– Десять лет Йессика прожила, преследуемая кошмарами. Меня очень радует, что у нее был позитивный план действия, что она – в отсутствие разговоров дома – нашла других людей, попавших в такую же ситуацию, с которыми она могла общаться. Но ведь было и что-то деструктивное, да, Эбба? Может быть, что-то саморазрушительное? Эбба Хульт взяла кусочек сахара, положила между губ и потянулась за чашкой с кофе. Она медленно вылила немного кофе на блюдце, поднесла ко рту и всосала уже остывшую жидкость через сахар. – Кофе с блюдца, – улыбнулась Блум. – Моя бабушка тоже так делала. Это придавало ей уверенности. Эбба Хульт проглотила сладкий кофе и улыбнулась в ответ. Потом заговорила: – Йессика была очень сдержанной. Почти ничего мне не рассказывала. Но когда я увидела историю просмотров в ее компьютере, я поняла, как много всего происходит за этим невыразительным фасадом. В тихом омуте… – Что же вы там увидели, Эбба? – спокойно спросила Блум. – Что всплыло из тихого омута? – Секс. – Но не обычный секс, не правда ли? – Я никогда раньше не видела ничего подобного. Я тоже тайком посматривала иногда лесбийское порно. Но это было нечто совершенно другое. – Что это было, Эбба? – Ей было семнадцать лет, – воскликнула Хульт. – Ей не следовало смотреть такое. Ей не следовало общаться с такими людьми. – Что это было? – Я не знаю, как это правильно назвать. Может быть, доминирование. Жестокий секс, подчинение и доминирование. Блум бросила быстрый взгляд на Бергера. Он сохранял абсолютное спокойствие, не выдавая никаких эмоций. – Значит, порно? – сказала Блум. – Но не только? Она еще и общалась с людьми этого типа? – Было одно сообщество… – О садомазохизме? – Наверное, можно это и так назвать… Йессика особенно много общалась с девушкой по имени Джой. И потом, когда она заполняла все эти сложные анкеты, чтобы получить визу и разрешение на работу и все такое, она указала Джой как контактное лицо в США. И когда я думаю, о чем они общались… – Значит, Йессика хотела получить разрешение на работу? – Она не работала, пока училась в гимназии, – ответила Хульт. – А у меня было не так много денег, чтобы дать ей с собой. Она собиралась работать в США, это было очевидно с самого начала. – Вы с ней спорили по этому поводу? – Да, спорила… Я накричала на нее, спросила, не собирается ли она в Америке работать шлюхой. Мне стыдно теперь, ужасно стыдно. – А она собиралась в Америке работать шлюхой? – Не думаю, у меня это просто само собой сорвалось. У Джой были какие-то знакомые, которые могли взять Йессику на работу, Джой и сама у них какое-то время работала. А что было потом, я не знаю. – Йессика указала Джой как свое контактное лицо в США, – сказала Блум. – А вы украдкой заглянули в ее анкеты. Значит, вы видели фамилию Джой? – Ее звали Джой Вианковска, она жила в Голливуде. – В Голливуде в Лос-Анджелесе? В том самом Голливуде? – Да, там было написано «Калифорния». Блум демонстративно повернулась к Бергеру, но увидев, что он уже вовсю ищет имя в Интернете, продолжила: – Йессика, конечно, звонила и просила денег? Она упоминала Джой? – Да, они вместе снимали квартиру в Голливуде. Это было через пару месяцев после ее отъезда, и потом она не звонила до самого конца своего пребывания в Америке. Тогда я уже переехала сюда. С Еленой. – С Еленой? – Мы жили вместе четыре года, – улыбнувшись, пояснила Эбба Хульт. – Потом она заболела раком и умерла. Она покоится вон там. Эбба показала на окно, за которым виднелась церковь. – В холоде, – добавила Хульт. – В ледяном холоде. Полагаю, Йессика лежит где-то в таком же месте. – Там, где она, еще холоднее, – сказала Блум, бросив взгляд на Бергера. Он поднял три пальца. Три женщины, которых зовут Джой Вианковска. В Лос-Анджелесе? Но задавать вопросы сейчас не время. Блум просто одобрительно ему кивнула. Бергер молчал. Понял, что будет лучше, если говорить будет она. Может быть, он все-таки чему-то научился. – Спасибо, Эбба, – сказала Блум и наклонилась к седой собеседнице. Они быстро обнялись. – Вы были абсолютно правы, – сказала Эбба Хульт, по щекам которой текли слезы. – Мне было необходимо это рассказать. Необходимо поделиться этим с кем-то. – Если из-за Йессики вас мучает совесть, то вы можете успокоиться. Уверяю вас, Эбба, она того не стоит. – Может быть, вы хотите посмотреть фотографии? – спросила Хульт, вытирая слезы. – Сама я никогда не интересовалась фотографированием, у меня даже снимков Елены раз-два и обчелся, но Уве питал к нему какую-то, я бы сказала, клиническую страсть. Она встала, двигаясь куда легче, чем когда она встречала гостей на пороге. Выбежав в холл, Эбба распахнула дверь, за которой оказалась гардеробная, где царил удивительный порядок. Она зашла внутрь, и до Бергера и Блум донесся шорох перебираемых вещей. Бергер шепнул: – На все Соединенные Штаты три Джой Вианковска. Если повезет, сможем связаться с ней уже сегодня ночью. Эбба Хульт вышла из гардеробной, неся перед собой обувную коробку. Она поставила ее на стол с таким стуком, что блюдо с печеньем подпрыгнуло. Потом открыла крышку. Фотографии оказались самые что ни на есть классические и лежали в полном беспорядке. Ни одна не прошла цифровой обработки, и все уже пожелтели от времени. Все снимки совершенно определенно печатались с пленок, которые проявляли в темной комнате. Бергер и Блум одновременно вздохнули, вместе с тем ликуя в душе. Бергер достал из коробки почти все фотографии, пачка в его руках расползалась, и он поделил ее на две половины. Эбба Хульт тем временем взяла еще один кусочек сахара и на старый лад зажала его между губами. Потом наполнила блюдечко и выпила с полчашки кофе, пока сахар таял. Бергер перебирал снимки и видел, как Блум проделывает то же самое. В основном, попадались фото младенца, словно впоследствии интерес Уве Юнссона к фотографированию угас. Иногда совершенно не в хронологическом порядке среди них оказывались снимки ребенка постарше. Это, несомненно, была Йессика Юнссон, снятая в разном возрасте, а обстоятельства были вполне традиционные. Праздник летнего солнцестояния, Рождество, снег, лыжи, солнце, море, пляжи. Крайне редко какие-то другие люди помимо Уве, Эвы и Йессики. На нескольких фото, всегда в глубине кадра, мелькнула молодая Эбба Хульт. Бергер понял, что просматривает снимки все быстрее и быстрее, как будто ему все яснее становилось, что ничего интересного из этой груды фотографий не извлечь. Он заметил, что и у Блум темп нарастал, так что тот самый снимок чуть не остался незамеченным. Бергер остановился, вернулся к уже отброшенным фото. И уставился на одно из них. Он видел, что Блум тоже прервалась и смотрит на него. Она отложила свою пачку в сторону. Бергер принялся разглядывать привлекшую его внимание фотографию. Ее сделали в разгар лета, и в глубине кадра какой-то водоем вроде маленького лесного озера сверкал в солнечных лучах. На переднем плане сидел ребенок лет восьми. Широко и немного притворно улыбаясь, ребенок держал что-то в вытянутой вперед руке. Это был крупный зеленый предмет, и фотографу удалось отрегулировать диафрагму и настроить выдержку так точно, что ни одна деталь не оказалась смазанной, несмотря на заметную разницу в расстоянии. Все было четко и понятно. Озерцо вдали, странная улыбка восьмилетней Йессики Юнссон в центре и крупным планом – растение, которое она протягивает в объектив. Четырехлистный клевер, который она протягивает в объектив. Из-за близости к фотоаппарату листок казался неестественно огромным, почти такого же размера, как улыбающееся лицо маленькой Йессики. Бергер показал снимок Блум и потом передал его Эббе Хульт. Она взяла его, рассмотрела, непонимающе покачала головой и повернула фото обратной стороной. – Я не знаю, где и когда это снято. Но сзади что-то написано. Она взяла со стола очечник, повозилась немного с очками, потом надела их и сказала: – Надпись сделана детским почерком. Должно быть, это написала сама Йессика. Эбба Хульт поднесла фотографию немного ближе к глазам. – Очень мелко. Трудно прочесть. – Попытайтесь, – попросил Бергер, глядя на Йессику и листок клевера. Она попыталась. И прочитала вслух: – «Когда находишь четырехлистный клевер, можно загадать желание». Бергер кивнул. Блум кивнула. Эбба Хульт дочитала фразу: – «Я не хочу никакого братика». 30 Вторник, 24 ноября, 02:11