– Он волчатник, – голос ребенка прозвучал позади оборванца, – я видел их в Подлеске. – Да знаю я, что эта сучья петля брешет, – оборванец облизал губы. – Хозяйка?ошиблась,?выбирая его… – он задумался и продолжил, – и тебя, Вша. Тебе велено было сидеть в канавке? – Да, – голос совсем еще малого мальчишки прозвучал виновато. Аарон не мог разглядеть сопляка, но предположил, что тот вот-вот готов заплакать, – но тут ведь интересно. Вит говорил, что любопытство не осуждается Хозяйкой. – Скройся, Вша. Я буду его кончать, а ты иди к остальным. – Малой, – заговорил Аарон, и голос его прозвучал почти что нежно, по-отечески, – ты же знаешь, кто такой этот Вит? – Не отвечай ему, Вша! – А где остальные тоже знаешь? – Не?спрошай?его,?козотрах! – голос?гнилозубого?сорвался на крик. – Закрой свою пасть! – Вы же из Подлеска бежали. Малой, так ведь? – Да, – всхлипывая, ответил сопляк. Понимая, что теперь он, скорее всего, получит по зубам. – Значит, ты пойдешь со мной, малой, – Аарон медленно отвел из-за спины руку и показал?гнилозубому?боевой нож, – а ты, значит, – он подмигнул оборванцу с серпом, – останешься здесь. Покараулишь ради меня эту клятую реку, вонючий ил и?обоссанную?солнцем траву. Аарон ухмыльнулся и?примял сапогом выгоревшую за знойное лето траву. «Поэзия, мать её, – подумал он, – надо бы продать эту фразу какому ни то виршеплету». 7 На деревьях сидят черные птицы. Солнце, прорываясь сквозь кроны деревьев, роняет на пролесок рубленые рваные тени. Рейн с остервенением, которое прежде за собой не замечал, сечет шпорами уже и без того исполосованные бока кобылы. Крик повторился. – Я близко! – прокричал Рейн, не надеясь быть услышанным. Топот копыт и кровь, отзывающаяся барабанной дробью в висках. Голос младшего выжлятника сдан за гроши этой ситуации, выменян на сдавленный хрип, а ведь он кричал уже не впервой. Об этом помнит сорванное горло, но не Рейн. Мысли парня заняты иным делом. В колчане шуршат стрелы. Шуршат всякий раз, когда копыта выбивают из влажной земли всю дурь. Удар. Шорох?стрел. Удар. Он зачем-то кричит: «Я близко!». А в воздухе повисает вопрос: «А слышат ли меня? А жива ли она?». Удар. Шорох стрел. Удар. Удар. Лоб Рейна покрыт испариной. Он не слышит запаха конского пота. Запахи умерли в этом пролеске. Крик ворона, сидящего на массивной ветке, о которой Горст сказал, дескать та годится для того, чтобы удавить на ней добрый десяток ублюдков, о собачьей смерти которых не всплакнет ни одна баба. Шорох стрел. Рейн заметил, что ездовая тварь сбила шаг. Сознание рисует Рейну страшные картины. Придавленная телега,?иссохший, выеденный насекомыми ствол дерева и рыдающий мальчишка. Звякнули, а потом вспороли покрытую сукровицей кожу шпоры. Боковым зрением он увидел среди деревьев какое-то движение. Слишком стремительно, чтобы понять, и чересчур сиюминутно, чтобы запомнить. Снова вороны, сидящие на ветвях.??Барабанная дробь копыт, шуршание стрел в колчане и снова убитая куском черепицы мать. Отец кладет ему руку на плечо и говорит: – А вот если бы твоей мамке кто ни то помог… Жива была бы. – Помогите! – крик сорвался на хрип. – Помогите! Волки! – Волки? – Рейн потянул на себя уздцы и сгруппировался так, чтобы не вылететь из седла. Повернул коня, осмотрелся по сторонам. – Какие, к лешему, волки?! – тяжело дыша выдавил из себя младший выжлятник. В небе над пролеском, крича, кружили вороны, но прежде он не слышал их грая. – Помогите! Парня прошиб холодный пот. – Волки?! – переспросил он и только теперь сообразил, что крик о помощи сейчас, равно как и прежде, звучал не со стороны дороги. Нет, теперь он был уверен и был готов заложить месячное жалование и что ни то сверху, что кричали из леса. Он не пытался понять, что за игру с ним затеяли. Не пытался осмыслить происходящее. Говоря на чистоту, Рейн обмочился, ибо только сейчас, прекратив погоню, он понял – все его мысли, все его воспоминания… «Что за дерьмо?! – выругался он про себя. – Какие к такой-то матери красильные мастерские?! Какая к такой-то матери черепица?!» Он до крови прикусил губу. Горст как-то сказал:? «Нет ничего более реального, чем кровь. Кровь – это результат нашей работы. Кровь – это деньги, на которые мы хлебаем дрянную похлебку. Кровь – это то, чем кашляет возвращенный к хозяину крестьянин, и именно кровь льется, пока мы тискаем купленных на кровавые деньги потаскух». Рейн уже не помнил, к чему его старший говорил это, не помнил был ли тот трезв, пьян, спросонья, а может быть пьян и спросонья разом. Сейчас, чувствуя вкус собственной крови, Рейн знал, что вкус крови – это вкус правды. Вкус отсутствующих воспоминаний о матери, вкус горечи об утрате отца и ужаса от невозможности того похоронить. Кто-то или что-то, как, опять же, говорил Горст, отымело?его в его?же постыдно скромный мозг. Отец рассказывал будущему выжлятнику страшные истории о хищниках, что выходили из леса и сокращали поголовье скота. Отец говорил, что свирепее?Оддландского?волка может быть, пожалуй, лишь свирепый белый волк из?Нортмара.?Также Рейну было хорошо известно, что после очередной гибели пастуха, герцог?Одд?Бауэр, храни, Господь, его род, платил по кроне за голову хищника, и тех теперь днем с огнем не сыщешь. – Какие к херам собачьим волки?! – прокричал младший из отряда Горста. – Я тебе суке дам волков! Между деревьев мелькнула тень. Два десятка шагов, не более. Конь Рейна испуганно заржал и попятился. Никто более не кричал, никто не произнес ни единого слова. Боковым зрением он уловил движение справа, между деревьев снова мелькнула тень, а после другая тень выползла на дорогу по левую руку от младшего из отряда выжлятников. Если бы он мог, то обмочился бы вновь, и никто в целом свете не посмел бы осудить парня, ибо на дороге он был не один, и от чего-то он понимал это. В ноздри ударила уже знакомая ему вонь. Парень не потянулся к луку, не схватился за меч. Знал, что это не поможет. – Прежде здесь жили волки, – прозвучал голос в его голове. Голос, от одного лишь звука которого хотелось провалиться сквозь землю. – Прости мне мою ошибку. Я сама сломала свое колдовство. По щекам потекли слезы. Губы Рейна задрожали. – Оставь меня. Заклинаю именем Отца Переправы, – прошептал он. – Как ты можешь заклинать именем, которого не знаешь? – голос в его голове стал в разы отчетливее. – Тебе не стоит бояться меня, ведь я не желаю тебе зла. Оставлять тебя я, к счастью, тоже не намерена. Я хочу подарить тебе то, что ты захочешь получить в дар. В обмен на услугу, разумеется. Обмана не будет. Ты мне, я тебе. – Оставь меня, – вырвалось из груди Рейна, – умоляю. Голос, звучавший в его сознании, был прекрасен. Прекрасен настолько, что внушал ужас своей ирреальностью. Проповедники Отца Переправы говорят, что Угольный Берег, в отличие от избранного Отцом берега Озаренного, тоже прекрасен, но красота та губительна и враждебна. – Когда ты поймешь, что готов просить меня и выполнить мою просьбу, позови моих дочерей, они подскажут тебе, что нужно сделать. – Подскажем, Матушка, – заговорили тени. Тень спереди исчезла, за ней растворились те, что были по левую и по правую от Рейна сторону. – Подскажем, Хозяйка, – прошептал ветер, и Рейн вывалился из седла. Удар о землю не привел его в чувства, не потушил его воспаленное сознание. Тело Рейна дрожало?как при лихорадке, а голова болела так, словно в затылок был вбит раскаленный добела стальной прут. – Возлюбленная, Покинутая, Скорбящая, – прошептал он, словно закрепляя в уме новые для себя имена. 8 Староста деревни Ивы смотрел, как со стороны пролеска, опустив голову, в их направлении медленно, будто после тяжелой конной рубки, движется всадник. –?Зибор, – обратился он к сыну, – мои глаза не обманывают меня? Молодой и рослый парень вышел из амбара и, вытирая о фартук покрытые кровью руки, сказал: – Порося забита, отец. Кровь стечет… Зибор?уловил направление взгляда стоявшего на крыльце отца и прищурился. – Да, отец. Это один из тех?секуторов, которых Куба видел сегодня утром. – Вели мужикам собраться в?амбаре и… – Веревки, да, отец? Лешек грустно хмыкнул в густую, но преждевременно поседевшую бороду: – Я не знаю, сын… У него же с собой оружие есть. Вит сказал, что один из них точно не будет опасен. Да тот ли к нам едет? – Нас больше. Сдюжим. Лешек оперся на палку, без которой не мог ходить, и медленно повернулся к сыну. – Даст?Отец Пере... –?он осекся. С недавних пор про Отца Переправы говорить было не принято, – надеюсь,?сдюживать не придется. В глазах отца?Зибор?видел то, что ненавидел больше всего – сомнения. Староста Ив в годы столь быстро оборвавшейся молодости успел принять участие в ряде войн и не понаслышке знал, что может сделать человек, обученный ремеслу рубаки, с вооруженными цепами и дубинами крестьянами. Они бы взяли его числом, спору нет. Взяли бы хитростью, без сомнения. Напали бы со спины и одолели. Могло случиться так, что не потеряли бы при этом никого из своих, но что будет после? За убийство?секутора, человека,?которого на эту поганую службу отправил его светлость?Одд?Бауэр, храни, Господь, его род, полагалось колесование, а то и хуже. Как-то раз на востоке?Оддланда?пьяный?секутор?сцепился языком с не менее хмельным охранником купца. Лешек уже не помнил, как звали охранника, и никогда не интересовался именем его хозяина.?Лешеку?было достаточно знать, что того верзилу распяли на?Кретчетовом?поле. – Пожалуй, приготовьте веревки, – наконец произнес староста,?видя,?что сын ждет?от него ответа, – но вели мужикам ни в коем случае не бить?секутора. Вели в первую очередь схватить его за руки и не дать вытащить меч из ножен, – он вновь повернулся и увидел, как конь незваного гостя мчит своего ездока, не разбирая дороги. – Отец.