Бреннон обернулся к банкиру. Джен сняла с его пальца кольцо и поднесла к документу. Бумага завибрировала, и по кольцу пробежала искра. – Эге, – сказал комиссар, – вот так оно и сработало. Но как этот чернокнижник заставил банкира носить на себе бомбу за… Кольцо в руке Джен вдруг задрожало и начало обугливаться. Контракт тоже стал стремительно чернеть и осыпаться пеплом. – Это не я! – взвизгнула ведьма и бросила кольцо на стол. – Лонгсдейл! – взвыл комиссар, на глазах которого исчезала важнейшая улика. Консультант обернулся, вскочил и выкрикнул заклинание – одно, другое, третье, четвертое, пока самоиспепеление контракта не остановилось. В руке кардинала остался клочок размером с четверть ладони. Лонгсдейл заключил остаток улики в прозрачный шар и сказал: – Теперь мне ясно, почему след от Instant mortem приводил меня в эту комнату. Оно закольцовано на контракте. Умно, ничего не скажешь. Бреннон хмуро оглядел очередное тело, двух инквизиторов, хлопочущих над тем, чтоб оно выглядело не таким потрепанным, мрачного, как туча, кардинала и буркнул: – Ладно. У нас есть ключи, значит, поищем, к чему они подходят. Лонгсдейл, есть какие-нибудь чары, чтоб скрыть нас от прислуги, пока мы будем шарить по дому? Консультант кивнул. – Хоть что-то хорошее. Вы приберитесь здесь и сделайте вид, что банкир помер от внезапного сердечного приступа. – А с этим что делать? – Саварелли покрутил шар с клочком бумаги. – Я покажу его другому консультанту, – сказал комиссар. – Это по его части. Энджел Редферн выглядел утомленным, напряженным и мрачным, словно его что-то грызло изнутри. Вряд ли это была совесть – скорее всего, пироману не нравилось, что Пегги отправилась отмечать свой день рождения с семьей. На клок контракта в шаре он тоже смотрел без малейшего восторга. – В потайной комнате за панелями в спальне мы нашли небольшую чародейскую лабораторию, – закончил Бреннон. – Саварелли сейчас решает вопрос с вывозом всего этого богатства, чтобы Лонгсдейл занялся изучением банкирского наследства. Но меня больше всего беспокоит чертов контракт. Какими знаниями должен обладать тот, кто способен собрать такую персональную мини-бомбу? – Большими, – отозвался Редферн. – К тому же достаточно глубокими и систематизированными. – Значит, этот тип практиковался и изучал магию годами, если не десятилетиями. И никто не замечал. Даже ваши консультанты. – Об этом я вам и толкую уже который месяц, – устало сказал пироман. – А до вас только сейчас начало доходить. Отдайте Маргарет остаток контракта, когда она привезет вам чемодан. Я этим займусь. – Ройзман набрал себе сообщников, но магией орудовал единолично. А этот тип не просто навербовал подручных, но еще и обучил чародейским фокусам. – С чего вы взяли, что их больше одного? Полагаю, что Камальо был единственным. – Возможно. По крайней мере, с тех пор как в дело вмешались мы, чернокнижник занят тем, что пытается от нас избавиться. Хоть какая-то польза, – недовольно буркнул комиссар. – Он хотя бы перестал убивать людей десятками. – Вот видите. Будь у него несколько обученных сообщников, он бы давно закончил начатое. – Начатое что? Редферн только вздохнул, поморщился и потер висок. Признаваться в неудачах пироман не любил. Меж тем никто из них ни на шаг не приблизился к пониманию, что и зачем делает неведомый чернокнижник. – Валентина нашла на соседней крыше мертвых птиц, – сказал комиссар. – Кто-то пролил яд – раствор стрихнина, которым можно уморить быка. Этой дозы хватит, чтобы вырубить консультанта на какое-то время. Никакой магии, никаких следов. Я продолжу допрос соседей, пока кардинал будет разбираться с поисками брата настоятельницы. Энджел побарабанил пальцами по столу и сказал: – Пусть начнет со своих инквизиторов. Они копили сведения о магии в течение нескольких веков. Человек с доступом к инквизиторским архивам вполне способен набраться таких знаний, до которых даже Ройзман с трудом бы дотянулся. – Об этом Саварелли догадался, – фыркнул комиссар: его преосвященство от такого открытия наверняка изобрел немало доселе неизвестных ругательств. – Но наш чернокнижник далеко не идиот. Он прекрасно понимает, где его станут искать в первую очередь. Даже если он и числился среди инквизиторов – там его давно нет. – Все это – не более чем предположения, – поморщился пироман. – Поэтому я кое-что для вас собрал. – Он встал, скрылся из виду и передвинул зеркало так, чтобы показать Бреннону большую карту Фаренцы – точнее, макет из дерева и стекла. Натан с интересом осмотрел дома, каналы и островки: карта простиралась до выхода из залива. На ней то и дело вспыхивали разноцветные огоньки – то группками, то по одиночке. – Что это? – Сигнальная система, – раздался голос Энджела. – Она фиксирует любые проявления магии, нежити, нечисти, отслеживает даже таких, как ваша ведьма. Это, гм-м-м… тестовый образец. Я давно его разрабатывал, он пока еще не идеален, но опробовать уже можно. – Впечатляюще. Но я не очень понимаю, как ваш образец укажет нам именно на чернокнижника. – Именно на него – нет. Но система сразу же зафиксирует вспышку активности. Особое внимание нужно обращать на одновременное проявление магии и нежити или нечисти. Бреннон нашел на карте дом Паоло Уркиолы – окруженный белым свечением, словно маленькая луна. Потом перевел взгляд к заливу – остров Лиганта пульсировал темно-лиловым под золотистой сетью. Около палаццо Камальо мерцал целый сноп золотых и алых искр – Лонгсдейл и ведьма трудились, не покладая рук. – А для Блэкуита такую можно сделать? – Можно. – Пироман издал довольный смешок. – Но не сразу. Пока что я займусь наблюдениями за Фаренцей. Уверен, чернокнижник не будет сидеть сложа руки и скоро снова чем-нибудь нас порадует. – Угу. Надеюсь, он не подорвет к черту полгорода, чтобы замести следы. – А вы, пока будете бродить с допросами по соседним домам, – строго сказал Редферн, – не забудьте купить Маргарет подарок. Бреннон счастливо вздохнул: как хорошо, когда есть жена, которая берет на себя самые обременительные заботы! Маргарет медленно шла по аллее. Парк вокруг замка плавно переходил в лес и был таким густым, что она не могла случайно встретить здесь Энджела. Вернувшись из Блэкуита, девушка отдала ему чемодан дяди и ушла – сначала к себе, потом в парк, чтобы пройтись и подумать. Редферн не пытался ее удержать или заговорить с ней – они едва обменялись парой фраз, но мисс Шеридан чувствовала, каким пристальным взглядом он ее провожал. Девушка сорвала веточку жасмина. Его листья формой напоминали медаль, которую папа получил за сражение на Розмар-стрит. Но он почти никогда не надевал награду – она лежала в футляре у мамы в бюро, словно отцу неприятно было видеть эту вещь. Маргарет снова вспомнила об этом сегодня – обычно они отмечали ее день рождения вместе с Эдвином, хотя старший брат родился в сентябре, в разгар той самой битвы, за которую папе вручили награду. «Почему папа не носит медаль? – спросила девушка у мамы, когда они сели пить чай в гостиной, оставив отца и брата в столовой. – Даже день рождения Эдвина не хочет отмечать». «Папа не любит об этом вспоминать», – ответила мама. «Но почему? Тетушки уверены, что он должен гордиться тем, что сам защищал тебя во время… кхм…» «Не все могут гордиться тем, что убивали других людей, – с холодком сказала мама. – Неважно, во имя каких целей». «Но он же делал это не просто так, а во время войны за независимость, когда все…» «Он убивал других, чтобы мы выжили. Только те, кому никогда не приходилось убивать, могут так легко рассуждать о том, что почетно носить награду за убийства». Маргарет, нахмурившись, опустила голову на руку. Она много раз слышала от тетушек (со стороны Бреннонов, конечно; никто из Шериданов с нею не общался), какой отчаянно героический поступок совершил ее папа, а некоторые, например тетя Сара, особенно подчеркивали «Всего в двадцать-то лет!» Как будто возраст имеет какое-то значение, когда толпа солдат, вооруженных до зубов, всего через дорогу от твоего дома. «А твои тетки, – добавила мама, – обычно понятия не имеют, что несут. Неужели ты думаешь, что мы не отдали бы все что угодно, лишь бы ничего этого не было?» «По-твоему, папа предпочел бы забыть?» «К сожалению, – сухо сказала миссис Шеридан, – такого варианта не предусмотрено. Он может только не вспоминать». Маргарет повернула к замку, рассеянно теребя веточку жасмина. В тот день в доме погиб брат папы, в честь которого назвали Эдвина, и девушка всегда думала, что именно смерть брата вызывает у отца такие тягостные воспоминания. Но, значит, дело не только в этом… Она остановилась, глядя на темный силуэт за светящимися окнами столовой. Энджел стоял у застекленных дверей на террасу, будто ждал возвращения Маргарет. Сколько лет он старается не вспоминать? Двести? Меньше? Почему продолжал, даже зная, что именно делает с людьми? Девушка свернула к дорожке, что вела к лестнице на террасу. Уже стемнело, и парк сливался с лесом в темное хвойное облако, не освещенное ни единым огоньком. Маргарет, поднявшись по ступенькам, смотрела с террасы в чащу елового бора, пока наставник не положил руку на перила рядом с ней. – Вы бы предпочли забыть? – спросила девушка. Энджел взглянул на нее. – Не помнить, что вы сделали? Вы ведь можете стереть себе память? – Да, – помолчав, отозвался он, – но я все равно не стану. – Почему? – Лучше я буду всегда знать об этом, чем однажды внезапно вспомню. Или, забыв обо всем, снова повторю. Маргарет повернулась к нему. Этот вопрос не давал ей покоя. – Почему? Вы же с первого раза поняли, что натворили! Почему вы продолжали? Редферн опустил глаза и не ответил. Подождав с минуту, Маргарет взялась за ручку двери в столовую, и тут он сказал: – Мне было страшно. – От чего? – изумленно спросила она. – Я видел ту сторону. Всего несколько минут или даже секунд, но… – Его рука конвульсивно сжалась на перилах. – Но это… это невыносимое… это хуже, чем ад. Я смотрел прямо в глубину раскола, огромной, вращающейся, бесконечной воронки, и там, внутри, на той стороне… – Он прикрыл глаза. – Я не хочу вспоминать. Маргарет подошла ближе. – Я не хочу, чтобы вы знали, каково это – смотреть на ту сторону, – сказал Энджел. – Ни один человек не должен такое видеть.