Это внушало оптимизм. Несмотря на то, что наша служба окончена, я не являюсь более декурионом турмы, состоящей из тридцати пяти опытных конных, после расформирования и отставок не все решились вернуться на родину. Двенадцать человек, в большинстве своём сарматы, пожелало остаться, присягнув мне на верность, и чувство ненужной ответственности за их судьбы обременяло. Но жизнь идет своим чередом, делая новый штрих на листах пергамента человеческих судеб. И время сейчас такое, что сильные духом вольны сами определять, каким будет этот штрих — уродливый и убогий, вызывающий жалость, либо четкий и яркий, поставленный уверенной рукой. По крайней мере, с трудом отвоевывая у начальства приказы об отставке каждому из тридцати пяти, и освободив их от командира в собственном лице, я дала солдатам заслуженную возможность выбора. Выбора, которого лишили меня вместе с исчезновением Морнаоса — великолепного города темных эльфов, по словам Дарена погибшего вместе с его жителями в языках огня многовековой войны. Это случилось в ту роковую ночь, когда, как последняя сука, я стонала под врагом, потеряв себя в зелени демонических глаз и мечтая остаться там навечно, не ведая ещё, что лежу под убийцей собственного наставника и друга Охтарона. Вновь вспышка гнева и презрения дрожью проносится по членам, а разум затмевает жгучая ненависть. Я давно перестала понимать, на кого она направлена — на того, кто остался в прошлом, или на себя саму. Но порой, я ловила себя на том, с какой яростью натираю собственное тело, желая забыть, отречься, вырвать причиняющее боль воспоминание из сознания, обреченно понимая, что это невозможно — живое напоминание укором всегда дышало мне в спину. Квинт. Непризнанный паршивой матерью сын, так похожий на собственного отца, даже свою сущность перенял у этой твари. Дьявол! Отчего боги так безжалостны? Почему парень унаследовал не ледяное хладнокровие своего деда, а губительное пламя отца, не позволяющее мне принять сына? Моя тайна, моя боль, разъедающая сотню лет все внутренности, моя женская слабость и позор наследницы темного короля Валагунда. Только Иллиам знала правду и частенько с укором взирала на меня, призывая открыть Квинту истину и признать сына. Из невеселых раздумий вывел громкий хохот солдат и звонкий смех молоденьких девушек. Они явно нашли общий язык. Усмехнувшись, я обвела взглядом зал. Да, это конечно не цитадель отца, и даже не достойный римский домус, но при должном устройстве и хлопотах жить вполне можно, а то, что Иллиам доведет дело до конца, я нисколько не сомневалась. Между тем, подруга уже успела скинуть накидку и во всю командовала взмыленными бриттами, спешащими заставить снедью столы. Кажется, ребят ожидал настоящий пир: молочные поросята красовались по центру, обилие овощей окружало блюдо с запечённой бараниной, лепешки и сыр, вино и выпечка. Далеко не каждый день можно было так набить брюхо, обходясь в походе куском вяленого мяса, черствой буханкой, и не редко прокисшим вином. Однако, стоит переговорить о странном инциденте в дороге со своим “советником”. — Иллиам, распорядись, чтобы покормили солдат, а сама покажи, где я могу разместиться. Она хотела было что-то возразить, но я её оборвала на полуслове: — Не сейчас. Кивнув мне, Иллиам махнула рукой какому-то седовласому человеку, назвав его Тасгайлом и что-то тихо сказала ему, после чего направилась ко мне. — Видимо, это и есть местный распорядитель? Странное имя. — обратилась я к ней, — Не староват ли? — наблюдая, как к его словам прислушивались остальные слуги. — Он смышлен и сама расторопность. Его отец был пиктом, а мать с южных территорий. У него пятеро внуков и две внучки. — поднимаясь по лестнице, принялась рассказывать она его биографию. — О! Нужно будет запомнить его имя, но избавь меня от этих подробностей. — взмолилась я, заходя в открытую дверь небольшого помещения. Хотела что-то ещё добавить, но убранство представших передо мной покоев лишило дара речи. Поверхность пола устлана шкурами убитых животных, а оконные проемы плотно прикрыты шпалерами, стены увешаны восточными коврами, безумно дорогими по нынешним временам. По центру комнаты неотъемлемый атрибут — на четырех резных стойках, украшенных вычурной вязью, громоздилась огромная кровать, увенчанная балдахином из плотной ткани, по своим размерам больше подходящая под полигон военных действий, нежели скромного ложа для сна. И это далеко не всё — несколько изящных столов, на одном из которых расставлены шахматные фигуры, пять скамей для возлежания, драпированные дорогими тканями, множество изысканных подсвечников с зажженными свечами, в дальнем углу предметы для омовения, включая огромную переносную бадью, и обитые железом сундуки, безусловно наполненные всевозможным барахлом. Большинство предметов обстановки бритты наверняка в глаза раньше не видели. Похоже, хитрая бестия ни одного тяжеловоза отправила на тот свет, желая перетащить в Британию большую часть имперского интерьера. Да здесь ступить было негде, не задев какую-нибудь диковинную вазу, либо не зацепившись за ножку стола. Прекрасно осведомлённая о моих вкусах подруга, не впервой нарушала мои указания, подобным образом выражая своё недовольство. Знала ведь, чертовка, что многое сходит ей с рук. Кинув на неё взгляд, я тяжело вздохнула — кажется, мне предстоит ещё одна непогода. Переступая через скамьи и обходя шаткие вазы, я с трудом добралась до кровати, швырнула пропыленную торбу и колчан с луком на безупречно чистые покрывала и, медленно обернувшись, оценивающим взглядом посмотрела на невинно улыбающуюся блондинку. — По сему убранству вижу, что тебе есть, что сказать. Выкладывай! — я уставилась на неё, скрестив руки на груди. Недовольно поджав губы, Иллиам плотно закрыла за собой дверь, повернулась ко мне и холодным тоном произнесла: — Считай этой компенсацией моего здесь нахождения, потому что я не понимаю, дорогая моя, почему, по твоей прихоти, мы должны гнить в этом болоте? Почему здесь, Лайнеф? — с каждым словом её голос набирал силу, накаляя обстановку. — Неужели ты не могла остановить свой выбор на другом месте: — Аквитании, например, или Византии, где люди имеют хоть какое-то представление о цивилизации, а не на этой долине дикарей и варваров? Подобравшись и гордо приподняв подбородок, она продолжила: — Ты даже представить себе не можешь, что здесь было изначально. Пусть здесь стало приемлемо жить, но болото останется болотом, сколько бы лилий здесь не взросло. — В Аквитании сейчас неспокойно. В Византии утверждено христианство, и на таких, как мы с тобой, идёт травля. Люди невежественны и беспомощны в своих страхах. Они предпочитают уничтожать то, чего не понимают и боятся, — секундная пауза и, скрепя сердце, я продолжила, — Но, если ты так настаиваешь, я никого не держу подле себя. Даже тебя! Можешь проваливать куда угодно. Я остаюсь здесь. — Если ты еще помнишь, я присягала твоему отцу. И последним его приказом было позаботиться о наследнице трона. По эльфийским законам, даже если король мертв, приказы его незыблемы. — на взводе, она мастерски могла дать отпор: — Да, и ещё… Боюсь, что мое отсутствие прискорбно скажется на далеко не теплом твоем отношении к Квинту. Бедный парень не виноват, что унаследовал сущность своего отца, а ты порой волком на него смотришь, спуская всех собак только из-за того, что он появился в поле твоего зрения. Даже мне становится не по себе. — Бьёте, советник, по больному? — ощетинившись прошипела я, но понимая её правоту, устало села на кровать. В воздухе повисла напряженная пауза. Безвольно опустив на колени руки и склонив голову, я задумалась, стоит ли рассказывать Иллиам о собственных, непонятных даже мне, ощущениях, связанных с этими краями. Возможно она права, и стоило вместе с легионом вернуться в империю, но что-то неумолимо притягивало меня к этим местам. — Я не знаю, как тебе это объяснить, Иллиам, но я предвижу, что должна остаться здесь… — Предвидишь? — грубо оборвав меня, она вспыхнула, как фитиль, и зашлась смехом. — О чем ты говоришь сейчас, Лайнеф? Предвидеть мог твой отец, который обладал мощными ментальными способностями. Предвидеть могла твоя мать — светлая, обладающая даром предсказания. За все то время, что я тебя знаю, а это, прошу заметить, не одно десятилетие, в тебе и намека не было на подобные способности. Не знаю, что ты там предвидишь, но по мне — это просто очередная блажь взбалмошной, не знающей ни в чем отказа, принцессы. — Не ори! — рявкнула я не неё, вскочив с кровати, схватила колчан и направилась к Иллиам, ногой отшвырнув пару византийских ваз по дороге. Я испытала злорадное удовольствие, когда одна из них разбилась, а госпожа советник поморщилась. — Ничего, выпишешь новую, если только сама за ней не умотаешь. Встав напротив негодующей подруги, я вытащила ту самую, с голубым наконечником, стрелу, и на раскрытой ладони протянула Иллиам: — Так что, ты всё ещё считаешь, что я полный бездарь? Взбалмошная принцесса, не достойная своих предков? Тогда поясни мне, госпожа советник, что это? Глава 7 (ИЛЛИАМ) — Тогда поясни мне, госпожа советник, что это? — с разгневанным видом произнесла Лайнеф, демонстрируя зажатую в кулаке стрелу. Я перевела взгляд на предмет и… уже ничего не слышала, могла лишь догадываться, что она о чем-то спрашивает и наверняка ждет ответа, но сейчас я будто находилась в ступоре. В горле моментально пересохло, холод пронесся по спине и обжег затылок. Казалось, пол уходит из-под ног, а подо мной разверзлась бездна. Окружающая обстановка померкла перед видом предмета, от которого я не могла отвести взгляд. Моментально узнав оперение, которое могло принадлежать только проклятому дому Доум — Зартрисс, моему дому, я почувствовала, как липкий страх закрадывается в сердце. — Иллиам, ты слышишь меня вообще? — Лайнеф трясла меня за плечо. — Да что с тобой, Иллиам? Щеку обожгло от удара ладони, и это вывело меня из оцепенения. Мощным потоком воздух ворвался в легкие, и только сейчас я поняла, что на время перестала дышать. — С тобой всё в порядке? — обеспокоенной голос подруги был так непривычен слуху, что я поторопилась ответить, но слова прозвучали холодно и отстранено: — Всё в порядке, дорогая… — не желая рассказывать подруге о подозрениях, иначе слишком много пришлось бы объяснять, я торопливо добавила, — что-то я сегодня ужасно рассеяна, забыла дать слугам кое-какие распоряжения. Мне нужно уйти, а ты устраивайся. Закрывая дверь, я услышала негодующий вопль декуриона: — Дьявол! И распорядись, чтобы этот гребанный склеп привели в приемлемый для проживания вид! — с последовавшим за этим звуком разбиваемых о дверь предметов, судя по всему, очередная погибшая ваза. Но в эту минуту даже безумно дорогая посуда, выполненная на заказ у известных византийских мастеров, меня не волновала — все мысли заняла тень из далекого прошлого… Как в тумане я спускалась в зал, когда звуки веселой песни менестрелей под аккомпанемент костяной флейты, лиры и бойрана, сопровождаемые хохотом мужчин и заливистым смехом женщин, на некоторое время вернули меня в мир смертных к своим обязанностям. Похоже, пиршество было в самом разгаре: чаши с яствами на половину пусты, новые графины с вином приносили явно уже не в первый раз. Кто-то из парней, не рассчитав свои силы, уснул прямо под столом, дополняя незатейливую песню собственным “музыкальным” храпом. Измотанные в долгой дороге воины шутили и заигрывали с молодыми девушками, не забывая при этом наполнять свои кубки. — Тасгайл, — позвала я, и расторопный распорядитель моментально отозвался у меня за спиной: — Да, госпожа? — Возьми с собой несколько человек, и приведите покои госпожи Лайнеф в должный вид — определённо ей не понравился интерьер. Также принесите госпоже еды и вина, всё необходимое для омовения, но ни в коем случае не присылай служанок в помощь, иначе не миновать нам бури, — старик покачал головой, пряча улыбку в седой бороде, и уже искал глазами нужных людей, когда я окликнула его. — Да, и не беспокой меня до утра. Находясь в своих покоях, отхлебнув из кувшина воды и сбрызнув лицо, я попыталась привести мысли в порядок. Ничего не получалось. В голове полный хаос, тревожные мысли путались и не поддавались никакой логике, рождая неосознанную панику. Но нет, этого просто не могло случиться. Просто не могло! Не сейчас, когда я забыла о постоянном страхе и ночных кошмарах, после которых просыпаешься в холодном поту и в побелевших от напряжения пальцах до судорог сжимаешь рукоятку кинжала в руке. Только не сейчас, когда привыкла жить, не ожидая очередного появления мрази, умудрившейся превратить мою жизнь в кошмар и унижение. Мертвые не возвращаются! Я прекрасно помнила, как эта тварь подыхала, как кровь сочилась на разорванный шёлк моего ночного платья, как последний выдох этой гадины отравлял воздух своим гнилостным ядом. Он был мертв. До сих пор я была убеждена в этом и не могла ошибиться. Его бездыханное тело и стекающие с клинка капли крови — прекрасное тому доказательство. Мой смертельный удар оборвал его жалкое существование, а огромная лужа крови, расползающаяся на моей кровати — последнее воспоминание, поставившее жирную точку на моем семейном родстве с домом Доум-Зартрисс. В ужасе от содеянного я неслась по коридорам королевского замка в покои Валагунда, когда эта грязная лужа в сознании расплывалась до размеров моря, океана, навсегда лишая способности хладнокровно убивать после этой роковой ночи. Что-то безвозвратно изменилось во мне. Я возненавидела кровь, ассоциирующуюся с того дня со смертью брата. Её вид, вкус — меня буквально тошнило от её запаха. Нет, я не перестала убивать — в том мире целью каждого было выжить любой ценой, а без смертей это было просто невозможно. Выживали сильнейшие, нещадно вгрызаясь в плоть друг друга, когтями разрывая подобных себе тварей на части, утверждая право на существование. Я действовала иначе, меняя стиль убийства, расправлялась с противником, не пролив ни капли крови, прослыв тем самым среди своих cam verya (рука смерти). Моя семейка с самого моего рождения на протяжении многих лет очень доходчиво показывала мне, кто я есть на самом деле — тварь, пользуемая сильнейшим, ничтожество, рожденное для реализации их замыслов и удовольствий. То мое «счастливое» время не скрашивала даже мать, которая ни в чем не могла перечить своему супругу. Ну, еще бы, ведь когда-то он, глава дома Доум — Зартрисс, поступил очень благородно, женившись на молодой вдове, эльфийке, воспитанной в абсолютном мужепоклонничестве. Мне бы полагалось сочувствовать ей. Но нет, не найдя поддержки в собственной матери, наблюдая за ничтожеством, породившим меня на свет, я не чувствовала ни капли жалости, только чувство брезгливости. И понимая, что меня ждет такая же участь, моя сущность протестующе вопила, подпитываемая разгорающейся ненавистью к тирану-отцу и ублюдку-брату. Решение было только одно — самой стать сильнейшей и вырваться из этого плена. Всеми разумными доводами я стала уговаривать отца, грезившего о величии, отдать меня на обучение в личные хранители Верховных, в результате которого можно было получить возможность стать приближённой короля. Аргумент о близости к Валагунду сыграл свою роль, и в итоге отец дал согласие. Ведь он спал и видел, что его отпрыск девственно ляжет под короля и займет соседний трон, тем самым навечно прославив род Доум — Зартриссов. Он делал на меня огромные ставки. С малых лет лучшие наставники обучали меня манерам, мое окружение проходило тщательный отбор отца, а все мои так называемые приятельницы были, по меньшей мере, аристократического происхождения. Отец пророчил мне «светлое» будущее, и любое самовольно принятое решение оборачивалось для меня жестокими телесными и психологическими наказаниями. Но и тогда он не мог оставить все без внимания — подобрал мне самого сурового наставника, с которым обсудил мой режим и то, как я буду проводить свободное время. Я была согласна даже на это, лишь бы больше никогда не появляться в ненавистном мне родовом доме, существование в котором было сродни хождению по острию ножа. Отец просчитал всё, и, возможно, его планам суждено было бы свершиться, если бы не одно маленькое обстоятельство — его гордость, его ставка была подпорчена тем, что не была девственна, благодаря усилиями вечно пьяного извращенца, именуемого моим братом Кирвонтом. Как и отец, мечтающий о господстве, старший брат, долг которого заботиться и защищать сестру, превратил всю мою юность в пытку, изощренное издевательство и боль. Это была его любимая игра — получать удовольствие посредством унижения той, кого отец выбрал в любимицы, как считал этот ублюдок. Для него не существовало никаких запретов и законов. Он прекрасно находил мои слабые места и пользовался этим так же умело и искусно, как своей физической силой. Никогда не считался ни с кем и ни с чем, кроме как с желанием удовлетворять нереализованные амбиции и сексуальные прихоти посредством любимой сестрички, как он называл меня, когда ревущую ставил перед собой на колени и запихивал мне в рот свой член, а все мои мольбы и просьбы о пощаде разбивались о громкий смех и удары сапога. И даже вырвавшись из этого кошмара, будучи в числе личной охраны Валагунда и его любовницей, что просто убило моего отца, у Кирвонта хватало наглости продолжать отравлять мою жизнь посредством шантажа — если бы король узнал о моем прошлом, не миновать бы мне виселицы. Но последний визит так называемого брата до сих пор стоял у меня перед глазами. Я отчетливо помню каждый момент той нашей последней встречи, как, находясь в пьяном угаре, он через тайные ходы проник в мои покои, как срывал одежду, требуя раздвинуть ноги, как вырывалась, ища под подушкой клинок, как вонзила холодный металл в его глаз. Понимая, что поступаю глупо, ведь мертвецы не возвращаются, я прошла к стоявшему у кровати сундуку, на дне которого достала небольшой кинжал, подаренный когда-то Валагундом, любовно провела по клинку ладонью и положила под подушку. Откинула покрывало с кровати и, не раздеваясь, обессиленно рухнула на шелковые простыни. — Ты маньячка, Иллиам! Всему есть логичное объяснение. Возможно, у какого-то местного племени подобные стрелы, — не веря в совпадения, твердила я себе, — но, если кто-то и остался в живых из рода Доум — Зартриссов, это не может быть он. Слуга, дальний родственник, в конце концов просто воин, но точно не Кирвон. Незаметно для себя я провалилась в тревожный сон, ощущая в руке рукоятку кинжала. НЕИЗВЕСТНЫЙ Он лежал на узкой кровати поверх истлевшего со временем соломенного тюфяка в одной из комнат верхнего этажа местного трактира. С любопытством наблюдая за передвижением блох на несвежей рубахе, мужчина оставался абсолютно равнодушным к женским воплям, доносящимся из-за стены соседнего номера. Лишь тень интереса промелькнула на обезображенном лице, когда грубый голос гаркнул: — Работай усерднее, сука! Я и нуммии бы не заплатил, если б знал, что здешние шлюхи столь ленивы, — и последовавший за этим удар, сопровождаемый женским вскриком. — Ничего не меняется во вселенной, — лениво констатировал мужчина, анализируя сцену в соседней комнате и потягивая забродившее пойло, прилагаемое в качестве бонуса пышногрудой хозяйкой корчмы. Уж чем он, обладатель такой уродливо-примечательной внешности, умудрился ей приглянуться, оставалось загадкой даже для него. — Страх, тщеславие, алчность — вот три постулата всевластия. Напугай — и ты добьешься желаемого; заплати — тебя будут вылизывать, пока… — он поднял холеный указательный палец, акцентируя внимание на слове “пока”, - не назначена более высокая цена; льсти, обещай — за тобой пойдут толпы. Как же скучно! — разочарованно констатировал мужчина, после чего прислушался к звукам из-за стены, — Хм… видать, неплохо сосёт… Может зря я отказался от шлюхи? Он было поднялся и направился к хлипкой двери, чтобы позвать одну из предлагаемых радушной хозяйкой красоток скоротать время, но был остановлен уже привычным голосом из ниоткуда: — Погоди! А как же похоть? — задал он ироничный вопрос. — Опять ты, и опять не вовремя! Ну хорошо, давай поговорим, — мужчина вздохнул и обреченно вернулся в кровать. — Похоть — минутное желание, блажь, считай — каприз. Нужно быть глупцом, чтобы использовать её в качестве давления на объект. — Допустим, я с тобой соглашусь, — на секунду голос затих. — А как же то чувство, которые смертные именуют любовью? Мужчина на мгновение оцепенел, а затем комната наполнилась его истерическим смехом. Как одержимый, он свалился на пол, продолжая гоготать во всё горло. Это продолжалось минуту, другую, пока настойчивый стук в дверь не прервал бесконечный поток хохота. Он затих и, озираясь по сторонам, будто соображая, где находится, медленно поднялся. Хлипкая дверь была готова уже сдаться перед натиском ломящегося и буквально рухнуть, когда внезапно распахнулась усилиями постояльца. — Господин, — на пороге стоял растерянный кельт, — всё выполнено, как Вы велели. Кивком головы «философ» пригласил гостя войти и плотно закрыл многострадальную дверь, недовольно посмотрел на опустившего глаза кельта и, чеканя каждое слово, процедил: — Морда моя не нравится? — казалось, ледяной ветер поселился в грязной комнате. — В лицо мне смотри! У меня хоть один глаз, но мне его достаточно, чтобы различить ложь от истины. Говори!