Духарев покачал головой: — Они — воины. Их дело — не жать-пахать, а следить, чтобы пахарей не обижали. К тому же я сегодня уезжаю. — Как? — ахнула Людмила. — Почему сегодня? — Мне надо быть в Преславе, — нехотя проговорил Духарев. — Это мой долг. Моим ручательством скреплено обещание не чинить городу обид. Я должен быть там, чтобы подтвердить наш с патриархом договор, когда приедет мой князь. Чтобы закончить войну. — Война не закончится, — хрипло проговорил Пчёлко. — Кесаревич Борис, я слыхал, уже идет сюда из Константинополя. С ромейским войском. — Не будет ромейского войска, — уверенно сказал Духарев. «Если Калокир не солгал, — добавил он мысленно. — И если не солгал его повелитель, кесарь византийский». — Однако если другие города не последуют примеру Преславы, мой князь спустит с цепи печенегов. — Печенеги не умеют брать крепости. — Зато они умеют жечь и резать. Угры и печенеги превратят в пустыню все здешние земли. Так и будет. По договору с Никифором Святослав не должен был занимать эти территории. Если он нарушит эту часть договора, Никифор вправе не выполнить свою. Более того, он может выступить на стороне булгар. Это и есть истинно имперская традиция: стравить два народа, дождаться, пока война измотает их, и тогда, выступив якобы миротяорцем, прибрать к рукам земли обоих. Но если булгары и русы договорятся, Никифор не посмеет выступить. — Я хочу, чтобы между булгарами и русами был мир. — Понимаю, — сказал Пчёлко. — Ты должен ехать. Но возьми с собой Людомилу. Нельзя ей тут оставаться. Как только ты уйдешь, вернутся еретики. — Они не посмеют, — возразил Сергей. — Они вернутся. Нет больше закона в Булгарии. Нет больше веры. Только ересь. Исчадие ада, Аззанаил, непременно вернется. И с ним придут тысячи еретиков. — Людомилу я беру с собой, — быстро сказал Духарев. Людомила встрепенулась обрадованно... И тут же угасла. — Я не поеду, — грустно проговорила хозяйка Межича. Взяла маленькими ручками ручищу Духарева, прижала к щеке. — Не сердись, Сережа. Не могу я. Пойми! Как же мне Пчёлку бросить («Нет, не слушай ее!» — прохрипел Пчёлко), людей моих оставить без опоры? Пойми, родной: это же всё мои люди! Я с детства — их хозяйка. Как же мне тела их еретикам на поругание отдать, а души обречь на погибель вечную? Духарев ее понимал. Но что теперь делать? Остаться? Ах, как ему хотелось остаться! Хоть на пару дней... Хоть еще на одну ночь! Нет, не о том сейчас надо думать. О жизни. Если они останутся живы, у них будет еще много ночей. Потому он должен мыслить как воевода, а не как хмельной от любви юнец. Выполнить долг перед князем, перед своей дружиной. И уберечь Людомилу. Обязательно. Защитить. Пчёлко прав. Богумилы вполне могут вернуться. Конечно, в большинстве своем это сброд. Неуклюжие смерды с вилами и косами. Их сила — исключительно в фанатизме, напрочь отрубающем инстинкт самосохранения. Но и в усадьбе — такие же смерды. Только трусливые. Тех, кто по-храбрее да половчее, перебили при первом налете. А единственный настоящий воин Пчёлко сейчас не то что меч, ложку поднять не в состоянии. — Ладно, — наконец решился Духарев. — Оставлю вам Велима и с ним — четыре десятка гридней. До моего возвращения как-нибудь продержитесь. — А ты? — спросила Людомила. — Кто тебя защитит на пути в Преславу? — Возьму с собой шестерых. Доеду как-нибудь, — успокоил ее Духарев. — От мелких шаек отобьемся, от сильных — уйдем. Не тревожься, сердце мое. Всё хорошо будет. — Не тревожься, батько. Все хорошо будет, — в свою очередь заверил воеводу Велим, когда Сергей сообщил ему, что тот остается охранять усадьбу. — Обороним твоих булгарят. Этих, с кожаными мордами, пусть хоть тыща набежит — всех положим. — Ты, главное, за смердами здешними посматривай. Среди них наверняка есть и послухи, и пособники еретиков. Следи, чтоб нож в спину не воткнули. — Прослежу, батько, — сурово ответил Стемид. — Как уедешь, всех перетрясу. В ком усомнюсь — башку долой. — Ну, так сурово не надо, — возразил Духарев. — Кому тогда жито убирать? Просто выгони из усадьбы и всё. А доверять можешь тем, на кого Пчёлко укажет. Запомни: Пчёлко, а не хозяйка. Она — женщина. На мир другими глазами смотрит. — ... А глаза у нее — как два солнышка... — подхватил Стемид и фамильярно подмигнул: — ... когда на воеводу глядит! — Это тебя не касается, — сказал Сергей. — А вот ежели не сможешь сберечь — спрошу сурово. — Я твоего спроса уже не услышу, — ответил сотник. — Потому как умру. Но ты, воевода, коли не сберегу твою любу, можешь не жечь тело мое по нашему обычаю, а по-хузарски в землю закопать. Духарев, наклоняясь, взял его крепко за ремень, даже приподнял слегка над землей. — Мне не труп твой нужен, а живая Людомила! — процедил он, прожигая сотника взглядом. — Забыл, кто я? Не сбережешь, я тебя и за кромкой найду! — поставил сотника на землю. — Понял меня, гридь? — Понял, как не понять, — Стемид поправил бронь и не удержался, добавил с ухмылочкой: — А здоров ты, батько! Чистый мишка! И впрямь одной рукой заломаешь. — Да ну тебя, — буркнул Духарев, повернулся и пошел седлать Пепла. Хотелось ему надеяться, что в случае критическом Велим не станет стоять насмерть, а увезет Людомилу подальше от опасности. Глава тринадцатая Ромейский дозор Семеро воинов — это много. Если речь идет о том, чтобы разогнать разбойничью шайку. А настоящему противнику здесь взяться неоткуда. Булгарское войско рассеяно, уцелевшие сидят по городам и замкам. А если наткнешься на какой-нибудь крупный отряд, всегда можно улизнуть. У каждого духаревского гридня по две лошади. От печенегов уходили, не то что от здешних виноградарей. Так рассуждал Духарев, когда решил взять с собой только шестерых: пятерых варягов и Йонаха. Этого взял в первую очередь потому, что оставлять не хотел. Уж больно шустрый парнишка вырос у Машега. Как бы не накуролесил чего. Одного не учел Сергей. Здесь — не Дикое Поле, где на сотни поприщ — голая степь. И не Русь, где на десять квадратных километров приходится сто кабанов, три медведя, пять леших и один бортник. Здесь — цивилизованные территории. С древних великоримских времен. Не зря ведь нынешние «особо культурные» ромеи булгар мисянами называют, хотя царя булгарского Симеона византийцы еще полвека назад признали (правда, не совсем добровольно) булгарским царем, и его сына Петра официально «василевсом булгар» титуловали. «Мисяне» — это оттуда, из времен Великого Рима, когда здесь не царство булгарское было, а римская провинция Мезия. То есть с намеком: Булгария, мол, исконно римские земли, а Константинополь, соответственно, законный древнего Рима наследник. Опора цивилизации. И как следствие — имеет естественное право повелевать всякими «тавроскифами». Литературно обоснованное. Да и словосочетания «архонт тавроскифов» и «вождь мисян» для имперского уха много благозвучнее, чем «великий князь киевский, хакан тмутороканский». А уж «василевс булгар» звучит и вовсе неприлично, ибо уравнивает какого-то «мисянина» с самим василевсом византийским. В общем, издревле цивилизованная земля — Булгария. Издревле — римская. Так что нынче, в году девятьсот шестьдесят восьмом от Рождества Христова[5], ромейские всадники, топчущие булгарскую землю, и не захватчики вовсе, а законные хозяева, возвращающиеся после шестивекового отпуска. Вот на этих «хозяев» и напоролся по роковой случайности воевода киевский Серегей со своими шестью спутниками. Их перехватили километрах в двадцати от Преславы. Катафракты. И не булгарские, а ромейские. Боевой дозор. Дорога шла между холмами. На одном склоне — виноградник, на другом — кладбище. Над кладбищем — маленькая деревянная церковь. Там размеренно бил колокол. Духареву бы насторожиться, а он... Задумался о личном. О Людомиле. И проворонил приближение врага. И его спутники, привыкшие к тому, что воевода, ведун, чует беду за три поприща, глядя на спокойного батьку, тоже расслабились. Ромеи и русы увидели друг друга одновременно. Русы — снизу, ромеи — сверху. Духарев и его гридни всё еще были в облачении булгарских катафрактов, но ромеев это не смутило. Стальные перья копий опустились в боевое положение, всадники сомкнулись и устремились в атаку. Духарев колебался лишь несколько секунд. Скакать обратно по дороге — дать преимущество конным латникам. Через виноградник не уйти. Значит — через кладбище. Не по могилам, конечно, а по узенькой тропке, ведущей вверх, к церкви. Вражеские всадники — следом. Вернее, следом — лишь часть. Остальные, разделившись, поскакали в обход, чтобы попробовать перехватить русов по ту сторону холма. Прием старый, но эффективный. — Йонах! — крикнул Духарев. — Твой конь — самый быстрый, а ты — самый лучший всадник! Не жди! Попробуй добраться до Преславы. Там — наши! — А как же вы, батька? — Мы в церкви засядем! Стрел много! Продержимся! — Я вернусь, батька! — Йонах легко перемахнул с заводной в седло боевого коня, ожег его плетью и птицей полетел вверх, сразу оставив позади Духарева и его гридней. Звонарь на колокольне остервенело бил в медный купол колокола. Церковь была небольшая, но крепкая, и двери ее уже затворялись, когда Духарев осадил коня, спрыгнул и буквально в самый последний момент успел втиснуть меж створок прикрытое кольчужной сеткой плечо. Рывок — служка-монашек полетел наземь, Духарев, не перекрестившись, будто язычник, ворвался внутрь. Внутри царил полумрак, жались к стенам какие-то люди. Не воины. — Прости меня, Господи, — прошептал Духарев. А его гридни уже вводили под священный свод всхрапывающих, роняющих пену коней. Полминуты — и толстый деревянный брус вошел в скобы, блокируя дверь. — Не бойтесь! — крикнул Духарев. — Мы никого не тронем! Зван! За мной! Подхватил лук с колчаном и бросился вверх по узкой лесенке, ведущей на колокольню. Вид с колокольни открывался замечательный. Зеленые холмы, желтые опояски дорог, синяя речка. За ней, вдали, черный замок, теряющийся в дымке... И сотни две всадников в доспехах, сверкающих на солнце, как надраенные бронзовые бляхи. С колоколенки за всадниками наблюдали трое. Сам Духарев, Зван и гридень Азим, выбранный за выдающиеся стрелковые показатели. Двое оставшихся гридней разместились внизу: присматривать за дверьми, священнослужителями и несколькими прихожанами. Говорят, на территории Византии церкви обладали правом убежища. Но на булгарские храмы это не распространялось. Повертевшись вокруг церквушки и убедившись, что отпирать им никто не собирается, ромеи попытались выломать дверь. И были неприятно удивлены, обнаружив, что для хорошего лучника панцирь катафракта — не помеха. Оставив подстреленных подрумяниваться на солнышке, катафракты поспешно отступили на безопасное расстояние. Вернее, на расстояние, которое они сами полагали безопасным. Духарев до времени решил их не разочаровывать и приказал своим не стрелять. Тем более стрелы надо было экономить. Совокупный боезапас его «войска» примерно соответствовал численности противника, так что каждая стрела была на счету.