- Николай Филиппович, я знаю о Вашей дружбе с князем и понимаю, как Вам сейчас тяжело. Но Вы должны знать вот что: жена Алексея Павловича буквально пару дней назад вернулась в Гельсингфорс, и о муже ничего не знает. Не смею настаивать, но, полагаю, что о случившемся ей было бы легче узнать от кого-то хорошо знакомого, близкого семье. Возьмете ли на себя? Николай внутренне охнул. Поглощенный своими переживаниями, он совсем не думал об Ольге! - Конечно, Анатолий Иванович, сообщу незамедлительно. - Сегодня уже поздно, но завтра - я распоряжусь, чтобы Вам дали увольнительную. Поезжайте, Николай Филиппович, дай Вам Бог... ГЛАВА 23 "Ничего" - утешал себя Николай: "Бывало и хуже". Да вот взять хотя бы утро дуэли со Стевен-Штейнгелем. Кавторанг тогда был уверен, что идет на верную смерть и до сих пор отлично помнил лихорадочный жар, стискивающий грудь и леденящий комок ужаса, ворочавшийся в животе. Хотя у кавторанга имелся план, но страшно было до тошноты и умирать не хотелось совершенно. Или вот, к примеру, второй день в Цусимском проливе и гибель "Бородино", которую Николай встретил в полубреду после ранения. Вдруг руку опять схватило. Уже сколько она не беспокоила Николая, но вот сейчас боль вновь толкнулась в плечо. Кого он пытается обмануть? Алексей Еникеев был ему лучшим другом, а его жену он искренне любил: не как мужчина любит женщину, конечно, а как брат любит свою сестру. Причинить ей боль казалось чем-то невозможным, как немыслимо взрослому мужчине ударить кулаком в лицо пятилетнему ребенку. Но именно это Николай сейчас и должен был сделать. Драться насмерть не страшно, потому что некогда бояться, по-настоящему страшно только ожидание смертной схватки. А вот причинить боль женщине... "Соберись" - сказал сам себе кавторанг. "Не ты виноват в том, что Алексей..." - даже мысленно заканчивать фразу не хотелось, но Николай пересилил себя: "Погиб. Не ты убил его, а немцы. И боль Ольге сейчас тоже причинишь не ты, а те, кто убил ее мужа". На словах все получалось хорошо, но кавторанг готов был благословлять каждую секунду, отделяющей его от встречи с женой своего друга. Точнее - вдовой, но вот этого Николай не мог заставить себя произнести даже в мыслях. Не было никакого смысла оттягивать неизбежное, но странное чувство радости на мгновение охватило Николая, когда извозчик, ошибившись, свернул не на ту улицу - маршрут удлинился минуты на три, отложив тягостное объяснение. На целых три минуты. Но вот и прекрасно знакомый, такой уютный дом четы Еникеевых. Налитые свинцом ноги, которые, казалось, и вовсе невозможно оторвать от земли, вдруг сами понесли Николая к парадному. Никогда еще Николаю не приходилось делать подобного - говорить мужчинам о погибших сослуживцах, даже друзьях, это совсем другое. Ладно, хватит сантиментов - выругал себя капитан второго ранга. Есть дело, которое нужно сделать, и точка. Как в тумане Николай поздоровался с горничной, отдал ей фуражку, шагнул вперед... Дверь в гостиную открылась и кавторанг, открыв было рот для приветствия, не смог его закрыть. Все заготовленные слова внезапно вылетели из головы, в глазах потемнело, а сердце, подпрыгнув, ухнуло вниз. Господи, да что же это такое?!! - О, Николай, неужели это Вы? Какой приятный сюрприз! -Ольга всегда выглядела восхитительно, сколько помнил ее кавторанг, но сейчас она поражала воображение: стоявшая перед Николаем молодая женщина просто лучилась счастьем и этот чудный внутренний свет одарял ее неземной красотой. Она сделала шаг назад, не столько пропуская Маштакова в дом, сколько приглашая полюбоваться собой - и было чем! Чистая кожа, огромные сияющие глаза, очаровательный румянец, светлые локоны, убранные в простую, элегантную прическу. На Ольге было очаровательное белое платье свободного кроя, но оно уже не могло скрыть заметно округлившийся животик. Если что-то и омрачало семейное счастье княжеской четы, так это отсутствие детей, и Николай знал, что супруги сильно расстраивались по этому поводу. Они обращались к медицинским светилам - впрочем, тема была донельзя деликатной, и Николай всегда обходил ее, потому что помочь ничем не мог, а его сочувствие вряд ли было уместно. И вот, наконец, у них все получилось. Да только никогда не увидеть Алексею Павловичу собственного сына, не подержать его на руках, не подбросить в воздух, наслаждаясь заливистым детским смехом. А мальчик (почему-то Николай ни секунды не сомневался, что будет именно мальчик) не увидит своего отца живым. Лишь фотография с траурной каемкой, да рассказы старших... Предложи в этот миг Николаю муки вечные в обмен на жизнь князя - и кавторанг шагнул бы в ад с облегчением. А Ольга, полагая что причиной шокированного вида Маштакова является она сама и гордая произведенным эффектом, продолжала: - Вы нас извините, Николай, что не поставили Вас в известность сразу же. Алексей был вне себя от счастья, боялся сглазить, да к тому же настоял, чтобы я показалась одному хорошему доктору в Ревеле. Он разрешил мне написать Вам по возвращении в Гельсингфорс, только я еще не успела - оказывается, в моем положении столько всяких нюансов! Иной раз надо что-то сделать, а заставить себя не получается. Только Вы не думайте, что я ленилась Вам писать! - госпожа Еникеева шутливо погрозила Николаю пальчиком: - Я трижды бралась за перо, и представьте себе - не могу двух слов меж собой связать. Это я-то! - смеялась Ольга, почитавшаяся обществом одной из самых остроумных красавиц Гельсингфорса. - Но что это я все о себе, да о себе... Точнее - что это обо мне, да обо мне одна только я и говорю! - притворно надула пухлые губки Ольга: - Николай, ну скажите уже как Вы рады за нас, что же Вы молчите! - Ольга ???, я... - страшная догадка заставила вздрогнуть княгиню, и она обеими ладонями схватила кавторанга за руку - Что-то с Алексеем?! Что?!!! Николай с трудом пропихивал слова сквозь одеревеневшую гортань, но видел лишь одно - как яркие огоньки радости и счастья медленно истаивают в огромных глазах жены... вдовы его друга, покрываясь пеплом мучительной боли. - Алеша... Боже мой! - всхлипнула она, закусила губу и слезы хлынули по утратившему краски лицу. Николай шагнул вперед. Он совершенно не помнил, сколько они простояли так - он, обнявший ее за плечи, и она, уткнувшаяся ему в грудь, плачущая беззвучно и безутешно, навзрыд. Помнил только, как сотрясалось в рыданиях хрупкое тело под его рукой и всепоглощающее, рвущее душу чувство абсолютного бессилия. Наконец Ольга отстранилась - Спасибо Вам, что это Вы пришли. Вы... потом приходите еще, не забывайте нас. С Вашей Еленой... - она всхлипнула: - Вам всегда здесь будут рады. И Алеша был бы рад - но тут самообладание вновь изменило Ольге, и она прижала невесть откуда взявшийся платок к губам. - Николай, Вы ступайте сейчас. - произнесла она шепотом. - Если я могу что-то для Вас сделать... - голос кавторанга предательски дрогнул. - Вы... потом, ладно? Сейчас мне нужно побыть одной. Простите! - Ольга развернулась и быстро прошла в дом. Николай постоял еще немного, но, понимая, насколько он бессилен чему-то помочь, шагнул за порог и закрыл за собою дверь. *** Было прохладно, но так даже и лучше - Николай открыл иллюминатор, подставив лицо свежему ветерку. Тот хлынул в прокуренную каюту, разгоняя клубы табачного дыма - кавторанг уже высадил две трубки и раздумывал, не набить ли третью. В шкафчике дожидалась своего часа невесть как завалявшаяся там бутылка "Фрапэна" - изрядно дорогого коньяка, распечатать которую все никак не находилось повода. Сейчас повод как будто был, но Николая мутила одна только мысль о крепких напитках. А вот пересохшее горло после крепкого табака саднило немилосердно. - Кузяков! - окликнул Николай верного ординарца, только что постучавшегося в открытую дверь и откашлялся - голос его звучал на удивление хрипло. - Расстарайся, голубчик, пару "шиттовского" похолоднее! - Сию минуту, вашблагородь! Одолев полбутылки пива одним глотком, кавторанг откинулся на стуле и вновь задумчиво воззрился на трубку - но решил все же отложить хотя бы до того, как закончится пиво. Горечь сегодняшней встречи с Ольгой отпустила, оставив после себя опустошение и крайнюю степень усталости. Делать ничего не хотелось, думать - тоже. Пожалуй, единственным желанием кавторанга было рухнуть в постель, уткнув лицо в подушку и проспать ближайшую тысячу лет, растворив все проблемы и переживания этого мира в спасительном забытьи сновидений. Николай поднес было запотевшую бутылку к губам (свинство, конечно, пить из горлышка бутылки - но все равно ведь никто не видит), однако в этот момент в дверь постучали и Николай, сделав добрый глоток, со вздохом отставил пиво на столик, достав пару бокалов. Кого еще там черти несут? - Войдите! Дверь каюты открылась и на пороге возникла худощавая, жилистая фигура среднего роста, одетая в рабочее. Высокий лоб, светлые волосы, ясные голубые глаза и почти всегда - легкая, немного застенчивая улыбка. Николай подавил тихий стон: ну надо же, лейтенант Тырков собственной персоной. Офицер командовал кормовым плутонгом противоминных орудий и свое дело знал весьма хорошо, отчего на учениях почти всегда был на первом, редко на втором месте среди своих коллег. Николай мог бы радоваться такому подчиненному, даже невзирая на то, что лейтенант не так давно подавал рапорт на перевод. На бездействующем линкоре Тыркову не сиделось, но это, по мнению Николая, было совершенно в порядке вещей: в конце-концов, лейтенантам всегда до зарезу нужно в самый центр событий. Вот только другие два лейтенанта, также стремившиеся перевестись на крейсера или миноносцы, в конце-концов то ли вняли голосу разума, то ли просто смирились со своей судьбой, и вопрос по ним уладился, а вот по Тыркову - нет. Настойчивый офицер избрал стратегию "капля камень точит": бумаг больше не писал, но раз за разом, при всяком, казавшимся Тыркову удобным случае, он заводил разговор о своем переводе. И, конечно, раз за разом получал от Николая твердый отказ. Но надежды не терял, а только замолкал на время, готовя аргументы к очередному "заходу": Николая это сперва смешило, потом стало раздражать и в один прекрасный день он, не сдержавшись, сколько возможно вежливо, но твердо отправил подошедшего к нему Тыркова в те туманные дали, куда Макар телят не гонял. Но и это не возымело действия: лейтенант некоторое время молчал, а затем вновь взялся за свое. Сейчас, судя по целеустремленному выражению лица вошедшего, Николая ожидал очередной раунд грозивших стать бесконечными переговоров. - Добрый вечер, Николай Филиппович! - Добрый вечер Иван Дмитриевич, проходите. Ну как же все-таки не вовремя! Сил на дебаты с лейтенантом не было никаких, а потому Николай молча открыл вторую бутылку пива и, взяв бокал, поставил их на столик перед Тырковым. Сам же дотянулся до кисета и взялся в третий раз набивать трубку - при этом вечная улыбка лейтенанта стала чуть менее естественной. Тырков не курил, а в каюте и так уже дым стоял коромыслом, хоть бердыш вешай. Впрочем, облегчать бытие несвоевременному просителю в намерения Маштакова не входило. Лейтенант присел за стол, оказавшись тем самым напротив открытого иллюминатора, где все же было посвежее. "Севастополь" стоял так, что из каюты кавторанга открывался вид на выход из гавани, так что из всех кораблей эскадры виден был только старый угольный миноносец, дежуривший при входе. "Глаголь" - треугольный синий флаг на его мачте ясно сообщал назначение кораблика. - "Прыткий" сегодня брандвахтенным - отметил Тычков. Николай кивнул, поднеся спичку, и чуть поморщился про себя - все же эта трубка явно была лишней. Британский "кэпстен" уже не ласкал, а жег и царапал легкие, но не тушить же трубку, только что ее набив? Молчание затягивалось, и Маштаков не выдержал: - Давайте я облегчу Вам задачу, Иван Дмитриевич. Сейчас Вы посетуете, как скучно, наверное, команде миноносца стоять брандвахтой на охране гавани. Потом вспомните, что назначение это временное, и, быть может, уже завтра корабль пойдет минировать германские воды. И что нам, в отличие от этого миноносца, дальше "Маркизовой лужи", считая за таковую Финский залив, никто никуда выходить не даст. Вы скажете, что лучше было бы поднять "Глаголь" нашему линкору, раз уж все равно никаких боевых задач для нас нет и не будет. Что в то время, как остальные воюют, мы, первая бригада линкоров, превратились в брандвахту Гельсингфорса, и таковой пребудем. И что Вам, как человеку деятельному, в отличие от Вашего замшелого начальства, пребывать здесь и далее совершенно невыносимо... - Ээээ... Николай Филиппович, вообще-то я бумаги подписать, на замену оптики для четырнадцатого орудия. Николай почувствовал себя круглым идиотом. Быстро пробежав глазами стандартный бланк запроса, поставил свою подпись здесь... здесь и здесь, но тут Тычков снова заговорил - Но Вы только что высказали ряд интереснейших мыслей, исключая замшелость начальства, разумеется. Разрешите вставить пару слов? Кавторанг тяжело вздохнул. - Валяйте - Николай Филиппович, так как Вы только что замечательно изложили суть моих воззрений, должен ли я понимать, что Вы и сами видите их правоту? Мы ведь сейчас в положении первой артурской эскадры в русско-японскую - ничего не делаем и в море не выходим. "Беречь и не рисковать" над нами довлеет. Единственная разница в том, что Порт-Артур был в осаде и эскадра вынуждена была совершить попытку прорыва, чтобы спастись, а мы и этого ожидать не можем, потому что Гельсинки, слава те Господи, никто не угрожает. Ergo и простоим мы тут до самого конца войны. - Есть большая разница, Иван Дмитриевич. - затянувшись и выдохнув дым ответил лейтенанту Николай. - Сам я, как Вы знаете, в первой тихоокеанской не служил, на войну пошел на второй эскадре. Но мне много приходилось беседовать с офицерами Порт-Артура, в том числе и теми, кто попал к японцам в плен. И, доложу я Вам, сходства между той эскадрой и нами сегодняшними нет ни малейшего. Ведь что было в Артуре? Артиллерийские учения в предвоенном году не закончили, старослужащих поувольняли - срок им вышел, к зиме корабли поставили в резерв, экипажи с них согнали на берег. Только вышли из резерва, растренированные, с молодыми матросами в экипажах - через несколько дней война. Японцы сразу подорвали "Цесаревича" и "Ретвизан", и до их вступления в строй эскадра в море, считайте, не выходила. Только при Степане Осиповиче подготовку возобновили, но он вскоре погиб, а тогда уж корабли снова на прикол встали. Много ль натренируешься стоя на якоре? - И сравните с нами сегодняшними. Еще до вступления линкоров в строй экипажи гоняли вовсю, зимой готовились до самого льда, но и потом матросов на берег не отправляли, проводили учения какие только можно. Первая тихоокеанская простояла на якоре до самого сражения, а мы, наоборот, постоянно в море. Интенсивность учений вообще запредельная, так, как сейчас адмирал гоняет нас с Вами, на Российском императорском флоте вообще никто, никого и никогда не гонял. - Я согласен с Вами, Николай Филиппович, но вот что беспокоит - тренировать-то нас натренировали, а для чего? Ведь вся бригада готова к бою, давно уж готова, с раннего лета. А толку? За центральное минное заграждение нам дороги как не было, так и нет. Враг лютует, гоняет броненосцы к Либаве и дальше, а мы тут сидим, тренируемся, но в море - ни-ни! Сколько-ж можно-то? - Сколько нужно, Иван Дмитриевич - Николай Филиппович, я, конечно, чинами пока не вышел. Но даже зеленому мичману очевидно, что, выведи мы дредноуты в море, могли бы так по немцам вдарить у Либавы, что их ошметки до самого Берлина полетели. "Не смеют что ли командиры, чужие изорвать мундиры, о русские штыки?" - Это Вы про командующего? Лейтенант, Вы, упрекаете в отсутствии боевого духа Николая Оттовича фон Эссена?!! - с совершенно ненаигранным удивлением воззрился на Тычкова Николай - Конечно же нет, он превосходный командир, но ведь ему воли не дадут, есть и над ним начальство... - А если считаете, что он компетентен и на своем месте, то будьте последовательны и окажите ему доверие. В том числе и в том, что в нужное время он сможет добиться разрешения Ставки на использование нашей бригады.