Конечно, Моуз исчез. Пропал вместе со всеми остальными взрослыми. И с детьми постарше. Все… почти все… кому было больше четырнадцати. Они исчезли. Куда? Никто не знает. Просто исчезли. Оказались за чертой. За чертой огромного аквариума под названием УРОДЗ. Может быть, умерли. Может быть, нет. Но их определённо не стало. Диана пинком распахнула дверь. В руках она несла поднос, на котором покачивались бутылка воды и банка консервированных бобов марки «Гойя». – Ты в себе? – спросила Диана. Он не ответил. Просто не понял вопроса. – Всё нормально? – с раздражением спросила она и водрузила поднос на столик возле кровати. Кейн не стал утруждать себя ответом и сел. При этом голова у него закружилась. Он потянулся за водой. – Почему у нас крыша разваливается? А если дождь пойдёт? – Кейн удивился, услышав собственный голос. Хриплый. В голосе не осталось ни намёка на былую убедительность и плавность. Диана была безжалостна. – Ты что, теперь не только чокнутый, но ещё и тупой? В голове возникли смутные воспоминания, от которых ему стало не по себе. – Я что-то натворил? – Ты сорвал крышу. Кейн повернул руки и посмотрел на свои ладони. – Правда? – Очередной кошмар, – сказала Диана. Кейн отвинтил крышку с бутылки и отпил. – Теперь вспомнил. Мне казалось, что крыша меня раздавит. Казалось, будто кто-то вот-вот наступит на дом и раздавит его, а меня расплющит под обломками. Вот я и пытался сдержать крышу. – Угу. Ешь бобы. – Не люблю бобы. – А кто их любит? – парировала Диана. – Здесь тебе не «Эплбиз»[2]. А я не официантка. Выбора у нас нет. Так что ешь бобы. Тебе нужно питаться. Кейн нахмурился. – Как долго я пробыл в таком состоянии? – В каком? – поддразнила его Диана. – В состоянии психически больного, неспособного отличить реальность ото сна? Он кивнул. От запаха бобов тошнило. Но он вдруг ощутил сильный голод. Теперь он вспомнил: запасы еды подошли к концу. Память возвращалась. Безумное наваждение блекло. Кейн ещё не до конца оправился, но уже что-то понимал. – Три месяца, плюс-минус неделя, – сказала Диана. – У нас была большая перестрелка в Пердидо-Бич. Потом ты ушёл в пустыню вместе с Вожаком и отсутствовал три дня. А вернулся бледный, обезвоженный и… в общем, вот такой, какой ты сейчас. – Вожак. – Одно лишь это имя и воспоминание о существе, которому оно принадлежало, заставило Кейна содрогнуться. Вожак, предводитель койотов, тот, кто каким-то образом обрёл хоть и ограниченный, но дар речи. Вожак, верный и преданный слуга… этого. Этого. Существа в шахте. Они называли это существо Мраком. Кейн покачнулся и едва не упал с кровати, но Диана вовремя поймала его, схватила за плечи и удержала. Тут же она увидела его предостерегающий взгляд, выругалась вполголоса и успела подставить мусорное ведро, прежде чем его вырвало. Рвоты оказалось совсем немного. Чуть-чуть желтоватой жидкости. – Мило, – сказала девушка и скривила губы. – Я тут подумала и решила: не ешь-ка ты лучше никаких бобов. Не хочу видеть, как они полезут обратно. Кейн прополоскал рот водой. – Почему мы здесь? Это же домик Моуза. – Потому что ты слишком опасен. Никто в «Коутс» не хочет тебя видеть, пока ты не возьмёшь себя в руки. Кейн моргнул, когда очередное воспоминание вернулось к нему. – Я причинил кому-то боль. – Ты принял Пузана за монстра. Кричал что-то. Повторял слово «геяфаг». Потом швырнул Пузана в стену. – Он в порядке? – Кейн. Только в кино человек может пролететь сквозь стену и подняться на ноги, как ни в чём не бывало. Но мы не в кино. Стена была кирпичная. Пузана словно машина переехала. Представь сбитого енота, которого давят колёсами раз за разом на протяжении нескольких дней. Слишком грубо получилось, даже для Дианы. Сжав зубы, она сказала: – Прости. Нельзя было так говорить. Пузан мне никогда не нравился, но это просто не выходит у меня из головы, понимаешь? – Я был вроде как не в себе, – сказал Кейн. Диана сердито утёрла слезу. – Ответь на один вопрос: ты знаешь, что такое «преуменьшение»? – Думаю, мне уже лучше, – продолжал Кейн. – Пусть я ещё не совсем пришёл в норму. Не до конца. Но уже лучше. – Счастье-то какое, – съязвила Диана. Впервые за последние несколько недель Кейн разглядел её лицо. Она была красива, Диана Ладрис: огромные тёмные глаза, длинные каштановые волосы и губы, с которых не сходила самодовольная улыбка. – С тобой могло произойти то же, что и с Пузаном, – сказал Кейн. – Но ты всё равно заботилась обо мне. Диана пожала плечами. – Новый мир жесток. У меня был выбор: держаться поближе к тебе или попытать счастья с Дрейком. – Дрейк. – Это имя вызвало тёмные ассоциации. Что это, сон или реальность? – Что там с Дрейком? – Изображает Кейна-младшего. Якобы замещает тебя. Как по мне, так он втайне надеется, что ты умрёшь. Пару дней назад совершил набег на магазин и украл немного еды. Это сделало его почти популярным. Дети не отличаются критическим мышлением, когда приходится голодать. – А мой брат? – Сэм? – А что, у меня есть другие давно потерянные братья? – Клоп пару раз наведывался в город, чтобы оценить обстановку. Он говорит, что еда у них ещё осталась, но народ уже начал волноваться. Особенно после налёта Дрейка. Но всем там заправляет Сэм. – Дай-ка мои штаны, – сказал Кейн. Диана выполнила просьбу Кейна и демонстративно отвернулась, когда тот начал одеваться. – Какую защиту они выстроили? – спросил Кейн. – Продуктовый магазин теперь охраняют по всему периметру, это главное. На крыше «Ральфс» постоянно дежурят четверо вооружённых ребят. Кейн кивнул и прикусил ноготь на большом пальце: старая привычка. – А что с уродами? – У них Декка, Брианна и Тейлор. Ещё Джек. Может быть, среди них есть ещё полезные уроды, Клоп не знает точно. У них есть Лана, Целительница. А ещё Клоп думает, что среди них есть парень, который может создавать что-то вроде тепловых волн. – Как Сэм? – Нет. Сэм – газовая горелка. А тот, другой парень – микроволновка. Он не создаёт никакого видимого огня. Просто твоя голова вдруг закипает, как буррито, которые в «Китчен-эйд» подают на завтрак. – У людей продолжают проявляться силы, – сказал Кейн. – А что у нас? Диана пожала плечами. – Разве кто-то может знать наверняка? Никто не рискнёт признаться Дрейку. В городе мутантов-новичков уважают. А здесь? У нас и убить могут.