3 Вечерняя тишина окутала помещения редакции. Кадры иностранных новостных каналов мелькали на безмолвных мониторах под аккомпанемент стука натренированных пальцев, бегающих по клавиатуре, и приглушенных разговоров по телефону. Лине как раз собиралась выйти из своей учетной записи, когда шеф-редактор широкими шагами спустился с вечернего собрания. Его звали Йоаким Фрост, но все называли его Фростен[2]. Он осмотрел комнату, прежде чем направиться к ней. Взгляд его был холодным, Фростен словно смотрел сквозь нее. Судачили, что он получил должность шеф-редактора как раз потому, что был не в состоянии разглядеть за заголовками человеческие трагедии. Иными словами, неспособность к состраданию и сделала его пригодным для этой работы. – Извини, – сказал он, предполагая, что она уже видела статью, которую подготовили о ее отце. – Мне нужно было позвонить тебе и сообщить, но вот ты здесь. Лине кивнула. Она понимала, что именно он придумал этот заголовок, и слишком хорошо его знала, чтобы начинать дискуссию. Фростен был стойким стражем коммерческих интересов газеты. Для него важнее всего было выбрать материалы для первой полосы, и она не желала слушать речи о независимой и свободной прессе. Да и ему едва ли были интересны ее контраргументы. Фростен работал в газете уже почти сорок лет. В его глазах она по-прежнему была никчемным новичком. – Это дело мы остановить не сможем, – произнес он. Она снова кивнула. – Ты говорила со своим отцом? – Да. – Что он сказал? – Он сам даст комментарий. Фростен кивнул. – У него, конечно, есть право высказаться. Лине криво улыбнулась. Грош цена опровержению обвинения, размещенного на первой полосе. К тому же спорить со статьей, над которой работала вся редакция, по телефону, прямо перед отправлением тиража в печать, – безнадежная задача. – Послушай, Лине, – продолжал Фростен. – Я понимаю, это трудно. Для меня это тоже непросто, но это дело важнее наших переживаний. Необходимо, чтобы пресса была критически настроенным наблюдателем. Это дело всеобщего, национального значения. Лине встала. Его аргументы лицемерно прикрывали то, что его действительно волновало: тиражи. Независимость газеты вполне можно было сохранить, не раздувая сенсацию с ее отцом в главной роли. Это дело совсем необязательно было персонифицировать. Критика с тем же успехом могла быть направлена против полиции как системы, как и государственного органа. Вот только тираж продовался бы хуже. – Если тебе нужно передохнуть, возьми несколько дней отпуска, – предложил шеф-редактор. – Вернешься, когда все закончится. – Нет, спасибо. – Я думаю, это дело может принять по-настоящему дурной оборот, если им займется кто-то другой, а не мы. Лине отвернулась. От мысли о лице отца на первой полосе завтрашней газеты ей стало нехорошо. – Вот только этого не надо, – попросила она. – Лине! Ее окликнул новостной шеф-редактор. Он стоял рядом с одной из репортеров вечерней смены; вырвал из ее блокнота листок и подбежал к ним. – Я знаю, что у тебя выходной и это совсем не вовремя, но не могла бы ты прямо сейчас кое-куда выдвинуться? Лине не успела собраться с мыслями и автоматически спросила: куда? – Убийство в Старом городе во Фредрикстаде. Мы еще не получили подтверждения от полиции – нам сообщил человек, стоящий у самого окровавленного тела. Лине почувствовала, как потенциальная новость наполняет ее энергией и в то же время лишает сил. Она любила работать именно над такими делами. Была в этом хороша. Умела находить источники, натренировалась добывать и анализировать сведения, знала, что можно использовать, а на что полагаться нельзя. На лице Фростена появилась широкая ухмылка. – Он звонил нам с места преступления? – Сначала в полицию, потом нам. – Неверная последовательность, ну да ладно. Кто добудет фотографии? – Через десять минут там будет фотограф-фрилансер, нужен репортер. Йоаким Фрост повернулся к Лине. – Раз ты не собираешься принять предложение насчет пары выходных дней, думаю, тебе стоит поспешить на место преступления, – произнес он и быстрыми шагами направился в помещение главной редакции. Лине смотрела на его спину, понимая, что и ему, и всем остальным было бы гораздо лучше, если бы она провела следующие несколько дней в Эстфолле вместо того, чтобы торчать на работе. Новостной шеф-редактор протянул ей листок с именем и номером телефона звонившего. – Там может быть что-то интересное, – сказал он и тихо добавил: – Мы будем верстать первую полосу часа через четыре, не раньше. 4 Журналист позвонил без нескольких минут десять. Вистинг не разобрал его имени, понял лишь, что звонят из газеты «Верденс Ганг». – Мы завтра пишем о деле Сесилии, – начал он. – Адвокат Сигурд Хенден направил ходатайство в комиссию по пересмотру дела. – И что же? – Мы хотим получить ваш комментарий по поводу того, что вас обвиняют в фальсификации улик, на основании которых был осужден Рудольф Хаглунн. Вистинг кашлянул и ровным голосом спросил: – Как, говорите, вас зовут? Журналист медлил, и Вистингу показалось, что тот специально так неразборчиво представился. – Эскилль Берг. Вистинг снова кашлянул. Должно быть, он имел дело с обычным репортером, а не с одним из сотрудников криминального отдела, с которыми обычно общался, когда что-то происходило. Ему казалось, что он видел имя этого человека в газете, но не помнил, чтобы говорил с ним. – Как вы прокомментируете обвинения в том, что вы сфальсифицировали улики? – повторил журналист. Вистинг почувствовал, как по затылку и спине спускается неприятный холодок, но смог сохранить спокойствие в голосе. – Сложно комментировать… – ответил он, – …когда не знаешь сути обвинения. – Адвокат Хенден утверждает, что может с документами в руках доказать, что Рудольф Хаглунн был осужден на основании сфабрикованных улик. – Мне об этом неизвестно. – Вы отвечали за расследование? – Верно. – Верно ли то, что улики были сфабрикованы? Вистинг молчал, формулируя ответ в голове. Журналист едва ли рассчитывал получить подтверждение, но явно пытался вынудить его высказаться. – Мне неизвестно, на чем основано утверждение Хендена, – произнес он медленно, чтобы журналист успел записать. – И мне ничего не известно о том, чтобы во время расследования осуществлялись какие-либо незаконные действия. – Также мы располагаем информацией о свидетеле, которому не предоставили возможности дать показания, – продолжал журналист. – Свидетель должен был говорить в защиту Хаглунна. – Об этом мне тоже ничего не известно, но я уверен, что комиссия разберется в этой ситуации. – Разве вам не кажется, что это серьезные обвинения в ваш адрес – как человека, ответственного за ведение следствия? Журналист открыто пытался заставить его высказать свое мнение. – Вы можете процитировать то, что я уже сказал, – ответил Вистинг. – Больше я вам сегодня ничего не скажу. Журналист сделал еще пару бесплодных попыток и отключился. Вистинг отложил телефон, отлично зная, что наибольший интерес в связи с этим делом в любом случае представляют не его соображения. Он прекрасно понимал, что пресса играет роль сторожевого пса. Ее задача – критика политиков, людей у власти и государственных органов. Пресса должна искать правду и разоблачать несправедливость и мошенничество. Эти принципы он рьяно защищал, но сейчас у него было такое чувство, будто несправедливость коснулась его самого.