- Здравствуйте, Николай. Она стояла на том самом месте, где мичман увидел ее в первую их встречу на этой полянке -тонкий стан рядом с кряжистым стволом старого древа, большие, карие, такие изумительно теплые глаза... Николай опомнился, сообразив, что пауза излишне затянулась - по его вине: - Здравствуйте, прекрасная леди - хрипло ответил юноша, как будто бы что-то пережало ему горло. Но девушка не обратила на это внимания, она пристально смотрела мичману в глаза, словно разыскивая что-то и, казалось, разглядела в них то, что искала. Ее лицо озарилось мягкой улыбкой, и сердце Николая закружило теплой, пьянящей и пряной волной. - Я вижу, Вы не забросили Ваши упражнения - произнесла она и - не ослышался ли Николай? Неужели и ее голос чуть дрогнул? - Похвально. Проверим, чему Вы смогли научиться? - спросила девушка, и только тут Николай разглядел боккэн в ее руке. А в глазах прекрасной незнакомки мичман увидел хорошо знакомых ему чертиков веселья. - Условия простые - мечи в ножнах, и Вы наносите удар. Если я успеваю отразить его своим боккэном - побеждаю я, ну а если Вам удастся..., впрочем, это уж вряд ли - рассмеялась она. Они встали друг напротив друга и склонились в коротком поклоне. Сегодня Николай не сводил глаз со ставших очаровательно-внимательными очей незнакомки, и в них скользнула тень одобрения. Удар! Казалось, боккэн Николая врезался в каменную стену, а девушка уже убирала меч в ножны. Еще одна попытка! Бесполезно. Мичмана не оставляло ощущение, что за то время, пока он выхватывает из ножен меч, его соперница смогла бы отразить его удар, сама ударить трижды, и у нее хватило бы еще времени на то, чтобы собрать букетик цветов для этого японского умения, о котором она же и рассказывала, как его... экибана? Веселье уходило из взгляда девушки, его место занимало... что? Легкая грусть, с оттенком легкого же превосходства? Но, Боже, как прекрасны ее глаза, легкая улыбка, нежный румянец на щеках... Николай замер, не в силах оторваться от ставшего таким желанным лица, столько раз являвшегося ему во сне... Что произошло дальше - Николай не понял и сам. Залюбовавшись незнакомкой, он совершенно окаменел, не думая уже ни о каких занятиях, как вдруг... Его рука вдруг обрела собственную жизнь, атакующей змеей рванулась к рукояти деревянного меча и нанесла удар, с трудом проталкиваясь сквозь ставший вдруг таким упругим воздух. Девушка с изумлением смотрела на кончик боккэна, застывший у ее лица - сама она едва ли успела положить ладонь на рукоять меча. А затем ярость сверкнула в ее глазах и боккэн, сливаясь в неразборчивую полосу в ее руке, явил мичману свою истинную мощь и скорость. Миг - и меч Николая отлетел в кусты, а деревянное лезвие, походя мазнув огнем по его плечу, тут же зажгло пожар боли под ребрами. Ноги юноши подкосились, он рухнул на колени, согнувшись... Маленькие ладони ласково легли на его плечи, и не успел Николай вскинуть голову, как мягкие, невозможно-нежные губы прильнули к нему в долгом поцелуе. Мало что соображая от боли и неземного блаженства юноша протянул руки, обняв дрогнувший под его ладонями стан, а девушка, чуть куснув его губу, отстранилась, но ее руки продолжали ласкать плечи и шею мичмана. Николай было открыл рот, но девушка внезапно положила пальчик поперек его губ, призывая к молчанию и снова прижалась к нему всем телом. - Хитоми - шепнула она Николаю на ухо, и они вновь слились в сладостном объятии. Много позже, когда Николай, лежа на циновке, что казалась ему мягче пуха, поглаживал шелковую кожу ее плеча, уже не в силах и далее сопротивляться подступающей дремоте, он спросил ее сквозь сон: - Твое имя... такое красивое... оно что-то значит? - Да. - тихо ответила та, что стала первой женщиной в жизни юноши. - Хитоми означает "зрачок". Такое имя у нас обычно дают девочкам с красивыми глазами. Когда Николай проснулся, солнце было уже высоко, но он был один - девушка куда-то исчезла. Тихо выскользнув из небольшого, утопающего в зелени домика, куда привела его Хитоми, он вернулся к себе. - Аааа, скиталец, вернулся-таки. Я уж тебя потерял - встретил его на пороге князь. Пошли, пропустим по пять капель, благо повод есть. - А что случилось? - спросил Николай, хотя это его не интересовало всерьез, ибо мысли молодого человека блуждали далеко. - Мир, Николай. Все, война окончена. И мы, в общем-то, проиграли - с несвойственной ему тоской ответил лейтенант. Затем одарил Николая долгим задумчивым взглядом. - Что-то у Вас, мон шер, выражение лица самое загадочное, прямо как у кота Васьки, стрескавшего тазик хозяйской сметанки... А это, в сочетании с явно просматривающимся засосом на Вашей нежной шейке наводит на интеррреснейшие размышления! Николай, покраснев, инстинктивно одернул ворот рубахи. - Тогда, как я понимаю, у тебя есть целых два повода нализаться, причем один из них - приятный - подытожил князь Еникеев и более к этой теме не возвращался. Утром Николай затемно был на полянке. И на следующее утро, и много еще... увы. Больше он никогда не видел Хитоми, а все попытки ее разыскать закончились фиаско. Николай попробовал разыскать хозяев домика, в который привела его девушка, но нашел лишь слуг, объясниться с которыми не получилось - они не владели ни английским, ни французским, ни, конечно же, русским, ну а говорить по-японски Николай так и не научился. Тем не менее, поняв, что ему не суждено больше увидеть Хитоми, мичман не захандрил, как можно было ожидать. История эта казалась ему сказкой, необычным приключением, словно бы выписанным на холсте кистью художника. Созидание прекрасно, но все же наступает миг, когда творец в последний раз неуловимым мановением руки бросит последний штрих, придав рисунку совершенство, но после этого уже не будет ничего. Николай понял ли, почувствовал ли, что эта история завершена и теперь пребудет в его памяти с ним вечно. Но прошлое осталось в прошлом, теперь же его спутниками стали лишь легкая, светлая тоска по ушедшему, верный боккэн и прекрасная японская осень. И еще - забавное японское стихосложение под названием "хайку", о котором рассказала ему Хитоми в одну из их встреч. Водная гладь Для кого отражает Осеннее небо? (авт - Хара Ютака) ГЛАВА 11 Граф решительно не понимал, что здесь, черт побери, происходит. Его соперник замер перед ним в обычной фехтовальной стойке - правая нога шаг вперед, колени слегка согнуты, но на этом сходство с классической школой заканчивалось - шашка кавторанга пребывала в ножнах, заткнутых за шутовской матерчатый пояс. И что бы это значило? Такое положение противника представлялось полным абсурдом, ведь стоит графу ударить в длинном выпаде, его соперник не сможет парировать удар, да и отступить вряд ли успеет. Может и успел бы отскочить, будь дуэль подвижной, но с учетом левой ноги на привязи - нет. Конечно шашка не сабля, колоть ей то еще удовольствие... но все равно. И что, господин Маштаков не понимает этого? Граф Стевен-Штейнгель справедливо полагал, что его искусство фехтования на два порядка выше умения моряка, но в знании азов сопернику не отказывал. Кавторанг не может не знать, насколько уязвима его позиция. И все же подставляется под удар? Что за дурацкая буффонада? Или не буффонада? Совершенно невозможно, чтобы моряк вот так покорно склонил выю на заклание, значит... Значит, есть у него какой-то туз в рукаве и Маштаков считает себя в силах парировать атаку. Но как? Что можно сделать из такого положения? Этого штабс-ротмистр понять не мог. Какой-то сверхбыстрый удар из ножен? Граф не слишком любил изучать различные техники фехтования, предпочитая совершенствоваться в классическом каноне. Ему доводилось краем уха слышать об искусстве моментально обнажения клинка, вроде бы бытующем среди народов Кавказа. Но что там к чему разбираться не стал, посчитал ненужным, да вот и зря, как выяснилось. Глядя в холодно-спокойные глаза кавторанга, граф был уверен - его противник знает, что делает. Кавторанг словно приглашал графа к длинному выпаду, подставляясь под удар. А это могло означать только одно - он приготовил какой-то сюрприз, вся эта галиматья с поясом и шашкой в ножнах - ловушка, но вот понять бы еще, в чем она заключается... "Я больше опасаюсь шашки на поясе кавторанга, чем в его руке" - промелькнула мысль. Смешно, конечно, но это правда - ничто не удивит графа в споре клинков, но демонстративный отказ брать оружие в руки таит в себе непонятную и тем самым грозную опасность. А может, никакой опасности и нет? Может, кавторанг просто переоценивает свои силы? Но так глупо... нет. Ни к чему рисковать. Кавторанг очевидно напрашивается на длинный выпад и граф Стевен-Штейнгель почти не сомневался в том, что этот его выпад завершит дуэль. Однако за долгие годы занятий и учебных поединков с первоклассными фехтовальщиками обеих столиц, штабс-ротмистр до мозга костей проникся одной простой максимой, коей и следовал всегда, не пожалев о том ни разу. Никогда нельзя идти на поводу у соперника, каким бы выгодным это не казалось. И сейчас инстинкт вопил, протестуя против выпада, который вроде должен был решить исход поединка. Маштаков слишком хочет этого, напрашивается на удар, а значит, наносить его нельзя. Для того, чтобы победить, не нужно стремиться решить бой одним ударом, следует заставить кавторанга взять шашку в руки. И сделать это будет несложно, нужен быстрый выпад, но не глубокий, из которого не сразу вернешься в исходную позицию, а короткий. Кавторанга таким ударом не проймешь, конечно, он отступит, ему будет достаточно приставить правую ногу к перевязанной левой и все - длины руки и клинка графа не хватит, чтобы поразить соперника. Но кавторанг обязательно схватится за свое оружие и даже если он действительно владеет каким-то там таинственным фокусом, это не будет страшно. Если не парировать, то уж отступить-то граф успеет в любом случае и пусть кавторанг наносит свой секретный удар по пустому месту. А после этого он целиком и полностью окажется в распоряжении штабс-ротмистра. Звонкий хлопок в ладоши воззвал к смертоубийственной потехе. И тут же граф бросил свое поджарое тело вперед, а его клинок рванулся к плечу кавторанга. Как и ожидалось, моряк отступил, а дальше... дальше все произошло в единый миг. Левая кисть Маштакова, придерживающая ножны вдруг резко крутнула их так, чтобы шашка развернулась лезвием вверх. Одновременно правая рука с нечеловеческой скоростью скользнула под дужку гарды, сжав рукоять. И в тот момент, когда клинок графа, завершая выпад, на краткий миг застыл в протянутой руке, шашка моряка рванулась из ножен. Граф ожидал чего-то в этом духе, но удивительная скорость кавторанга стала дня него пренеприятнейшим сюрпризом. И потому он не просто отступил, как намеревался, но, выворачивая руку и кисть, бросил свой клинок вертикально, в блок поперек лезвия соперника, желая принять его у самой гарды своего оружия, где ему хватило бы сил остановить любой удар. Однако чертов моряк, в момент, когда острие его оружия покинуло ножны, вдруг резко увел руку вправо-вниз. От этого шашка с залихватским свистом обрушилась много быстрее и ниже, чем того ожидал граф, а сила этого удара поражала всякое воображение. Оружие штабс-ротмистра оказалось отбито в сторону, путь вражескому лезвию - открыт и кавторанг не упустил своего шанса, рванувшись в глубокий выпад. Теперь уже острие его клинка устремилось к белоснежной рубашке соперника... За графа Стевен-Штейнгеля сработали инстинкты, приобретенные годами долгих упражнений. Штабс-ротмистр, не задумываясь, сделал так, как поступил бы на его месте любой опытный фехтовальщик. Он отступил, разрывая дистанцию. Будь это настоящий бой, в котором нет, да и не может быть никакого ограничения, мастерский удар кавторанга пропал бы втуне. Что с того, что граф уступил на шаг? Ничто - свое необычное умение кавторанг растратил, не сумев ранить соперника, а дальше превосходное мастерство штабс-ротмистра решило бы исход поединка. Граф отшагнул назад, выходя из-под удара соперника, но едва начав движение, ощутил какую-то помеху. Сообразил что именно, да только было уже поздно - бечевка, удерживавшая его ногу у колышка тонко тренькнув, лопнула. Штабс-ротмистр проиграл. Обжигающая волна стыда и злости толкнулась изнутри, и то ли кипение чувств, а то ли легкое сопротивление бечевы стали причиной небольшой задержки. Александр Стевен-Штейнгель чуть промедлил на уходе, но этого хватило его сопернику - острие кавторанга все же нашло свою цель, пропоров мышцы предплечья. Граф еще не успел почувствовать боли, но его собственный клинок выпал из ослабевшей руки, почти беззвучно ткнув примятую траву. - Halte! - взревели оба секунданта, но в том не было нужды - и граф и Николай замерли, с немалым изумлением глядя друг на друга. - Изящно - признал граф. Ему хватило твердости говорить спокойно, даже отстраненно, хоть кровь ручьем струилась по правой руке, а лицо стремительно бледнело. Но уже подбегал доктор, на ходу расстегивая сумку, и лучик солнца отразился от каких-то склянок, заставив Николая прищуриться. А врач уже усаживал графа на траву, разодрал рукав по самое плечо и опытные руки запорхали, промывая и дезинфицируя рану, подкладывая какие-то тампоны... В общем, было видно, что, хотя бравый штабс-ротмистр и потеряет сколько-то крови, да и потом наверняка походит с рукой на перевязи, но жизни его ничто не угрожает и вскоре граф будет хорохориться по новой. Дело было сделано, но оставались еще кое-какие формальности, сообразил Николай и внутренне поморщился. По правилам Дуэльного кодекса, если по завершении поединка оба дуэлянта остались живы и пребывают в сознании, то оскорбитель обязан принести свои извинения оскорбленному. Это совершенно не значит, что оскорбитель признал свою вину или раскаялся. Вопросы чести улажены дуэлью, так что между недавними соперниками отныне мир, но... таков обычай. Извиняться перед кавалергардом не хотелось. Но пусть сегодня ни одна формальность не останется забытой - никто не получит основания упрекнуть офицера Российского императорского флота в невежестве. Кавторанг подошел к поверженному сопернику: - Граф! Я... - начал было Николай, но Стевен-Штейнгель вдруг перебил его: - Пустое. Вам не за что извиняться, мы оба знаем это. В присутствии этих господ заявляю, что получил полное удовлетворение и более никаких претензий к Вам, господин Маштаков, не имею. Николай едва удержался от того, чтобы выгнуть бровь дугой - что такое нашло на графа? "Мы оба знаем это...". Если уж знаем и оба, так зачем было финтить с судом чести? Зачем выбирать холодное оружие, бой на котором стал бы, узаконенным убийством моряка, на две головы уступавшего Стевен-Штейнгелю в искусстве фехтования? Ярость, дремавшая под спудом хладнокровия и рассудительности, вдруг подступила к горлу так, что Николаю стоило огромного труда взнуздать душевный свой порыв стальными удилами этикета. Неужто небольшое кровопускание так повлияло на графа, что тот прозрел, устыдившись собственных поступков?! Что ж, если так, дуэль пошла тому на пользу, подумал Николай, старательно загоняя вглубь себя неудержимое желание объяснить кавалергарду все, что о нем думает - начистоту, простыми русскими словами. А граф как-то странно смотрел на кавторанга - понятно, что рана досаждала ему болью, но было еще что-то, чего Николай решительно не понимал. - А может, так оно и к лучшему - тихо произнес Стевен-Штейнгель. Сейчас черные глаза штабс-ротмистра смотрели куда-то вглубь себя, и было очевидно, что говорил он, ни к кому не обращаясь. Впрочем, разгадывать психологические этюды графа не стало никакой возможности - Алексей Павлович вихрем налетел на Николая, в миг заграбастав того в объятия. Трудно было себе представить, что высокого плечистого кавторанга мог легко ворочать невысокий князь, но именно это сейчас и происходило. - Ну Николай... Ну, сын Аматерасу... Это как же ты ... А я-то думал... - восхищенно приговаривал Алексей едва ли не вальсируя кавторанга по поляне. - Так, твою телегу я уже отпустил с вестовым и Богом. Пошли ко мне в экипаж! Николай позволил увести себя - как выяснилось, князь приехал на великолепной четырехместной карете, подрессоренной столь шикарно, что, когда кони, послушные вознице, разогнались до обычной своей скорости, никакой тряски в салоне не ощущалось. А ведь ехали по грунтовой дороге... "Что это вдруг роскошничает друг Алексей?", - подумал кавторанг и тут же обругал себя недобрыми словами. Когда б его ранили, то о лучшем транспорте, способном быстро и безболезненно доставить пострадавшего в столичные больницы, невозможно было и мечтать. Князь в это время извлек на свет Божий небольшую фляжку и пару серебряных стаканов. Немедленно скрутив крышку, щедро плеснул "Фрапэн" и мощный, терпкий запах коньяка наполнил крытый салон кареты. - К черту условности, все равно никто не видит - проворчал Алексей Павлович, переламывая плитку шоколада. - До дна! Выпили, закусили. Николай чувствовал себя вроде как обычно, вот только коньяк лег ровно, как родниковая вода. Князь внимательно посмотрел на друга - и налил по новой. - Ну, Николай... Вот уж придумал, так придумал. А я-то голову ломал, на кой ляд тебе нужна эта неподвижная дуэль? Но каков молодец, а?! Все как по нотам расписал. - Не все - ответил кавторанг. - Знаешь, Алексей, я не рассчитывал, что мне удастся зацепить его графское сиятельство. Это вышло случайно.