– Еще можно добавить, что это один из тех случаев, когда объявился Рейне Даниэльссон. Его тогда положили в психиатрическое отделение Лёвенстрёмской больницы. Сильный психоз. Зарегистрирован под своим именем. – Видимо, у него случился серьезный срыв в подвале в Багармоссене. – И что же потом, после Эдди? – продолжила Блум. – Они возвращаются в Порьюс, летом следующего года совершают нападение на Фариду Хесари в Тебю. Но Фариде каким-то образом удается сбежать. После этого почти два года ничего. Зато потом они действуют без накладок и убивают байкершу Элисабет Стрём в Векшё. Это случилось в прошлом году. И дальше темп начинает нарастать. Йессика несколько лет пыталась вызвать тебя, Сэм, но теперь она вынуждена прибегнуть к более сильным мерам. Больше месяца назад Йессика и Рейне отправляются в Сорселе, нападают на Андерса и оставляют записку с именем «Бергер». У Рейне во время пыток снова случается припадок, и его госпитализируют. Следующие пару недель заняло тщательное планирование следующего преступления. В это время Йессика пишет на машинке еще одно письмо, адресуя его на сей раз напрямую Дезире. Одновременно она находит беременную сербскую туристку Йовану Малешевич. Забрав Рейне из пансионата, Йессика с его помощью похищает Йовану. Дезире звонит ей утром восемнадцатого ноября и говорит, что пришлет двух полицейских из НОО. Йессика предполагает, что одним из них можешь оказаться ты. Она едет в Порьюс и попадается там на глаза местным жителям, чтобы создать впечатление, что она покидала дом на несколько часов. Согласно плану, полиция должна будет решить, что неизвестным преступником убита Йессика, поэтому вместо ее ДНК на расческе и зубной щетке должна быть ДНК Йованы, плюс ее же отпечатки пальцев на печатной машинке. И вот в три часа появляемся мы. Тогда она разыгрывает свой финальный спектакль, в который любой ценой хочет вовлечь тебя, Сэм. – Черт знает что. – Потом они спрятали тело Йованы Малешевич в сундук, перетащили его в машину Андерса Хедблума и исчезли. Пшик – и нет их. – Да уж, действительно пшик. И где они сейчас? Какие у них дальнейшие планы? Блум посмотрела на него и ответила: – Полагаю, ставки резко возросли, когда ты назвался фальшивым именем, представившись как Ч. Линдберг. Йессика поняла, что ты уже не полицейский, но по-прежнему связан с Дезире. Это сделало игру еще увлекательней. И теперь она действительно хочет, чтобы ты на нее охотился. – И все-таки я не понимаю, какое я ко всему этому имею отношение. Почему я? – Из-за того, что мы увидели в записи. Вы очень круто взялись за Рейне. И она предположила, что ты будешь достойным соперником. – Все равно не понимаю. – Йессика Юнссон хочет, чтобы ты ее остановил, – подытожила Молли Блум. 28 Понедельник, 23 ноября, 13:27 Наблюдатель сидит как на иголках. Он всю свою взрослую жизнь просидел, выполняя такие же беспросветно долгие задания, и не должен бы сидеть как на иголках. Это часть его будней. Он это знает, он всегда этим зарабатывал. Он вертит свой Sig Sauer P226, раз за разом, не давая остановиться. Так что никогда не выпадает ни правды, ни действия. А время идет. Кажется, что с каждым уходящим мгновением он видит все хуже. Как будто каждая секунда убивает одну колбочку сетчатки и уничтожает одну палочку сетчатки. Кажется, что ему внезапно надо спешить, именно тогда, когда от него не требуется ничего, кроме хладнокровия. Ему действительно нужно еще раз увидеть Гибралтарскую скалу, со своей собственной террасы, в своем собственном доме, и ему действительно нужно оказаться там не в одиночестве. Он уже достаточно времени провел один. Дома на обоих мониторах стоят, как будто окаменелости, заключенные во время, превратившееся в лед, а потом в камень. Ничто не движется. Ничто, кроме пистолета на столе. Пистолета, который никогда не останавливается. Жизнь, состоящая из абсолютной преданности, верности. Жизнь, построенная на том, чтобы никогда не подвергать сомнению приказы. В комнате очень холодно. Как будто она прорублена прямо в обледеневшей горе. Как будто он сидит внутри горы около полюса бесконечности и готов вырваться наружу. Время течет. Он теряет над ним контроль. Больше не получается измерять, считать. И он сидит как на иголках. Все время как на иголках. Что-то должно произойти. И если что-то не произойдет само, он должен сделать так, чтобы оно произошло. Так больше нельзя. Наблюдатель ждал достаточно долго. Пока пистолет вертится, наблюдатель аккуратно натягивает тонкие кожаные перчатки. Потом прижимает пистолет. Его Sig Sauer P226 останавливается, дуло направлено в сторону мониторов, где мужчина и женщина зияют своим отсутствием. Сегодня наблюдатель ничего не пишет. Вместо этого он берет свой пистолет и идет к двери. 29 Понедельник, 23 ноября, 13:42 Бергер посмотрел на часы. Они сидели практически неподвижно, дожидаясь нужного момента. Обычно бурная деятельность теперь затихла. Теперь почти вся деятельность происходила внутри них. И вдруг снаружи послышался шорох. Их взгляды мгновенно встретились. Бергер и Блум напряглись, выжидая. Это был странный звук, шуршащий, как будто что-то шевелилось внутри стены. И потом полная тишина. Блум сделала небольшой шаг в сторону, поближе к столу. От двух людей словно осталось только четыре глаза. Вдруг тот же звук донесся снова. Торопливый, шелестящий, невнятный шорох вдоль стены, явно вблизи входной двери. Блум резко дернулась, подскочила к столу, сдернула красный платок, бросила Бергеру пистолет. Пока он на удивление медленно летел через комнату, у Бергера в голове мелькнула фраза из письма Йессики Юнссон: «Потому что я снова слышу тот звук – быстрое шарканье, резкое поскрипывание. Никогда он не раздавался так близко». Как только Бергер поймал пистолет, на веранде раздалось уже не шуршание, а несколько отчетливых шагов. Блум, подняв оружие, метнулась мимо Бергера к двери, и оба они выскочили на веранду, держа пистолеты наготове. Там никого не оказалось. Веранда была абсолютно пуста. Стоя на почти тридцатиградусном морозе, Бергер и Блум оглядели местность, насколько хватало взгляда. Только белый снег. Безупречно белый ландшафт. Вокруг ничего не происходило, не видно было ни единого намека на живое существо. Бергер побежал по снегу, мимо места, где они принимали душ. Он слышал у себя за спиной Блум, слышал, что она прикрывает его, каждую секунду. Он завернул за угол дома, она тоже. Никаких следов. Последняя стена, там тоже пустота. Они вернулись назад, обойдя вокруг дома. Остановились, тяжело дыша. Блум внимательно посмотрела на снег рядом со следами неуклюжих шагов Бергера. Подошла поближе, села на корточки. Когда Блум показала дулом пистолета на снег, Бергер ничего там не увидел. Подойдя поближе, тоже сел на корточки. И тогда он увидел следы. Маленькие кружочки, внутри которых виднелись кружочки еще меньше, как будто на снегу были нарисованы цветы. – Песец, – сказала Блум. – Они почти невидимы благодаря белой шкуре. Бергер не мог вымолвить ни слова. Он стоял и смотрел вдаль. С совершенно отсутствующим видом. Вернувшись в дом, они попытались сосредоточиться. Внутри в воздухе разливалось живительное тепло. Вдруг из компьютера донесся сигнал вызова, настойчивое бренчание. Взгляд Блум изменился, в нем засветилось понимание. А на экране появилась пожилая женщина. – Я ведь сказала, что умею пользоваться Скайпом, – сказала Лаура Энокссон. Бергер сел рядом с Блум, но так, чтобы не попасть в объектив видеокамеры. Он чувствовал, что его трясет. – Я ни секунды не сомневалась, – сказала Блум, стуча зубами, но стараясь унять дрожь. – Спасибо, что перезвонили, Лаура. У меня к вам еще пара вопросов. – Я так и поняла. Задавайте. Бергер увидел, что Блум на мгновение закрыла глаза; судя по всему, это значило, что она старается привести в порядок спутанные мысли, обдумывает. Обдумывает тщательно. И быстро. – Что вы знаете о прошлом Йессики Юнссон? – задала она вопрос, обращаясь к экрану. – Немногое, – ответила Лаура Энокссон. – Единственный ребенок в семье из Рогсведа. Мы никогда не говорили о ее родителях, но я заметила, что это была болезненная тема. – Лет в восемнадцать-девятнадцать она провела год в США, – сказала Блум. – Об этой поездке она тоже ничего не рассказывала. – Совсем ничего? Вы ведь проводили с ней много времени после того, как ее избил Эдди Карлссон, наверняка часто оставались наедине и беседовали с глазу на глаз. Это были очень тяжелые для нее дни. – Да, это так, – подтвердила Энокссон. – Малышка Йессика. Бедная девочка. Иногда мне казалось, что ей пришлось столкнуться со всем злом, царящим в патриархальном обществе. Это немало. – Она была озлобленной? – Скорее, собранной. Как будто ждала подходящего момента. – Ждала подходящего момента? – Я не могу этого как следует объяснить, – задумчиво протянула Энокссон. – Она все повернула внутрь, словно накапливая что-то в себе. Об этом наверняка больше известно Эббе. – Эббе?