Он стал писать: Берн, ты ушел раньше, чем я успел тебе рассказать. Я продаю новость о Кейне, которая может спасти Империю, если ты будешь действовать в соответствии с ней. Приходи сюда вместе с Герцогом Тоа-Сителем. А лучше с самим Императором, чтобы гарантировать мою свободу, и я расскажу вам все, что задумал Кейн. Ты не пожалеешь. Срочно, Ламорак. Сложив пергамент, он написал сверху: Передайте это сообщение Графу Берну, и он вас обязательно наградит. Он подержал пергамент в руке, прикидывая его вес: тот весил точно столько же, сколько любой другой клочок пергамента, то есть почти ничего. Доковыляв до запертой двери, он наклонился и просунул пергамент в щель под ней. К утру его наверняка кто-нибудь найдет. Привалившись спиной к двери, он постоял, собираясь с силами для долгого путешествия назад, за письменный стол. Снаружи сверкнула молния, грянул гром. Первые тяжелые капли дождя вперемешку с ледяным градом застучали по подоконнику. Ветер, усиливаясь, завывал, как стая волков на пустоши. «Чертовски серьезная будет буря, – подумал Ламорак. – Хорошо хоть мне есть где ее пересидеть». День седьмой – Ты, Профессионал Хари Шапур Майклсон, берешь ли ты как законную супругу эту женщину, Профессионала Шанну Терезу Лейтон? Обещаешь ли ты беречь и поддерживать ее, любить и почитать в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии во все дни твоей жизни, пока смерть не разлучит вас? – Да. 1 Гроза бушевала в Анхане с полуночи, а стихла за час до рассвета. Ураганный ветер бил стекла и ломал двери, снимал пластами черепицу с крыш, как рыбак снимает ножом чешую с только что пойманной форели, валил деревья – так малыш, рассерженный на мать, топчет посаженные ею цветы. Дождь лил такой, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно, и горожане разошлись по домам, оставив улицы солдатам. Общими усилиями военные с ведрами и ливень потушили наконец бушующие в городе пожары. Но даже им не удалось справиться с мятежом: просто мятежники взяли передышку, как паузу между вдохом и выдохом. В Старом городе не было уголка, где бы не прятались обитатели Северного берега, застигнутые врасплох хаосом, который разразился накануне. Мужчины и женщины, приматы и камнегибы, огры и тролли бок о бок теснились в разбитых витринах, плечом к плечу подпирали стены под выступающими карнизами. В лавках еще оставались запасы виски: кувшины шли по рукам, народ пил из горла и с мрачной уверенностью ждал, когда закончится дождь. Военные и констебли были заняты – они тушили пожары и боролись с недовольными в своих рядах, готовясь к предстоящим уличным боям и массовым арестам. Никто не сомневался: худшее впереди. Гонцы «Глашатая Империи» не побоялись бури и подняли на ноги всех пажей агентства до единого – их среди ночи выдергивали из постелей и, не давая опомниться, выставляли под проливной дождь. Когда гроза прошла, пажи были уже на месте и получали свежие инструкции, а на рассвете рассредоточились по всему Старому городу. Многие ждали у подъемных мостов, чтобы сразу сообщать новости всем, кто войдет в город вместе с солнцем. Едва его лучи позолотили верхушки шпилей дворца Колхари, по городу полетел звон. Мощно гудел бронзовый колокол храма Проритуна, серебристо вызванивали карильоны Катеризи, воинственно громыхали мечи о щиты в святилище Хрила, пронзительно дребезжали ручные колокольчики пажей «Глашатая». Скоро в общий хор влились духовые – сначала пронзительно запели сигнальные трубы и валторны, затем на стадионе Победы взревел массивный рог, который горнисты держали втроем. Заслышав эту безумную какофонию, законопослушные граждане соскакивали с кроватей и бежали к окнам, каменщики, которые только что прилегли отдохнуть, с проклятиями выбирались из импровизированных спальных мешков, солдаты вытягивались по стойке смирно. Пажи шли по улицам, звонили в колокольчики и выкрикивали новости. Они не дожидались, когда кто-то протянет им монетку и отвесит поклон: именно так, по обычаю, полагалось обращаться к пажам за новостями; сегодня они передавали Имперское объявление, а оно было бесплатным для всех. Император предписывал гражданам и Возлюбленным Детям оставаться дома, сохранять спокойствие и не терять веры в него, своего правителя. День был объявлен выходным, а это означало, что лавки останутся закрытыми до следующего утра, а дела – отложенными на сутки. Гражданам предписывалось не покидать своих домов до середины утра. Затем, до полудня включительно, всех желающих будут ждать на Южном берегу, где Лучезарный Император лично поприветствует Подданных на стадионе Победы и развеет их страхи. Всем, кто придет, гарантирована безопасность, все получат успокоение сердец и ответы на вопросы. Зато Подданные Короля Арго и не думали уходить с улиц, получив приказ нагнетать обстановку и дальше. Правда, дождь внес свои поправки в их планы. Поджигать дома теперь приходилось изнутри, снаружи они так промокли, что их не брал огонь, и пожаров стало меньше, чем хотелось бы. И все же полог серо-черного дыма скоро застлал покрытое тяжелыми тучами небо. Военные воспользовались комендантским часом по-своему, резонно предположив, что честные люди не ослушаются Императорского указа и останутся дома. Солдат, не занятых на борьбе с огнем, поделили на небольшие отряды, человек по десять-пятнадцать, и отправили на улицы хватать всех грабителей и мародеров без разбора. Кое-кого действительно арестовали, но большинство просто забили до смерти. Однако армия тоже несла потери. Грабители, прослышав, что происходит, сбивались в банды по нескольку десятков человек, причем многие были сносно вооружены, особенно в городе Чужих, где между пришельцами и властями давно уже шла нескрываемая вражда и кровь проливалась не однажды. Теперь она буквально переполнила сточные канавы города. И еще один свежий слух летел по улицам в то утро – об оружии против Актири, врагов Империи. Слух передавали друг другу бунтовщики и бармены, грузчики в порту и возчики на рынке; его на каждом углу обсуждали кучки горожан – одни вслух, а другие шепотом или вполголоса. Вы слышали: магический невод! Стоит ему коснуться Актири, и они, вопя от боли, подыхают и проваливаются к себе в ад! А еще на заре случилось вот что: измученный бездельем Серый Кот, поставленный сторожить дверь в конце длинного коридора на верхнем этаже, вдруг увидел на полу перед ней сложенный вдвое клочок пергамента… В спальне, убранной подчеркнуто нейтрально, однако с роскошью, какую только можно вообразить, сидели и глядели друг на друга Кирендаль и величество. Отблески зари зажигали в глазах Кирендаль похотливые огоньки, величество улыбался лениво, как сытый лев. Полулежа на кровати в дворцовой спальне, которую всегда оставляли за ним, Берн следил за нагими лакеями-близнецами, братом и сестрой. Юные тела остро пахли, разогретые сексом и плеткой, которой поигрывал Берн. Слуги чистили бархатную тунику Графа, то и дело бросая на него робкие взгляды, чтобы удостовериться: так ли они все делают, как нужно. Они знали, что за погрешность, даже незначительную, их сурово накажут. Только когда на тунике не останется ни пушинки, они примутся за чистку сапог. Сегодня предстоял особый, торжественный день, и Берн намеревался произвести впечатление. В Малом бальном зале Ма’элКот в одиночестве созерцал свой Великий Труд. Было тихо: не булькала глина в котле, не сипели мехи, не гудело раздутое ими пламя. Сегодня искусство подождет – великий Ма’элКот занят. С легким прищуром он вглядывался в лицо на потолке и вдруг увидел в нем то, чего он никогда не планировал и не задумывал. Создание начало обретать независимость от творца – так бывает, когда произведение искусства становится шедевром. С самого начала Ма’элКот придавал изваянию свои черты, но теперь, глядя на него в упор, понял, что, даже не меняя структуры этого лица, одним лишь изменением намерения он может превратить его в лицо Кейна. 2 Тоа-Ситель потер усталые глаза и погасил лампу у своего локтя. Окно за его спиной в скриптории Монастырского посольства выходило на восток, и восходящее солнце было гораздо приятнее для его глаз, чем лампа. Тоа-Ситель прищурился, снова фокусируя взгляд на крошечных буквах, которые испещряли страницу. Но продолжать не было сил. Герцог встал и потянулся так, что вся спина выгнулась дугой, от шеи до поясницы. Потом вздохнул и, скрестив руки, стал массировать ноющие плечи. Целую ночь он читал, но вопросов у него по-прежнему было больше, чем ответов. В Монастырское посольство он пришел сразу после запланированного побега Кейна, однако ему пришлось потрудиться, чтобы попасть внутрь: городская резиденция Монастырского братства задумывалась и строилась как крепость, оснащенная всем необходимым для отражения натиска мятежной толпы. И все же спокойный голос имперского вельможи и разумные доводы, которые он приводил, оказали воздействие: его не просто пустили внутрь, но и привели к полномочному послу. Тоа-Ситель сразу его узнал: этот угрюмый старый монах присутствовал при аресте Кейна и убийстве прежнего посла. Выслушав просьбу Герцога, новый посол задумался. – Наши архивы – это наше дело, мы ни с кем ими не делимся, – заговорил он наконец. – Но здесь явно особый случай. Совет Монастырей уже рассматривает дело Кейна, хотя решение по нему еще не принято. Даже если его не присудят к лишению жизни, то из Братства изгонят наверняка, а то и объявят вне закона. Надеюсь, мне простится, если я открою записи о нем тому, кто не давал наших обетов. – Так они здесь? Вы храните их прямо тут? – не сдержал удивления Тоа-Ситель. – Я думал, придется сначала посылать за ними в… э-э-э… – Твердыню Гартана, – рассеянно подсказал посол. – Нет, все, что касается Кейна, хранится здесь. После битвы при Церано, когда его перевод в Анхану был утвержден официально, его часть монастырского архива переехала сюда вместе с ним. Возможно, в нем пока не отражены его новейшие деяния, но все, что есть, я распоряжусь принести. Тоа-Ситель низко поклонился послу, выражая свою благодарность и согласие. Вскоре пришли двое послушников, каждый нес массивную книгу в кожаном переплете. Одна оказалась заполненной целиком, вторая – на одну треть. Герцог был поражен: неужели за одну короткую жизнь человек способен совершить так много? Над этими книгами он корпел всю ночь, а его изумление только росло. Кейн был всюду, участвовал во всем. Ни одно важное событие в Анхане, да и во всей Империи не обошлось без него, он появлялся внезапно и никогда не объяснял, зачем он пришел и даже каким путем. А в перерывах между битвами, заказными убийствами и деяниями, настолько невероятными, что Тоа-Ситель счел бо́льшую их часть просто выдумками, Кейн исчезал. У него не было дома, куда бы он возвращался регулярно, да и в Монастырях он не показывался ни разу с тех пор, как двадцать лет назад вышел за ворота Твердыни Гартана, где прошел послушание; по крайней мере, в архиве никаких записей об этом не нашлось. Не меньше озадачивало его происхождение. Придя в Твердыню Гартана, он рассказал, что его отец, вольноотпущенник из Паткуана, продал его в услужение в качестве телохранителя торговцу из Липкана в дни Кровавого голода, однако сохранилась запись о том, что он говорил на паткуанском с акцентом, который никто так и не смог распознать. Никто, видимо, не пытался разыскать его семью, по крайней мере, записей об этом не было. Настоятель Твердыни Гартана, кажется, не поверил тогда Кейну, добавив от себя, что парень, скорее всего, беглый раб или крепостной кого-нибудь из местных дворян. Потом ему показалось странным, что Кейн не выказал ни способностей, ни даже простого любопытства к работе с металлом и совсем не интересовался лошадьми – странно для сына деревенского кузнеца, который постоянно подковывал коней. Зато Герцог начал понимать, почему Император так очарован Кейном: тот походил скорее на стихийное бедствие, чем на человека, он налетал как буря или ураган, крушил и опустошал все вокруг, а потом исчезал, словно и не бывало. Никто не знал, откуда он появлялся и куда пропадал: он не оставлял иных следов, кроме сломанных судеб тех, кому не посчастливилось оказаться на его пути. Но нет, будь Кейн стихией, Ма’элКот нашел бы на него управу, ведь он уже не раз подчинял себе силы природы. А Кейн больше напоминал грифона или дракона – в общем, одно из тех в высшей степени опасных существ, которые могут подружиться с человеком, но никогда не дадут себя приручить. Тонкая пленка человечности слезала с него мгновенно, и тогда наружу вырывались демоны разрушения. Тонкая пленка человечности… Да, в нем и впрямь было что-то не совсем человеческое: поразительная везучесть, сверхъестественная уверенность в себе, то, как он появлялся и исчезал, то ли по собственному желанию, то ли по мановению волшебного жезла… Совсем как Актири. Тоа-Ситель потянулся и замер с широко открытым ртом: зевок застрял у него в горле, как будто воздух вокруг вдруг превратился в камень. Как Актири… Именно так говорил о нем сам Тоа-Ситель, напоминая себе и другим о том, сколько разрушений и смертей приносит Кейн повсюду, куда бы ни явился. И Ма’элКот повторил его слова, стоя на круговом балконе Донжона и глядя оттуда в Яму: «Будь Кейн хоть Актири, он и то не натворил бы больше бед». А правда все время была у них прямо перед глазами: ее видели все, но никто не осмелился признать. И это еще не всё: то, что Кейн – Актири, подтверждалось мелкими совпадениями во времени, его реакциями на те или иные события – почти незаметными, но необъяснимыми. Теперь все встало на свои места. Других доказательств Тоа-Сителю не требовалось. Он знал. Нет, не так: без тени сомнения, как святой верует в Бога, он верил: Кейн – Актири. Кейн хочет убить Ма’элКота, разрушить Империю, уничтожить все доброе, что есть в мире. Значит, его надо остановить. То есть уничтожить. Судорожно сжатый кулак Тоа-Сителя упал на раскрытую страницу. Мгновение Герцог стоял, тяжело дыша, не в силах собраться с мыслями, потом развернулся и, оставив книгу на столе, выбежал из комнаты так, словно за ним гнались волки. «Берн, – думал он на бегу. – Надо найти Берна». 3