Далин в комнате уже не было. Принцесса, так и не сказав ни слова, сразу же легла на лавку, упрямо повернувшись лицом к стене и укрывшись рогожей с головой. А Тротт поколебался, глядя на сбитую постель, но все же, подхватив подголовник и одеяло, пошел на крыльцо. Хоть так побыть в одиночестве и попробовать привести мозг в порядок, раз уж нет возможности закрыться в лаборатории и работать до изнеможения. Он улегся на жесткие бревна крыльца и приказал себе спать. В тиши маленького ночного поселения слышно было, как ворочается на лавке Богуславская, и он отслеживал этот скрип, с ядовитым тяжелым недоумением наблюдая за собой. И, увы, заснуть ему никак не удавалось. Чувство вины и отвращение к себе вообще не очень способствуют засыпанию. * * * Алина начала вертеться на своем ложе, едва только профессор скрылся за дверью. Она слышала, как он располагается на крыльце, затем стало тихо. Ушел? Или просто лег? В пустом темном доме было страшно, и ей представлялась всякая жуть – от лезущих в окно охонгов до ловчих императора, нападающих на поселение. Стены и потолок дома давили, начало казаться, что не хватает кислорода, – так она привыкла, оказывается, к ночевкам под открытым небом. А Тротт оставил ее одну. А ведь она хотела рассказать ему, что смогла залечить рану на руке. Рассказать, увидеть улыбку на непроницаемом лице, услышать сухое «превосходно, Богуславская». А теперь как заговорить-то с ним? С чужим, незнакомым лордом Максом, у которого совсем другая жизнь без нее, Алины, свой дом, своя история и две женщины! Принцесса зажмурилась изо всех сил, даром что лежала с закрытыми глазами, и, раздраженно застонав, повернулась на бок и распахнула глаза. Ей было чуточку стыдно, что профессор должен спать на крыльце. Хотя он наверняка ушел к своим оихар – и Алина сердилась и поджимала ноги к животу, скучая по тем временам, когда она ночевала рядом с Троттом. А как теперь быть? Если она все время будет вспоминать увиденное? Да ладно спать рядом – как заниматься с ним, прикасаться, спрашивать о тысячах интереснейших вещей? Все теперь будет не так! Алина сердито выдохнула и перевернулась на живот – в голове, как ни гнала она их, настойчиво вставали картинки чужой близости, звуки влажного соприкосновения тел, и щеки ее пылали от стыда и негодования, и тело наливалось тяжестью, истомой. Она с болезненным интересом отмечала непривычный физиологический отклик – и опять сердилась, и тайком, смущаясь, будто кто-то мог ее увидеть, касалась своей разгоряченной кожи, и замирала, прислушиваясь к себе и почти засыпая. Ей было странно и страшно от того, что с ней происходит. Ни один любовный роман или романтический фильм не вызывал в ней такого волнения, а прочитала и просмотрела она их в подростковом возрасте десятки – страсть к познанию и здесь не давала ей покоя. Крутились в голове и обрывки последнего разговора – и она маялась в полудреме, слишком возбужденная, чтобы дать себе отдохнуть. «…Приступ детской ревности… идите в дом… что за чушь вы несете?» Принцесса обиженно фыркнула – и распахнула глаза, выныривая из полудремы. Было тихо и темно. Снова стало жутко от одиночества, и она зашмыгала носом, глядя на дверь. А затем тихо встала, на цыпочках прошла к двери и аккуратно приоткрыла ее. Петли, казалось, заскрипели на всю округу, заставив ее замереть. Но на душе расцветало облегчение. Лорд Тротт лежал на крыльце лицом к двери, подложив крыло под голову, и смотрел на Алину с усталым раздражением. Глаза его светились зеленью. – Куда вы на сей раз собрались? – и голос его тоже был усталым и глухим. – Никуда, – буркнула Алина, садясь на пол, прислоняясь спиной к косяку и обхватывая колени руками. – Мне просто страшно. Глаза она закрыла. Здесь ей было спокойно. – Как же вы все-таки мне надоели, – проговорил он совсем рядом с ней и поднялся. – Да, – грустно согласилась она, не открывая глаз. На душе было тоскливо. – Я знаю. Вы мне много раз это говорили. Тротт открыл дверь, прошел мимо сидящей Алинки в дом и бросил на кровать подголовник и одеяло. – Ложитесь, – приказал он. – И хватит метаний. Я еще надеюсь поспать этой ночью. У нас короткая передышка, скоро опять в путь. Профессор ровно дышал на кровати напротив – и, несмотря на вернувшееся смущение, сейчас Алине засыпалось легче. Было совсем не страшно. Но погруженный в дремоту рассудок, привычный к анализу, подкидывал пятой Рудлог странные картинки и ощущения: утренние взгляды лорда Макса на ее мокрую сорочку, приятную тяжесть теплой куртки на плечах; Тротт, погладивший ее по щеке, Тротт, обнимающий ее крыльями, – и его обнаженное тело и дикий взгляд, снова заставившие ее ворочаться. И разозленное «что за чушь вы несете?!». Почему-то понеслись воспоминания о том, как она сдавала ему зачет – и как волновалась, и как захватывающе это было и интересно – и как в ответ на ее вопрос, он ли помог ей с физкультурой, профессор тем же тоном процедил: «Что за чушь пришла вам в голову?» Алинка заморгала в темноту. Сердце билось как сумасшедшее – что-то важное сейчас промелькнуло в полусне, что-то волнующее и важное! – но осколки размышлений ускользали, никак повторно не собираясь в цельную картину, и она так и заснула, хмуря лоб и сердито кривя губы. Глава 7 Двадцать седьмое марта, Медвежьи горы, Бермонт Демьян Бермонт открыл глаза – в прозрачной и стылой горной ночи грохотали отдаленные взрывы и в ответ недовольно ворчали склоны, огрызаясь лавинами и камнепадами. Сын бога земли телом ощущал вибрацию породы под собой и, наслаждаясь этой мощью, опустил с походной койки руку ладонью вниз, на утепленный настил, над которым поднималась палатка, – здесь, в местах силы, любое изменение откликалось всплеском энергии, бодрящим не хуже ледяной воды. Взрывы прекратились, но его величеству больше не спалось. Снаружи выл ледяной ветер, трепля сдвоенное основание палатки, – и крохотный погодный амулет, повешенный в центре, потрескивал, стараясь изо всех сил не пустить зиму внутрь. Демьян зажег лампу; взгляд его упал на часы – четыре утра, – потом на стол, где лежало недописанное письмо Полине: «…Летом я отвезу тебя в старый лес на востоке. Там, у озера, стоит малинник, а в полдень пахнет так, что кружится голова. Нигде я не ел таких сладких ягод. А с твоей ладони они будут еще слаще…» От их переписки так и пахло летом и теплом, Полининой незлобивой смешливостью и радостной ее любовью к нему. Демьян, читая письма жены, каждый раз с тяжелым чувством вины удивлялся этому. И трепетал, и чувствовал благодарность, и оттого не стыдился старомодной ласковости своих слов. Главное, что Полине это нравилось. «Я перечитываю твои письма по несколько раз, пока бодрствую, и улыбаюсь твоим нежностям», – отвечала она ему, и только мысль о ее улыбке заставляла жесткого медвежьего короля каждый день писать ей то, что вслух звучало бы слишком вычурно. Вблизи любовь часто неловка и нелепа, зато на расстоянии звенит по-особенному. Он, одевшись и умывшись, дописал письмо; разбуженный адъютант принес ему ранний завтрак. Прежде чем приступить к еде, Демьян вышел на плато, где располагался лагерь. Слышались шаги дозорных; пронизывающий ветер выбил последние остатки сонливости, проник сквозь одежду и заставил морщиться – и опять думать о родовом замке и теплой спальне, где ждала его молодая жена. Хотя Пол в это время была еще в медвежьей шкуре и крепко спала, но он скучал по ней и во второй ипостаси. Было темно: освещение ночью запрещалось, дабы не служить ориентиром для «стрекоз», если они решат атаковать. Вдалеке светился маленький призрачный «цветок» перехода в другой мир, а над горой, где он открылся, облака мерцали от зарева после недавних взрывов. Огня видно не было – лагерь иномирян находился на обратной стороне склона, чтобы защититься от артиллерии Бермонта. Неладное в ставке захватчиков творилось уже несколько ночей – то взрывы, то пожары, – и исправно каждое утро дозорные королевской армии находили связанных пленных на пути своего следования. «Подарки» были обморожены и напуганы: кто-то гордо молчал, кто-то говорил, но на своем, иномирянском, а кто-то пытался торговаться, используя рудложский язык. Пленных лечили и сортировали, а потом проводили допросы – и у Демьяна накопилось уже с десяток толстых папок с ответами и по устройству Нижнего мира, и по планам их правителя, и по оснащению армии. Информацией он делился обычно неохотно, но не в этот раз – военные готовили донесение с кратким изложением основных фактов, которое в ближайшее время должно было быть отправлено коллегам-правителям. Отслеживал он и ситуацию на фронтах других стран, особенно на севере Рудлога и в Блакории – потому что, переломи захватчики ситуацию там, и пойдут через границу в Бермонт. Главное, что он отметил после допросов: переходы открывались с помощью неких волшебных камней, и несработавших осталось всего два; а второе – что к заблокированным на склоне вскоре должно прийти невиданное подкрепление, которому, по словам их командующего, не страшно будет ни оружие противника, ни холод. Демьяну очень не хотелось проверять, бахвалится ли командующий, поднимает так дух своих воинов или говорит правду. Если и узнавать, то от самого генерала, после захвата его в плен. Сейчас все было готово к атаке: последние части армии Бермонта уже подошли к ставке и выстроились в соответствии с тактическими целями, перед ними были поставлены боевые задачи. Этой ночью военная техника должна была пересечь озеро – проверить, крепко ли встал лед. Нужно было дождаться возвращения разведотрядов и объявлять наступление – иначе можно потерять и время, и преимущество. – Ваше величество, – рядом появился адъютант, поежился незаметно, – какие будут приказания? – Собери линдморов и командиров частей к семи часам утра, – проговорил Демьян, глядя на дальнее зарево. – Я пока поработаю. Свободен. Адъютант поклонился, отошел – и король вернулся в палатку. Война войной, но нужно решать и невоенные проблемы. Разведчики вернулись до рассвета. Лед технику выдержал, но кто знает, как поведет он себя, когда по нему пойдет армия и начнутся бои. Это и предстояло обсудить на совещании, прежде чем объявлять боевое построение. Совещание длилось долго – согласовывались последние детали, и командиры один за другим выходили из палатки, сжимая в руках тактические карты и направляясь в расположение боевых групп. Ближе к полудню совещание закончилось: командование сверяло часы, а лагерь вокруг уже шумел, взбудораженный известием о скором выступлении. – Обед, ваше величество? – поинтересовался адъютант, когда Бермонт вышел из палатки, щурясь на ярком полуденном солнце. – Нет, Не?нсан, – проговорил Демьян, поглядев на далекий склон – над ним кружили стрекозы. – У меня есть еще дело, а потом я поохочусь. Кровь перед боем – то, что нужно. Он обернулся в медведя и потрусил меж палатками, слыша за спиной звук лап охранников. Он их не гнал, хотя и не любил сопровождение, тем более при охоте, – но он достаточно проявил беспечности ранее. Солнце стояло высоко, полдень уже миновал. Демьян направлялся вглубь долины, за лагерь, туда, куда доходили дозорные. И в этот раз он встретил патруль – солдаты вытянулись, отдали честь, и он одобрительно помотал башкой. За скалами, в зарослях ивняка, истоптанного медвежьими и человеческими следами, король потянул носом воздух, покружил по полянке, где таинственные помощники оставляли дозорным пленных, и пошел дальше. Здесь тоже все было в следах. Двигался он с полчаса, пока не дошел до входа в большую пещеру, из которого тянуло дымком, затхлым запахом мужского пота и слышались голоса. Демьян обернулся к охране, рыкнул, приказав не мешать, и, подойдя ближе к пещере, прорычал повелительное: – Выходите! Некоторое время в пещере царило молчание. Затем раздались шаги – и на выходе, щурясь на ярком солнце, стали появляться люди. Линдморы, отправленные Демьяном во вторую ипостась. Сейчас солнце уже прошло полдень, Поля в Ренсинфорсе проснулась и обернулась, и наказанные вставали перед королем тоже в человеческой ипостаси. Они всё выходили и выходили – почти восемьдесят человек, одичавших, грязных, угрюмых, и Демьян чувствовал и их напряжение, и напряжение двух своих охранников, подобравшихся за его спиной. Он обернулся в человека, еще раз осмотрел непрошеных помощников. Отметил, что есть среди них раненые и что не все мятежные бароны здесь. Восьмерых не хватало. – Где остальные? – спросил он сухо. – Ушли охотиться с Великим Бером, – буркнул Ровент. – Тела мы насекомым не оставили, отбили; закончится война – похороним по чести в родовых землях. Демьян кивнул, прошептав короткую молитву небесному отцу. – Что скажете вы мне? – спросил он, снова осматривая их. Под взглядом его линдморы опускались на колени, в глазах их разгоралась надежда. – Помилуй, мой король, – раздалось тихое. – Помилуй! – Просим! – Помилуй! Отзвучали последние голоса, наступила тишина. – Я доволен вами, – сказал король рычаще. – Но я не простил бы вам жены, если бы она сама не просила за вас. Ее сердце мягче моего. Ее и отблагодарите потом. Я снимаю с вас наказание. Сейчас пойдете в лагерь, там отмоетесь, вам выдадут довольствие, кому нужно, обратитесь к врачам. Мне требуются боеспособные сильные берманы – кому тяжело сейчас держать в руках оружие, останетесь в лагере. Остальные завтра пойдут с моим личным отрядом. Вы много раз ходили к лагерю противника, и с вами пройти получится быстрее и надежнее, чем если бы мои лазутчики попытались провести неопытный отряд. Мне нужно будет закрыть переход в другой мир, а вы будете закрывать меня. Помилованные недоверчиво молчали. – Это большая честь, мой король, – тихо проговорил Ольрен Ровент.