— Но почему он думает, что болезнь, которой он заразился, восточная болезнь? — Потому что ему пришлось работать в доках, среди китайских матросов. Мистер Кэлвертон Смит любезно улыбнулся и поднял свою шапочку. — Ах вот как… — сказал он. — Я надеюсь, что дело не так опасно, как вы полагаете. Сколько времени он болеет? — Около трех дней. — Он бредит? — По временам. — Гм! Это хуже. Было бы бесчеловечным не откликнуться на его просьбу. Я очень не люблю, когда прерывают мою работу, доктор Уотсон, но тут, конечно, исключительный случай. Я сейчас же поеду с вами. Мне припомнилось указание Холмса. — Меня ждут в другом месте, — сказал я. — Хорошо, я поеду один. Адрес мистера Холмса у меня записан. Через полчаса я буду у него. С замиранием сердца входил я в спальню Холмса. За это время могло произойти самое худшее. Однако, я с огромной радостью увидел, что его состояние значительно улучшилось. Правда, лицо его все еще было мертвенно бледным, но от бреда не осталось и следа: он говорил хотя и слабым голосом, но даже сверх обычного ясно и живо. — Вы видели его, Уотсон? — Да, он сейчас приедет. — Замечательно, Уотсон, замечательно. Вы лучший из вестников. — Он хотел вернуться со мной. — Этого не следовало допускать, Уотсон. Это было бы просто невозможно. Спрашивал ли он о причинах болезни? — Я сказал ему про матросов в Ист-Энде. — Правильно! Вы сделали все, что только мог сделать настоящий друг. Теперь, Уотсон, вы можете исчезнуть со сцены. — Я должен подождать и выслушать его мнение, Холмс. — Конечно. Но я имею основания полагать, что он выскажет свое мнение гораздо откровеннее, если будет думать, что мы с ним одни. За изголовьем моей кровати как раз достаточно места для вас, Уотсон. — Дорогой Холмс! — Боюсь, что у вас нет выбора, Уотсон. В комнате негде спрятаться, и это к лучшему: это не возбудит подозрений. Но здесь, Уотсон, здесь, я думаю, мы ничем не рискуем. Он внезапно сел на кровати. Его осунувшееся лицо было полно решимости. — Я слышу стук колес, Уотсон. Скорее, если только вы меня любите. И не шевелитесь, что бы ни случилось. Что бы ни случилось, понятно? Не говорите, не двигайтесь. Только слушайте как можно внимательнее. Столь же внезапно силы оставили его, и четкая, повелительная речь перешла в слабое, неясное бормотание человека, находящегося в полубреду. Из своего убежища, в котором я так неожиданно оказался, я услышал шаги по лестнице, потом звук открываемой и закрываемой двери в спальню. А затем, к моему удивлению, последовало долгое молчание, прерываемое только тяжелым дыханием больного. Я представил себе, как наш посетитель стоит у кровати и смотрит на страдальца. Наконец это странное молчание кончилось. — Холмс! — воскликнул Смит настойчивым тоном, каким будят спящего. — Холмс! Вы слышите меня? Я уловил шорох, как будто он грубо тряс больного за плечо. — Это вы, мистер Смит? — прошептал Холмс. — Я не смел надеяться, что вы придете. Смит засмеялся. — Ну еще бы, — сказал он. — И все же, как видите, я здесь. Воздаю добром за зло, Холмс, добром за зло. — Это очень хорошо, очень благородно с вашей стороны. Я высоко ценю ваши знания. Наш посетитель усмехнулся. — К счастью, только вы во всем Лондоне и способны их оценить. Вы знаете, что с вами? — То же самое, — сказал Холмс. — Вот как! Вы узнаете симптомы? — Да, слишком хорошо. — Что ж, очень возможно, Холмс. Очень возможно, что это оно и есть. Если так, то дело ваше плохо. Бедный Виктор умер на четвертый день, а он был здоровый, молодой. Вам тогда показалось очень странным, что он в сердце Лондона заразился этой редкой азиатской болезнью, которую я к тому же специально изучаю. Удивительное совпадение, Холмс. Вы ловко это подметили, но не очень-то великодушно было утверждать, что здесь можно усмотреть причину и следствие. — Я знаю, что это ваших рук дело. — Ах вот как, вы знали? Но доказать вы ничего не могли. А хорошо ли это: сперва выдвигать против меня такие обвинения, а чуть сами оказались в беде, пресмыкаться передо мной, умоляя о помощи? Как это назвать? А? Я услышал хриплое, затрудненное дыхание больного. — Дайте мне воды, — прошептал он задыхаясь. — Скоро вам крышка, милейший. Но я не уйду, не поговорив с вами. Только поэтому я и подаю вам воду. Держите! Не расплескайте. Вот так. Вы понимаете, что я вам говорю? Холмс застонал. — Помогите мне чем можно. Забудем прошлое, — шептал он. — Я выброшу из головы все это дело. Клянусь вам. Только вылечите меня, я все забуду. — Что забудете? — О смерти Виктора Сэведжа. Вы сейчас сознались в своем преступлении. Я это забуду. — Можете забывать или помнить, как вам будет угодно. Я не увижу вас среди свидетелей. Вы будете в другом месте, мой дорогой Холмс. Вы знаете, отчего умер мой племянник, ну и ладно. Сейчас речь не о нем, а о вас. — Да, да. — Ваш приятель, которого вы послали за мной — не помню его имя, — сказал, что вы заразились этой болезнью в Ист-Энде, у матросов. — Я только так могу это объяснить. — И вы гордитесь своим умом, Холмс! Вы считаете себя таким догадливым, не правда ли? Но нашелся кое-кто поумнее вас. Подумайте-ка, Холмс, не могли ли вы заразиться этой болезнью другим путем? — Я не могу думать. Голова не работает. Ради всего святого, помогите. — Да, я вам помогу, помогу вам понять, что и как произошло. Я хочу, чтобы вы узнали об этом прежде, чем умрете. — Дайте мне чего-нибудь, чтобы облегчить эти боли! — Ara, y вас появились боли? Да, мои кули тоже визжали перед смертью. Ощущение, как при судорогах? — Да, да, это судороги. — Ничего, слушать они вам не помешают. Слушайте! Не припомните ли вы какое-нибудь необычное происшествие в вашей жизни, как раз перед тем, как вы заболели? — Нет, нет, ничего. — Подумайте хорошенько. — Я слишком болен, чтобы думать. — Ну, тогда я вам помогу. Не получали ли вы чего-нибудь по почте? — По почте? — Например, коробочку. — Я слабею, я умираю! — Слушайте, Холмс! — Он, видимо, тряс умирающего за плечо. Я едва усидел в своем убежище. — Вы должны меня услышать! Помните коробочку из слоновой кости? Вы получили ее в среду. Вы ее открыли… помните? — Да, да, я открыл ее, там была острая пружина. Какая-то шутка…