В первом помещении стояла наполовину сгоревшая стеариновая свеча на полусгнившем столе, рядом лежал матрас с одеялом, прилипшим к стене в странном положении, когда засохла какая-то пропитывавшая его жидкость. Ди включила на мобильном телефоне видеозапись – ей показалось, что уже пора. И ровно в ту секунду, когда ей удалось не провалиться в большую дыру в полу, в дверном проеме появился человек. Ди посмотрела на него, расстегнула молнию на куртке, но не более того. И тут она узнала лицо. – Фарида? – спросила она. – Фарида Хесари? Женщина со стрижкой ежиком пошла по замусоренному коридору, и Ди последовала за ней. Наконец, они оказались в более просторном помещении. Сквозь щели в потолке пробивались лучи серого ноябрьского солнца, освещая пустую, на вид недавно расчищенную комнату. В ней стояли два стула. Фарида Хесари села на один из них, Ди на другой, напротив. – Вы хорошо выглядите, Фарида, – сказала она. Фарида Хесари фыркнула; возможно, это был смех. – Нет, правда, – продолжала Ди. – Вы выглядите хорошо натренированной. – Я больше никогда не буду чувствовать себя беззащитной, уж это-то точно. Я пришла, чтобы рассказать, что произошло в июле четыре года назад, и всё. Хотите послушать? – Хочу. – Мне сказали, что вы меня ищете. Вам уже не наплевать на то, что эти больные ублюдки на свободе? – Нам действительно не наплевать. Но вас было трудно найти. Вы уехали на Филиппины четыре года назад и с тех пор не появлялись. – Так рассказывать или нет? – Сначала один вопрос, – попросила Ди. – Вы были беременны, когда это случилось? Глаза Фариды Хесари сузились. – Издеваетесь, ищейка чертова? Это показали бы анализы в Дандерюде, и вы это знаете. Я пришла, чтобы рассказать правду, зачем вы пытаетесь водить меня за нос? – Простите, – искренне сказала Ди. – Я подумала, что вы или ваша партнерша могли каким-то образом скрыть это. В данном деле это играет большую роль. Эти двое, похоже, нападают только на матерей мальчиков: либо уже родившихся, либо тех, кто скоро должен родиться. – У меня уже был сын. И если не ради себя, то ради Хосе Марии я должна была выжить в этом кошмаре. – Его зовут Хосе Мария? – улыбнулась Ди. – В честь Хосе Марии Сисона, – пояснила Фарида и тень улыбки, казалось, скользнула и по ее губам. – Филиппинского революционера, да? – Умная, хоть и из полиции. Национальный демократический фронт – единственная реально работающая революционная организация в мире. Хотя сейчас положение на Филиппинах ужасное, из-за террора свиньи Дутерте. – Однако ваш сын Хосе Мария не был зарегистрирован в Швеции? У него ведь нет, например, шведского личного идентификационного номера? Значит, он родился не в шведском роддоме? Тогда я не понимаю, откуда о нем узнала Йессика… – Йессика? Это ее так зовут? То чудовище? – Я думала, чудовище – это Рейне. – Одна фигня. Тот здоровенный малый был только продолжением ее руки. Или какой-нибудь другой части тела, уж коль на то пошло. – Мы поговорим и об этом тоже. Вы жили в центре Тебю, да? В одном из больших домов, стоящих полукругом? – В Гриндторпе, да. На улице Метеорвеген. – Вы скрывались там от своей семьи? Вам угрожала опасность? – Религия – это опиум для народа, – сказала Фарида Хесари. – Моя семья живет, сознательно нарушая законы. Патриархат и религиозность – гремучая смесь. – И все-таки вы гуляли с Хосе Марией в дневное время? Показывались на людях? – Я слишком долго пряталась. Мне было восемнадцать, когда мы с Ритвой решили завести ребенка. Один наш товарищ по революционной борьбе, тоже филиппинец, его усыновили в Швеции, дал нам немного спермы. Кроме наших товарищей никто не знал о Ритве. Я спряталась у нее в квартире в Гриндторпе. Просидела в четырех стенах целый год. Мы сами принимали ребенка. А потом я начала гулять с коляской, да. Никто не знал, кто я. Во всей Швеции нет лучшего района, чтобы сохранить анонимность. – Должно быть, Йессика вас там видела. Вам очень повезло, что вы не взяли с собой сына, когда вышли за сигаретами в то июльское утро. – Сейчас я это понимаю, – сказала Фарида и тряхнула головой. – Я считаю, что моя семья – больные люди, но они меркнут на фоне этих капиталистических извращенцев. Классическое, черт бы его побрал, подчинение и угнетение. – Это случилось в воскресенье, Фарида? – Да, в Гриндторпе было совсем пустынно. Я знала, что придется долго искать открытый магазин. Но я не успела зайти далеко. Она сидела на скамье всего в нескольких подъездах от нашего. У нее были длинные светлые волосы, она улыбнулась мне, спросила, который час. Я услышала за спиной какой-то звук, как бы свистящий такой, но было уже поздно. Я почувствовала страшную боль в голове, но через секунду все почернело. – Вас ударили по голове. Вы знаете, чем? – Поленом. Мне еще предстояло познакомиться с ним поближе. – Если вы в силах продолжать, расскажите, что было дальше, Фарида. – Для этого я и пришла. Значит, Йессика и Рейне? Типично шведские имена… – Прямо из народа, – сказала Ди, криво усмехнувшись. – Я очнулась в подвале. Меня уже раздели догола, усадили на стул и привязали чем-то вроде пластиковых ремней, какими затягивают провода. Стул, видимо, был привинчен к полу. Стены и потолок были покрыты стекловатой или типа того, но оставалось окно с очень толстым стеклом, на уровне земли. Оно выходило в лес, так мне показалось. Эти двое закрыли окно какой-то толстой занавеской, но немного света сквозь нее все же пробивалось. И были видны деревья. – Что произошло, когда вы очнулись? – Там был стол. На столе лежал большой нож и полено. А еще был диван. Они сидели на нем, и их почти не было видно в темноте. Фарида умолкла. Посмотрела на щели в потолке. Просачивающийся через них свет был леденяще нейтральным. Он не осуждал ни мертвых, ни живых. – Они сидели неподвижно, – продолжила рассказ Фарида. – Все началось, только когда я пришла в себя. Как будто в этот момент подняли занавес. Сначала она сорвала с себя волосы. – Сорвала волосы? – Это был парик, светловолосый парик. Под ним у нее оказались темные волосы, подстриженные под каре. Потом она откинулась на спинку дивана, снова исчезнув в темноте. – Исчезнув в темноте? Вам показалось, что освещение специально так установлено? – Когда она наклонялась вперед, я ее видела; когда она откидывалась назад, она исчезала. Думаю, это из-за шторы на окне. Специальное освещение? Пожалуй, что так. У меня по лицу текла кровь, заливая глаза, поэтому я видела этих выродков как будто в красном тумане. – Что они делали? – Не знаю. Они были голыми. Диван покрывала полиэтиленовая пленка, потом я заметила, что и пол тоже. Я помню звук, с которым их задницы терлись о диван… Ди глубоко вздохнула. Она хотела прекратить разговор. Хотела ограничиться уже сказанным, уйти, вспомнить о своей семье, подумать о своей чудесной дочке Люкке, дать себе немного времени, чтобы снова попытаться свыкнуться с мыслью о безнадежном безумии этого мира. Как она уже поступала не раз. Но вместо этого она спросила: – Что было потом? – Движения расплывчатых фигур. Выглядело как секс, но на самом деле не знаю. – У Рейне была эрекция? – Дико, но факт: я не знаю. Все происходило словно за ширмой. – Но Йессика ведь должна была что-то говорить? – Она ни разу не заговорила со мной. Она только указывала ему, что он должен со мной делать… – Сексуальные действия? – Нет. Вообще, я думаю, он импотент… Нет, она говорила ему, как он должен меня бить, я время от времени теряла сознание. Это было адски больно. – Она приказывала ему бить вас? – И как именно. Она уточняла как. Это я помню. Как-то раз я надолго отключилась. Я думала, что умираю. Помню, что выкрикнула имя Ритвы, имя Хосе Марии. Я порадовалась, что эти звуки последними сорвутся с моих губ в этой проклятой, грязной жизни. Это как-то примиряло со всем тем дерьмом, которое творилось вокруг. – Но вы снова очнулись? – Я очнулась от ощущения свободы, хотя бы ненадолго. Мне отвязали ноги и поднимали их вверх. Странно, но проделывала это всё она. А он занимался чем-то другим. – Вам трудно об этом говорить? – Обо всем трудно говорить. Он рисовал у меня на бедре ручкой. – Так это он рисовал? Не она? – Он. Только в эти мгновения он казался довольным. Но я понятия не имею, что он нарисовал. – Четырехлистный клевер, – ответила Ди несколько удивленно. – А что потом? – Она сказала что-то про нож. Он его достал, замахнулся на меня. Я увидела, как нож вонзается мне в руку. Боль пришла только через несколько секунд. В это время что-то происходило в темноте, я снова заметила движения. Я видела, как течет моя кровь. Я видела, как нож снова поднимается надо мной. Важно было увидеть, как он замахивается. Если выпадет еще шанс.