Сквозь ворота было видно, как удаляется легкая фигурка, несется, как птичка, петляет, уходя из зоны видимости и снова возвращаясь в нее, – бежит быстрее ветра, но охонги настигают ее, загоняя, как зайца, ловчие набрасывают сеть, сбивая на ходу, – и она катится по земле, барахтаясь в путах. Макс облизывал губы, пытался призвать Источник – но он все молчал, и камень не поддавался тлению. Принцессу вернули, раскрасневшуюся, пыльную, тяжело дышащую, – сволокли с охонга, разрезали сети, поставив перед раздраженным, постукивающим себя кнутом по бедру тха-нором, и он, размахнувшись, ударил ее ладонью по лицу. Алинка упала, сжалась на земле, закрываясь руками и крыльями, – и ее снова вздернули на ноги. Губы были разбиты, из носа ее шла кровь. Макс судорожно вздохнул, оскалился от ударившего по нервам кровного поиска. Тело сводило от боли, но сильнее всего болело внутри. Сердце. – Попробуешь еще – убью, – пообещал Венши, склонившись над ней и схватив за волосы, – не посмотрю, что жрецам обещана. Поняла? – он толкнул ее к одному из наемников. – Следи, глаз не своди! А ты, – он обернулся к Максу, – вот почему болтал? Ну хорошо. Язык я тебе выжгу первым. Он схватил с жаровни раскаленный прут, двинулся к Тротту. Макс затих, дергая руками в кандалах. Принцесса, тяжело дыша, сжалась в руках наемника. Тха-нор уже тянулся к Тротту прутом, когда она повисла на руках опешившего ловчего и, ровно как Макс ее учил, ударила затылком охраннику в лицо. А вырвавшись, с криком «Не трогайте его!» прыгнула на спину тха-нору и вцепилась пальцами в его глаза. Он заревел, выронил прут, отдирая от себя принцессу, отшвырнул ее – но Алина, как маленький взбесившийся зверек, снова прыгнула, уворачиваясь от наемников, поднырнула под убийственный замах – и, дернув из ножен на поясе Венши нож, ткнула им неуклюже, криво, зажмурившись и с отчаянным рычанием. – Ах ты тварь! – заорал тха-нор, отшвыривая ее ударом по лицу и выдергивая из бока оружие – у нее не получилось нанести серьезную рану. Глаза его были красные, безумные, и он, шагнув к отползающей Алинке, пнул тяжелым сапогом ей по ребрам, затем еще раз и еще. Она, задохнувшись, перекатилась от боли на живот – и он схватил ее за волосы, выгнул, наступая на крылья – раздались хруст тонких косточек и девичий крик. – Отродье крылатое! – Венши вздернул ее вверх, снова ударил по лицу. – Пощупать меня решила, да? Ну, я тебе сейчас пощупаю! – он рванул сорочку, разрывая ее спереди. Мелькнули маленькая грудь, светлая кожа – и принцесса, извиваясь, царапаясь, будто свирепея от каждого удара и от боли – хотя инстинкт должен был подсказать сжаться, защищаться, – полетела на землю. Изо рта ее шла кровь. Макс дергался в кандалах, почти ломая руки от бессилия. По жилам бежал холод, изо рта вырывалось даже не рычание – вой. – Тха-нор! – обеспокоенно крикнул нор Хенши. – В храм ее нужно доставить живой! Венши на миг оглянулся – перекошенное лицо, безумные глаза – и зарычал, наваливаясь на Алину. Принцесса ударила его ногой, и он схватил ее за горло. Она захрипела, давясь, – а Макс со свистом потянул воздух, напоенный запахом ее крови, не в силах протолкнуть его в легкие, и вдруг вдохнул полной грудью, наполняясь только одним инстинктом – защитить ее. В глаза плеснуло тьмой, и он увидел, как начинают светиться силуэты всех людей вокруг, а тело принцессы, просвечивающее сквозь дымку тела тха-нора, пылает чернотой, в которой жидким золотым огнем пульсирует паутина вен, артерий и капилляров. Тротт вдохнул еще раз и еще – кровный поиск усилился тысячекратно, словно выламывая его кости, превращая их в лед, – и он закричал, глядя в распахнутые глаза Богуславской, на которой тха-нор рвал одежду. Закричал, как раненое животное, втягивая в себя ее огонь и сгорая в нем, чувствуя, как питается пламенем его тьма, как расширяется она, клубясь и кипя… И еще раз втянул напоенный запахом крови воздух – и невыносимо, мучительно, ужасающе огромная тьма вырвалась из его тела с первым же выдохом, оставив Макса оглушенным и пустым. Первая леденящая темная волна обратила в прах ловчих и инсектоидов, заставила землю истлеть до серой пыли и ушла далеко за стены твердыни. Вторая покрыла камни сетью трещин. А третья, болезненная и изматывающая, рассыпала стены каменным прахом, бросив Тротта на землю. Только стояла твердыня – и посыпалась, как песчаная от суховея, потекла от легкого ветерка. Потому что даже камни могут стареть и превращаться в прах. На это просто нужно больше времени. Макс, едва двигающийся и не способный удивляться, подошел к принцессе, опустился перед ней на колени. Каким-то чудом на нем и на ней сохранились остатки одежды, хотя вокруг было уничтожено все. На ребрах принцессы под слоем пыли, в которую превратился тха-нор, наливалась черным гематома, и сама она вся была в синяках – и судорожно, хрипло дышала, глядя на него затуманенными от боли глазами. Изо рта и из носа ее шла кровь. – Все? – прохрипела она, кривя разбитые губы то ли в улыбке, то ли в гримасе боли. – Все, Алина, – сказал он сдавленно, ласково оттирая от пыли ее лицо, касаясь шеи, светлых волос. Глаза щипало, и хотелось скулить, как собаке. – Все, Алина. Все хорошо. – Я… так… хочу пить, – прошептала она и потеряла сознание. В глазах защипало сильнее. Сжало в груди, и Макс затряс головой, давясь от спазма в сердце и сведенного горла. Потер лицо – оно было мокрым, попробовал вздохнуть – и над грудой каменного праха понеслись сдавленные лающие звуки, глухие, словно плачущий вырывал, выскребывал из себя боль и никак не мог остановиться. Тротт долго нес принцессу прочь от твердыни, прижимая к себе и баюкая, как ребенка. Сломанные крылья ее касались земли, но он не мог их придержать, опасаясь, что, если наклонится, упадет вместе с ней и не сможет подняться. Кровный поиск словно выгорел, и с ним сгорели все силы. В глазах темнело, а Макс все шел, направляясь туда, где за границей обращенной в прах земли начинались зеленый лес и знакомые ему земли. В лесу он быстро нашел родник, положил принцессу на мхи и начал дрожащими от слабости и напряжения руками умывать ее. Прощупал ее раны, приказывая себе отстраниться от эмоций. Самое опасное – это сломанные ребра и, похоже, проткнутое легкое, и как это исправить с каплями силы и угасающим Источником, он пока не представлял. Еще раз набрал в ладони воды, еще раз умыл ей лицо, словно это могло убрать с него синяки и ссадины. Алина приоткрыла глаза, потянувшись за его рукой, – и застонала, закашлялась. – Не надо, не двигайтесь, – проговорил он, придерживая ее и поворачивая голову набок, чтобы не захлебнулась. – Мне так больно… лорд Тротт… – шепнула она. Голос ее был лихорадочным, глаза блестели. На губах пузырилась кровь. – Да, – сказал он сдавленно, потому что не знал, что сказать. – Я сейчас вылечу вас, Алина. Все будет хорошо. Она будто не слышала его и, кажется, не видела. – Так больно… – прошептала едва слышно. Глаза ее снова закатились. Тротт положил руку ей на ребра, попытался вытащить из себя крохи оставшейся силы. Под ладонью похолодело совсем немного – так и царапину не вылечишь, не то что сломанное ребро. Макс отшатнулся, плеснул воды уже себе в лицо – мозг его перебирал решения и не находил их. Боги, боги… неужели нужно было спастись, только чтобы потерять ее сейчас? У него нет силы вылечить. Но ведь в ней тоже есть кровь Жреца. Есть же. Нужно только заставить ее использовать свои силы. – Алина, очнитесь. Алина! Глаза ее под веками дернулись, но она не ответила. Пощупал пульс – он бился редко, словно с неохотой, и она казалась все бледнее. – Девочка… – он гладил ее по щеке, сжимал ладонь, – девочка моя хорошая. Взгляни на меня. Нужно немного помочь мне… Она не реагировала. – Богуславская! – рявкнул он тяжело – и принцесса вдруг открыла мутные глаза, посмотрела на него взглядом смертельно уставшего умирающего человека. – У вас все хорошо, – сказал он с нажимом, удерживая ее взгляд. – Совсем легкие раны. Больше болит. Покажите мне, где болит. В районе ребер. Сосредоточьтесь на боли здесь, – он положил ее руку на рану. Губы принцессы скривились, по щекам потекли слезы. Голос был неслышимым. – Н-не могу, лорд Тротт, – ее слов было почти не разобрать. – Тяжело. Больно. – Надо, – уговаривал Макс ее, сглатывая сухим горлом. Он ничего не чувствовал под рукой. – Надо, Богуславская. Вы сильная. Сильная отважная девочка. Сосредоточьтесь. Я вылечу вас. Просто покажите мне, где лечить. Она снова начала задыхаться, глаза ее закатывались. – Нет, нет, Алина, нет, – он склонился ниже, к ее уху, не обращая внимания на боль в собственном теле. – Нельзя! Алина, Алина… вы спасли нас, нужно еще немножко потерпеть. Вы все можете. Пожалуйста, девочка. Помоги мне. Пожалуйста. – Тротт схватил ее за руку, положил на сломанные ребра, прижал своей. – Холод, – уговаривал он – принцесса смотрела в небо, и только по редкому морганию было понятно, что она еще в сознании, – почувствуйте холод. Где болит? Алинка выгнулась, рвано выдохнула – и он сжал ее пальцы, наконец-то ощущая легкий холодок под ребрами. – Молодец, девочка, да, вот так… – схватил за плечи второй рукой, притянул к себе, пытаясь удержать целительную волну, усилить – и тут принцесса выдохнула второй раз, и от ее тела вместо прохлады вдруг вновь ударил поток невыносимого и чудесного жара, заставляя Тротта жадно, захлебываясь, стонать ей в шею. Он впитывал пламя и ощущал, как из срубов на спине с болью пробиваются новые крылья, как затягиваются раны и проясняется голова. Когда Макс положил принцессу на землю, она снова была без сознания. Он посмотрел на свои полупрозрачные руки – и затем быстро и спокойно, словно эмоции остались где-то за гранью, запустил пальцы Алине в грудь и, нащупав сломанные ребра, соединил и срастил их края, восстановил пробитое легкое, убрав из него сгустки крови. Срастил крылья, залечил ушибы и ссадины – и, когда руки стали материальными, без сил свалился рядом с принцессой. Алина пошевелилась. От нее снова веяло невыносимым жаром. Повернула к Тротту голову – глаза ее были чистыми, здоровыми, улыбнулась бледными губами и протянула к нему руку. Он кое-как сел, сгреб ее в объятия и сжал – девочку, которая пролезла ему в сердце и стала дороже всего и всех в двух мирах. Живую девочку, которая кинулась с ножом на заведомо сильнейшего противника, чтобы защитить его, Макса. – Все? – снова спросила она хрипло. – Все, теперь точно все, – пробормотал он, невесомо целуя ее в висок. – Вы вся горите, Алина. Что это? – Не знаю, – прошептала она. – Не могу это контролировать. Жар стал опаляющим, и принцесса рвано выдохнула Максу в плечо. Огненный кокон окутал их обоих, и Тротт опять застонал от притока тьмы, заставившей его тело заледенеть. Закричала и Алина, выгибаясь в его руках и судорожно поджимая свои крылья, которые на глазах покрывались черными перьями, – и ее огонь наконец-то иссяк, оставив их, измученных, опустошенных, лежать, сжимая друг друга в объятиях, в нескольких сотнях шагов от обращенной в прах земли. Часть вторая Глава 1 Двадцать девятое марта, Бермонт Над заснеженной тундрой рассвет только-только начал расстилать свое розоватое покрывало, а старый шаман Тайкахе уже не спал. Старикам мало надо сна, и он под еще зеленоватым от мороза ночным небом задал корм оленям, побеседовал со снежными духами и умиротворенно, как старого друга, послушал далекое стылое море. А сейчас варил воду на очаге, щедрой рукой бросая травы и ягоды в котел и по привычке поглядывая в него: нестабильные стихии всегда давали возможность увидеть о прошлом, настоящем и будущем больше, чем доступно обычному человеку. Так он узрел, как закрыл медвежий король проход в другой мир, и успокоенно покряхтел – объяснилось вчерашнее утреннее возмущение стихий. А затем увидел, как вкалывали сыну Бера в руку иглу, а тени на снегу показывали, что полдень давно уж прошел. Нахмурился шаман, поцокал языком и стал мешать ягодный вар, гортанно приговаривая: – Явись-явись, медвежья жена! Явись-явись, медвежья жена! И показалась ему в кипящей воде спящая медведица – вот и солнце взошло, полукруг над ней сделало и снова в сумрак ушло, а не проснулась медведица, не обернулась солнечной королевой со смеющимися ласковыми глазами и светлыми, как мех ласки, волосами. Забеспокоился старик, заметался по яранге своей: – Спит медвежья жена, опять спит! Ай-ай, опять спит! Схватил полог ее красный свадебный, костяным ножом тонкую полосу отрезал, шесть волос у себя выдернул, с лентой в косицу сплел, заговоры бормоча. Повязал, как браслет, на левую руку, вынул на этот раз две иглы – и загнал одну в одно запястье, а другую в другое. Исчезли под кожей волшебные иглы, в энергию обета перетекая, ауру королевы к ауре якоря пришивая. Застонал шаман, закричал, словно огнем его объяло, из яранги выскочив, по снегу покатился, корчась, чтобы боль немного притушить. И замер, дыша, как раненый зверь. Теперь надо, чтобы остальные якоря до конца выдержали, не сломались. Немного игл осталось, да боли в этих иглах много. Ошибся один, а платить болью все будут. Второй ошибки королева не переживет. Шаман встал на четвереньки, затем поднялся и медленно побрел обратно в ярангу. Надо было собираться в дорогу: не только ему двойную ношу теперь нести, но и тому, кто обет нарушил вольно или невольно. Вкалывать королю по две иглы теперь, а остальным по одной, как прежде, но с болью двойной. Прежде чем направиться в столицу, нужно было шаману погадать: ждать ли еще врагов на земле Хозяина лесов? И попросить мать-воду, чтобы помогла сестре солнечной королевы выдержать обет до конца. Неизвестно, отзовется ли мать-богиня, хоть и любит она беременных и бережет их. Затаились последнее время боги, ждут, когда их время наступит. Меньше всего у беспокойной огненной девы игл должно было остаться, но мучений хватит ей с лихвой. Не дай боги скинет – а разве можно ему, Тайкахе, одной рукой лечить, а другой убивать, тем более тех, кто беззащитен еще и не рожден? Нельзя, никак нельзя. В это же утро полковник и граф Игорь Стрелковский, как обычно, после утреннего душа вкалывал в руку иглу, закрывшись в ванной. В этот раз боль была такой, что он застонал, зашатался, на что-то натыкаясь, пытаясь продышаться и удержаться на ногах. Вокруг грохотало, в глазах было темно – и вдруг его подхватили крепкие руки, и он повис на них, восстанавливая дыхание. Когда в глазах посветлело, оказалось, что он стоит, ухватившись за взъерошенную Люджину. Она была сонной, ночная рубашка пузырилась на животе – шесть месяцев, как-никак. На полу лежали осколки разбитого им зеркала, а дверь в ванную была выбита вместе с дверной коробкой, и в воздухе кружилась кирпичная пыль. – Не надо было закрываться, – нервно заявила Дробжек, увидев его изумленный взгляд. – Я со сна забыла, что вы по утрам эти демоновы иглы в себя втыкаете. Он еще раз взглянул на развороченный дверной проем, покачал головой и, расхохотавшись, схватил Дробжек в охапку и расцеловал.