– Две минуты, Джим, – ответил глава аппарата. – Пойдем тогда, – предложил Франклин, показывая в конец лужайки, еще дальше от уходящего Хальворссона. Они двинулись по проложенному Жуликом в снегу следу. – Что там у тебя? – спросил Лейхтен. Франклин сделал глубокий вдох, отчаянно жалея, что говорит не с президентом, а с этой жабой, захапавшей себе доступ к начальству. Лейхтен смотрел на него с неприкрытым и жадным любопытством. – Может быть, есть иной способ найти Оракула, – медленно сказал Франклин. Лейхтен приподнял бровь: – Вот как? И такой, что его нельзя обсуждать в присутствии директора Хальворссона? Франклин кивнул: – Подход этот необычен, Тони, и мне кажется, ты не захочешь, чтобы об этом нашем разговоре знал кто-нибудь, без кого можно обойтись. – Понимаю. И ты уверен, что этот разговор нужен? – Да, – просто ответил Франклин. – Если честно, я не думаю, что мы сможем найти тебе этого типа в ближайшее время. Он очень умно использует технологии. Вся его система задумана и создана так, чтобы не давать нам ничего, что можно расколоть. Мы, конечно, не АНБ, но техники у меня хорошо знают свое дело, и они мне говорят, что у нас просто нет технологий, чтобы взломать защиту Сайта за разумное время. Могут понадобиться годы. Мы работаем в эту сторону, но сейчас мы даже не знаем, куда ведут почтовые адреса. Мои люди могли бы поймать его сыщицкими методами, но для этого Оракул должен совершить какую-нибудь ошибку. Сейчас, когда у него есть деньги, ситуация поменялась. С одной стороны, это нам на пользу – деньги оставляют след. С другой стороны, можно нанимать людей, которые помогут заметать следы. Так или этак, работа детектива требует времени. Ты ясно дал понять, что времени у нас нет, и я склонен с тобой согласиться. Лейхтен выдохнул, пустив длинный клуб пара. – Джим, объясни мне, зачем я тут до сих пор стою с тобой. Если бы я хотел себе яйца отморозить, я бы твоей жене присунул. Франклин улыбнулся Энтони Лейхтену – очень натянутой улыбкой. – Я к этому подхожу, Тони, – сказал он, потом помолчал, заставляя себя успокоиться. – Я знаю человека, который мог бы нам найти Оракула. Быть может. Лейхтен нахмурился: – В одиночку? – Не совсем. Обычно участвуют группы специалистов. Франклин запнулся. Он думал о том, какое крысиное гнездо разворошат следующие его слова, и решал, стоит ли того Оракул. Подумал… и рассказал Лейхтену про Тренера. Глава 7 Преподобный Хосайя Брэнсон сидел в гостиной и смотрел в телевизор, показывающий видеосъемку его дома. Джонас Блок стоял в дверях. Мария Брэнсон проводила его туда чуть раньше, ограничившись парой коротких фраз. Жена преподобного обычно напоминала бодро разговаривающего зверька из диснеевского мультфильма, но в этот вечер она казалась изможденной и опустошенной. Напряжение, охватившее «Брэнсон министриз» три дня назад, после предсказания Оракула, явно присутствовало и в их доме. Джонас кашлянул. Брэнсон повернул голову, и разочарование на его лице тут же сменилось уверенной и приветливой улыбкой. Брэнсон встал, подошел к Джонасу, хлопнул его по руке, крепко ее пожал. Одет он был в джинсы и футболку, волосы растрепаны, на лице грубая щетина, но улыбка… как неоновый крест над зданием «Брэнсон министриз», загорающийся на закате и видный на многие мили. – Спасибо, брат Джонас, что пришел, – сказал его преподобие. – Как же иначе, сэр. Я просто рад, что вы меня позвали. Мы все так волновались. Но вам нужно знать, нам звонили… ну, отовсюду звонили. И спрашивали про предсказание Оракула. Мы просто не знали, что делать. Брэнсон показал на телевизор, где все еще в прямом эфире показывали его дом, а репортер, захлебываясь речью, строил догадки, зачем бы это мог быть вызван к его преподобию личный секретарь. – Я знаю о вспышке интереса в медиа, – ответил Брэнсон. – Это с избыточной ясностью видно прямо из моего окна. Джонас кивнул. – Вы молились по этому поводу? – спросил он. – Просили научения? Брэнсон потянулся за пультом и выключил телевизор: – В определенном смысле. Он прошел по комнате, миновал большую, тяжелую, деревянную дверь, неуместную на фоне шикарной мебели «Крейт энд баррель». Казалось, что в гостиную проповедника вдруг через какой-то телепорт занесло предмет из обстановки староанглийского имения. Как будто эта дверь нарочно была поставлена для возбуждения любопытства: что же за ней? Брэнсон подошел к приставному столу, уставленному бутылками, стаканами и еще какими-то питейными принадлежностями, взял графин с янтарной жидкостью и налил две щедрые порции. Одну он передал Джонасу, другую поднял в безмолвном тосте и сделал глоток. Приподнял бровь и так держал ее, пока Джонас не поднес к губам свой стакан. – Правда, восхитительно? – спросил Брэнсон. – «Биас Апостолес». Вряд ли где-либо можно найти «Пало Кортадо»[2] получше. Джонас вежливо кивнул: – Очень хорошее вино, ваше преподобие. Я не слишком разбираюсь, но оно очень вкусное. Он смотрел на Брэнсона, ожидая объяснений, зачем его позвали, но их, похоже, не предполагалось. Его преподобие поднял полупустой стакан, покрутил им в воздухе, лицо его стало задумчивым – но только на секунду. Тут же вернулась широкая улыбка, но в ней появился намек на что-то тревожащее. Джонас ощутил некоторую досаду. Этот человек будто понятия не имеет, что происходит вокруг его дома. У него в церкви. Его народ остался без руководителя, а он тут выпивает у себя в гостиной. Паства задает вопросы, все думают, будто его преподобие испугался, прячется в ужасе после предсказания Оракула, и это никак не помогало поддержать заявления Брэнсона, что этот человек – обманщик. – Сэр, я понимаю, что когда Оракул вас назвал на Сайте, это было потрясением, но пожалуйста, скажите, что нам делать. Мы должны знать, как реагировать. У нас должен быть план. – О, план у меня есть, Джонас. В конце концов, три дня прошло. Время мне воскреснуть, как ты думаешь? Он повернулся к тяжелой деревянной двери, задумавшись. Сделал длинный глоток хереса, потом обернулся опять к Джонасу. – Как ты думаешь, я хороший человек? – спросил он. Джонас, обескураженный прямотой вопроса, понимал все же, что ответ может быть, естественно, только один. – Да. – Отлично, – сказал Брэнсон. – Я рад. И я тоже так думаю. В прошлом году «Брэнсон министриз» собрала больше ста тридцати миллионов долларов и почти все их потратила. Чистая вода для Африки. Школы. Лекарства для бедных. Я не из тех проповедников-барышников, что выжимают из своей паствы каждое пенни и тратят на «Феррари» и пластическую хирургию. Он показал рукой со стаканом на Джонаса. – И ты, Джонас, как никто можешь быть уверен, что это правда. Ты мой ближайший помощник, ты видишь все. От тебя секретов нет. Он снова посмотрел на деревянную дверь, потом опять на Джонаса. – Иными словами, согласен ли ты, что наша церковь представляет собой ценность, и велика будет потеря, если ей придется исчезнуть? – Да, конечно, ваше преподобие. Не думаю, что кто-нибудь сказал бы иначе. – Согласен с тобой, – сказал Брэнсон. – Итак, мы установили, что я хороший человек, а созданное мной имеет ценность. – Он подался вперед, пристально глядя на Джонаса. – Но у меня есть тайна. – Он показал на деревянную дверь. – Она там. Джонас невольно шагнул назад. Поставил на журнальный столик почти нетронутый бокал. – Ваше преподобие, наверное, я должен уйти? Брэнсон подошел к деревянной двери, вытаскивая из кармана большой железный ключ. – Не говори глупостей, Джонас. Он отпер дверь, открыл ее, шагнул внутрь, исчезая во мраке. – Заходи. И свой херес возьми, вещь дорогая. Джонас заколебался, но понял, что никак не может уйти, не узнав, что там за дверью. Качая головой, он поднял свой стакан и пошел в соседнюю комнату за Брэнсоном. Это была своего рода студия – тускло освещенная камера без окон, где свет давала лишь единственная лампочка на столе посреди комнаты. Лужица света была слишком слаба, чтобы многое рассмотреть – Джонас не смог определить размеры комнаты и мало что заметил из того, что в ней было. У него создалось неясное впечатление металла на стенах примерно на уровне груди, а больше почти ничего. Брэнсон закрыл дверь, с металлическим щелчком вставшей на место щеколды изолировав комнату от мира, потом перебросил линейку переключателей справа от входа. Ожили утопленные в стенах светильники. Под каждым в нише находился небольшой богато украшенный предмет из металла и стекла, тускло засиявший в изысканно-приглушенном свете. Стены отсвечивали малиновым; немногочисленная мебель резко контрастировала с тусклой обыденностью кабинета Брэнсона в церкви или невзрачностью обстановки дома. Она была роскошна до чувственности.