – Вы не могли бы помочь мне положить ее на кровать? – попросил я мужа роженицы, когда стоять, вперившись в историю болезни, стало уже неприлично. Он с готовностью вскочил на ноги, явно довольный, что хоть кто-то наконец собирается что-то делать. Когда он перетащил жену на кровать, я измерил у нее давление, посчитал частоту схваток и пощупал живот. Кожа у нее была скользкой и горячей. Головка ребенка находилась еще высоко. Я поинтересовался у мужа историей предыдущих родов, но ключа к решению проблемы не нашел. Я в отчаянии посмотрел на дверь, мысленно призывая на помощь Беатрис. – Ничего страшного, – вытерев лицо, сказал я в тщетной надежде, что так оно и есть. И вот именно тогда я заметил другую пару, неприкаянно стоявшую в углу возле окна. Они отнюдь не были похожи на обычных посетителей заштатной больницы для бедных; нет, в своей яркой дорогой одежде они смотрелись бы куда уместнее в шведской больнице по ту сторону площади. Волосы женщины, явно покрашенные у дорогого парикмахера, были собраны на затылке в элегантный узел, но вот макияж, не выдержав сорокаградусной жары, расплылся грязными лужицами под глазами и черными потеками на блестевшем от пота лице. Она крепко держала мужа за руку и не отрываясь смотрела на несчастную роженицу. – Может, ей нужны наркотические средства? – повернулась она ко мне. – Эрик мог бы достать. Мать, что ли? – рассеянно подумал я. Хотя для матери она слишком молодо выглядит. – Нет, с наркотиками мы уже опоздали. – Я попытался напустить на себя уверенный вид. Они выжидающе смотрели на меня. А Беатрис, как назло, словно сквозь землю провалилась. – Сейчас я ее осмотрю. – Поскольку меня никто не собирался останавливать, мне ничего не оставалось делать, как начать действовать. Я заставил роженицу подсунуть пятки под ягодицы и раздвинуть колени. Затем, дождавшись начала очередных схваток, я осторожно проверил шейку матки. Обычно эта процедура весьма болезненная, но женщина была настолько измучена, что только слабо постанывала. Примерно с минуту я пытался хоть что-то нащупать. Шейка матки была полностью раскрыта, и все же мне никак не удавалось найти головку ребенка… А что, если это очередная проделка акушерок типа той куклы, которую они попросили меня подержать в инкубаторе? Неожиданно я почувствовал слабое шевеление. Обнадеживающе улыбнувшись, я направился к шкафчику с инструментами, в глубине души надеясь, что необходимую мне вещь не успели позаимствовать медсестры из другого отделения. Но нет, вот она – похожая на вязальный крючок – моя волшебная палочка. Я зажал инструмент в руке, чувствуя некий прилив эйфории от предвкушения того, что сейчас произойдет, и, более того, произойдет благодаря мне. Воздух пронзил очередной вопль лежавшей на кровати женщины. Конечно, мне было страшновато действовать самостоятельно, но в данной ситуации промедление смерти подобно. А поскольку монитор сердцебиения эмбриона вышел из строя, у меня не имелось ни малейшей возможности узнать, угрожает ли ребенку в утробе опасность. – Держите ее крепче, – велел я мужу роженицы. Затем, дождавшись перерыва между схватками, я завел в шейку матки крючок и проделал крошечную дырочку в околоплодном пузыре. Похоже, вовремя не отошедшие воды мешали продвижению ребенка. Несмотря на стоны женщины и оглушающий шум транспорта за окном, я услышал слабый звук лопнувшей пленки, и неожиданно из роженицы мощным потоком хлынула жидкость, а сама роженица села на кровати и произнесла с ноткой удивления в голосе, хотя и без видимой паники: – У меня начались потуги. Именно в этот момент в палате появилась Беатрис. Увидев у меня в руке инструмент и заметив напряженное лицо роженицы, которой помогал муж, Беатрис кивком велела мне продолжать. Все дальнейшее происходило точно в тумане. Помню только, как я увидел потрясающе мягкие темные волосы, а также то, как направил руку женщины так, чтобы та почувствовала головку и поняла, что все будет хорошо. Помню, как велел ей тужиться и дышать, а еще как с радостью, восторгом и облегчением вопил во весь голос, когда появился ребенок. Пожалуй, последний раз я так громко орал на стадионе, куда ходил с отцом смотреть футбол. Помню, как выскользнула эта девочка, прямо мне на руки. Ее бледно-голубая, как мрамор, кожа моментально приобрела насыщенный розовый цвет, совсем как у хамелеона, после чего малышка издала долгожданный крик возмущения по поводу того, что появилась на этот свет с таким опозданием. И я поспешил отвернуться, потому что, когда я перерезал пуповину и положил ребенка матери на грудь, у меня на глазах появились слезы, а мне ужасно не хотелось давать Беатрис и другим акушеркам очередного повода для насмешек. Беатрис легонько тронула меня за плечо и, вытирая вспотевший лоб, сказала: – Когда закончишь, я сгоняю наверх, поищу доктора Карденаса. Она потеряла много крови, так что, пока ее не осмотрит доктор, пусть полежит спокойно. – Беатрис говорила так тихо, что я едва слышал ее, и она это знала. – Неплохо, неплохо, Ал. – Пожалуй, она впервые назвала меня по имени. – Надеюсь, в следующий раз ты даже не забудешь взвесить ребенка. Радостное возбуждение сделало меня смелее, и я решил проявить характер и ответить ей в том же духе, но осекся, неожиданно почувствовав, что, пока мы разговаривали, атмосфера в комнате неожиданно изменилась. Беатрис это тоже заметила и немного замедлила шаг. Вместо восторженного воркования новоиспеченной мамаши и шепотков восхищенных родственников мы услышали лишь жалобное: – Диего, не надо, не надо… Диего, ну пожалуйста!.. Элегантно одетая пара приблизилась к кровати. Женщина, блондинка, как я заметил только сейчас, дрожа всем телом, со странной полуулыбкой осторожно тянула руки к младенцу. Мать, крепко прижимая к себе ребенка, в отчаянии шептала мужу: – Диего, не надо, не надо… Я не могу этого сделать! Муж нежно гладил ее по лицу: – Луиза, мы же договорились. Ты ведь знаешь, что мы договорились. Нам и троих-то детей не прокормить, уж не говоря о четвертом. Она лежала с закрытыми глазами, вцепившись костлявыми руками в застиранную больничную пеленку. – Диего, вот увидишь, все наладится. У тебя будет больше работы. Умоляю тебя, любовь моя, не надо… Лицо Диего исказилось. Склонившись над женой, он начал отрывать – палец за пальцем – ее руки от ребенка. – Нет! Нет, Диего! Умоляю! – заголосила несчастная женщина. Радость от появления на земле нового человека сразу испарилась, а когда я понял, что происходит, у меня противно заныло внизу живота. Я собрался было вмешаться, но Беатрис, с непривычно мрачным выражением лица, остановила меня, едва заметно покачав головой. – Уже третий случай за этот год, – пробормотала она. Диего удалось забрать ребенка. Не глядя на малышку, он крепко прижал ее к себе, а затем, зажмурившись, протянул блондинке. – Мы будем очень-очень ее любить, – сказала она дрожащим от слез голосом с явно выраженным аристократическим выговором. – Мы так долго ждали… Несчастная мать в диком приступе отчаяния попыталась встать с постели, однако Беатрис ее остановила. – Ей нельзя шевелиться, – отчеканила акушерка, не скрывая своего неудовольствия необходимостью участвовать в этом деле. – Вы должны заставить ее лежать неподвижно до прихода врача. Диего обнял жену, то ли успокаивая, то ли удерживая ее на месте. – Луиза, они дадут ей все, что душе угодно, а мы получим деньги, чтобы прокормить детей. Ты должна подумать о наших детях, о Паоле, о Сальвадоре… Подумать, как туго нам пришлось… – Это мой ребенок! – Женщина, придавленная всей тяжестью тела Беатрис, в отчаянии вцепилась в лицо мужа. – Вы не можете ее у меня отнять! На лице у мужчины остались кровавые полосы от ее ногтей, но он, похоже, не чувствовал боли. Блондинка с мужем слегка попятились в сторону двери. У меня в ушах стояли душераздирающие крики роженицы, и я застыл возле раковины, не в силах даже посмотреть на ребенка, которому помог появиться на свет. И с этого дня я напрочь забыл о красоте первого принятого мной младенца. Я помнил только истошные вопли той матери, ее страдальческое лицо, отмеченное печатью горя, которому, как я догадался, суждено навечно поселиться в ее душе. А еще я запомнил ту блондинку. Женщина была явно шокирована происходящим, но поступиться своим тоже не собиралась. Она воровато кралась к двери, приговаривая: – Ее будут очень любить. – Она повторяла свои слова, наверное, уже в сотый раз, хотя то был глас вопиющего в пустыне. – Ее будут очень любить. Глава 2 Фрамлингтон-Холл, Норфолк, 1963 год