Я глубоко вдохнула и закрыла глаза. – Скажи, я выйду через полчаса. Только сначала принеси мне поесть, Мария. Браслет начал действовать в день нашего с Люком разговора и последующей эвакуации: меня ужасно укачало в листолете, разболелась голова, и, когда я уже готова была плакать от мигрени, змея на запястье налилась прохладой и все прошло. Но действовал он как-то выборочно. Приступы токсикоза не перестали меня мучить, я по-прежнему то и дело впадала в предобморочное состояние, но, когда становилось совсем худо, брачная змейка давала мне короткую передышку. К моему счастью, браслет стал помогать и при вкалывании игл – это все еще было до слез больно, но не страшнее, чем в первый раз. Иначе как чудом я это назвать не могла. Когда я за очередным семейным чаепитием поделилась новообретенной способностью с Маргаретой и леди Лоттой, свекровь, глянув на мое запястье, сказала: – Верно, отец и мама говорили мне, что в крепком браке браслеты Дармонширов становятся лечебными. Но мама и так не страдала токсикозом, поэтому я знаю только о том, что они снимали головную боль. – У меня таких браслетов не будет, – с завистью пробормотала Маргарета. – И вообще, Марина, глядя на твои страдания, я окончательно убедилась, что в брак вступают и детей заводят только сумасшедшие. Леди Лотта огорченно вздохнула, а я буркнула: – Спасибо, Рита. Я сама, на себя глядя, в этом убеждаюсь. Леди Шарлотта, если браслет должен помогать, то почему не действовал раньше? – Может, ваш брак стал крепче? – деликатно предположила свекровь. – Думаете, расстояние его укрепило? Тогда мне следует уехать в Тидусс. Заодно и вы от меня отдохнете, – съязвила я и тут же чуть не подавилась чаем, вспомнив, что в телефонном разговоре я первый раз после свадьбы сказала Люку, что люблю его. Леди Шарлотта мягко улыбалась, и я приложила ладонь к лицу и покачала головой. – Простите, леди Лотта. Кажется, я с каждым днем все злее и нетерпимее. – Ничего, – сказала она понимающе. – Вот увидишь, закончится первый триместр, гормоны придут в порядок, и ты снова станешь сама собой, доброй и спокойной. Я промолчала, что и в нормальном состоянии не сильно-то отличаюсь от себя нынешней. Незачем расстраивать свекровь. Она и так тревожна: ходит в домашнюю часовню, приносит жертвы всем богам, беззвучно шепчет молитвы. Двое детей на войне – нелегкое испытание. Я же, оставшись без дела, вымотанная токсикозом, не находила себе места от слабости и тревоги. Майки Доулсон докладывал мне о делах в Вейне, и я каждый раз боролась с собой, чтобы не сорваться туда в ту же минуту. С Люком связи не было – он не звонил и не отвечал на звонки, но мы знали, что он жив. Не выходила на связь и Поля, хотя я чувствовала, что она жива, и, исправно вкалывая иглы, надеялась, что сестра скоро объявится. Немного отвлекали меня короткие разговоры с Марианом – голос его был настолько спокоен, когда он говорил, что Василина еще не вернулась, что я кожей ощущала, как невыносимо ему страшно за нее. Спасали и просители, которые каким-то образом прознали, что герцогиня Дармоншир переехала в столицу. Уже на второй день с раннего утра они молчаливо толпились у ворот дома. Простые люди смотрели на окна с тоскливой надеждой, и я не смогла отказать в приеме. В остальное время я погружалась в бездну эмоциональной нестабильности: то на глазах вскипали злые слезы, и я готова была разрушить весь мир, то рвалась отправиться к Люку, чтобы хотя бы посмотреть на него, то напоминала себе, что он меня обидел, и лежала в кровати, равнодушная ко всему. Чтобы как-то еще отвлечься и не сойти с ума окончательно, я стала присоединяться к леди Лотте в часовне. Религиозного рвения во мне никогда не было, но после встречи с Красным стало как-то неловко игнорировать храм – будто избегаешь встречи с близким родственником, – а умиротворение обители успокаивало и меня. И я просила: Синюю – о благополучных родах, Зеленого – о том, чтобы все было в порядке с Полей. Белого я благодарила за браслет и заклинала помочь Люку. Говорила я и с Красным – о Василине, которой нужно вернуться, о Люке, которому нужно выиграть войну, обо всем на свете. Но Воин ни разу мне не ответил. Это понятно: у него, как и у других богов, наверняка были более важные дела. Третье апреля, Инляндия Люк Дармоншир Его светлость очнулся в вязком тумане, слабый, как младенец. Зашарил руками вокруг, повернулся набок, не понимая, почему в ушах так грохочет. Зрение постепенно фокусировалось: маленькая, аскетично обставленная комната в комендатуре Третьего форта, ночник, виталист… Дармоншир сглотнул: под кожей мага пульсировала горячая сытная кровь. – Очнулись, ваша светлость! – сказал дежурный с облегчением и направился к нему. Люк поморщился: голос ввинтился в виски ледяными копьями, а грохот – наконец-то стало понятно, что это работают орудия, – вибрировал, казалось, прямо в голове. Внутри разворачивался нестерпимый голод; герцог дернул руками, почувствовав, как вытягиваются когти, и сжал зубы. – Не подходисс, – прошипел Люк. Маг Жизни остановился, пригляделся – и лицо его стало испуганным. – Иди к двериссс. Сссколько я ссспал? – Трое суток, ваша светлость, – виталист медленно и осторожно отступал к выходу. Кровь пульсировала так заманчиво, что Дармоншир закрыл глаза, отвернулся к стенке – бороться с голодом становилось все труднее. – Что там ссснаружи? – Иномирянам вчера пришло подкрепление. С утра атакуют. Пока держимся, – маг, очевидно, боялся, но все-таки профессионал в нем взял верх. – Милорд, я могу вам чем-то помочь? – Нет. Прямо ссссейчас сскажи всем, чтобы ушли с моей дороги, – прошипел Люк, корчась на кровати. – Ссспряталисссссь. Иначессс будут сссжертвы… Хлопнула дверь, послышались поспешные шаги, голоса. Дармоншир запрокинул голову, судорожно облизнулся и зашарил по тумбочке в поисках сигарет. Раз, два… топот ног, щелчок зажигалки… три, четыре, пять… затяжка. Голоса все дальше. Рокот артиллерии… шесть, семь… еще затяжка полной грудью, до темноты в глазах. Люк смог досчитать до двадцати – а затем держаться стало невозможно, и он вывалился из дверей, вжимая в ладонь тлеющую сигарету и шатаясь. Сумел дойти до выхода из комендатуры – и, лизнув саднящий ожог, окинул взглядом пустой плац. Люди были рядом – затаившиеся за машинами, прижавшиеся к стенам, к башням, закрывшиеся в помещениях, тихие… он ощущал их страх, дыхание, ток крови. Мотнул головой, раскидывая руки, и поднялся в небо Змеем Воздуха, ревя от голода. Его ослепило заходящее солнце – и он, на несколько мгновений придя в себя, изогнулся и завис высоко над укреплениями, раздраженно взбивая воздух хвостом. Над ним в легких перистых облаках, устилающих небо, начала образовываться воронка. Увидел он кипящее сражение, дым нефтяных полей, вспышки артиллерии на всех фортах, подлетающие комья земли и ошметки деревьев на местах взрывов, наступающую тьму охонгов, стаи раньяров, атакующих позиции защитников на засеках, и тха-охонгов, похожих на двигающиеся холмы. Люк на последних крохах воли заставил себя отвести взгляд от вновь засновавших по плацу солдат и понесся вправо – туда, где враги проломили оборону. К стене между Четвертым и Пятым фортами уже выходила пятерка тха-охонгов, сопровождаемая парой сотен мелких собратьев. Раньяры бросались на башни, пытаясь уничтожить орудия, и, судя по тому, что одна из башен Четвертого форта была сплошь облеплена «стрекозами», ее защитники пали. Отчаянно отбивающиеся военные на стенах форта увидели, как огромный полупрозрачный змей в потоках клубящегося ветра содрал с башни «стрекоз», отшвырнув их, а затем с невероятной скоростью облетел стаю раньяров по спирали – и чудовищ потянуло вверх и прочь от башен образовавшейся огромной воронкой. Смерч захватил двоих тха-охонгов и несколько десятков охонгов и с тяжелым гулом понесся обратно на позиции наступающих, а змей с высоты обрушился на одного из оставшихся гигантов. Искореженный инсектоид размером с грузовик, дергая жуткими лапами, взмыл в воздух, захваченный огромным клювом, и в борьбе между змеиными зубами и хитином победили зубы. Защитники наблюдали, как сминается в пасти огромный визжащий инсектоид: с треском лопалась броня, текла белесая слизь, а змей, снова рухнув на землю, ударил мордой с зажатым чудовищем о почву раз, другой…Тха-охонга разорвало на куски, и змей принялся с жадностью глотать его, дергая хвостом из стороны в сторону и сбивая нападающих мелких охонгов. – Его светлость прилетел, его светлость! – неслось над стеной. – Не зевай, он один, подсобляй, за тебя твое дело не сделает! – орали командиры, и оглушительно стрекотали пулеметы, и орудия били с новой силой. Вдруг, перебивая рокот артиллерии, над полем боя пронесся странный хрипящий и булькающий звук. Так мог бы всхлипывать гигантский кит. Защитники замерли: огромный змей стоял, широко расставив кривые лапы, склонив шею, и оглушительно сипел и кхекал, как нажравшийся шерсти кот. – Великий Инлий, неужто подавился? – с ужасом прошептал один из артиллеристов. – Не дай боги! Змей все сипел и дергался, аж до закатившихся глаз, затем захрипел – и из зубасто-клювастой пасти вылетел облепленный слюнями огромный кусок хитиновой брони с передней охонговой лапой и остатками плоти. Чешуйчатый герцог с омерзением отшвырнул его и повернулся к оставшимся тха-охонгам, угрожающе шипя. За полчаса было покончено и с раньярами, и с охонгами. У стены между Четвертым и Пятым фортами остались лежать три искореженные туши тха-охонгов: змей больше не пытался их жрать, зато то и дело дробил клювом и глотал мелких охонгов. – Не отравился бы, – обеспокоенно сказал товарищу минометчик, залегший в сторонке – чтобы увлекшийся чешуйчатый союзник случайно не задел своих. – Они же ядовитые. – Ничего, – бодро ответил ему сослуживец, – в Тидуссе вон и кузнечиков едят, и тараканов жареных… а это, считай, вообще креветка, только огромная! – Так то жареных, – минометчик с сомнением смотрел на исчезающего в огромной пасти охонга. – Хотя… а давай-ка ему парочку поджарим! И в сотне метров от завершающего уничтожение противника змея в общем грохоте зазвучали новые взрывы. Люк, с омерзением повозив языком по земле, чтобы избавиться от привкуса муравьиной кислоты, снова поднялся в воздух. Наступление продолжалось, но прорывы больше нигде не угрожали – и он, прежде чем вернуться в Третий форт, понесся к морю. Потому что голод не отступил – сколько там было мяса на этих охонгах? На один зуб, да еще в желудке противное ощущение, будто набил его ореховой скорлупой, и из-за кислоты есть хотелось еще больше. Он нырнул в воду, тут же заметил добычу – и очнулся только на закате, под водой, с тушей дельфина в зубах. Вода была красной – и Люк сначала решил, что это заходящее солнце так окрасило море… но затем рассмотрел обрывки плоти и черных плавников, качающиеся на волнах, помотал башкой от сожаления и недоверия – похоже, он уничтожил целую стаю дельфинов. С сытостью окончательно вернулась способность соображать почти по-человечески. Змей заглотил оставшуюся тушу – не пропадать же добру – и, отяжелевший, полетел обратно низко над морем. Вот и еще один урок, который не успел ему дать Луциус Инландер. Потратил много сил – будь готов к тому, что, несмотря на подпитку в первородных ветрах и охоту, проспишь несколько суток, а после пробуждения будешь готов съесть любое живое существо, оказавшееся поблизости. Сколько, интересно, таких мелочей еще упущено – и сколько придется узнавать, рискуя собственной шкурой и жизнями близких. Неудивительно, что старый змей был таким сухим и собранным и имел такой нелегкий характер. Опасность стать каннибалом кого угодно заставит держать себя и свою жизнь под контролем. Люк досадливо зашипел – по волнам пробежала рябь, и он усилием воли взял себя в руки. Нельзя тратить силы. Уже видны башни фортов, и там все еще кипят бои, а он и так оставил своих людей без поддержки на трое суток. Чудо, что они продержались это время, и страшно представить потери. Небо стремительно темнело, и орудия били все реже. Все же хорошо, что темнота дает им преимущество перед иномирянами. Люк невидимым сделал круг над укреплениями, уже трезво оценив позиции противника – враги так и наступали на отрезке между Первым и Восьмым фортами, – и, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, направился к Третьему форту. Ветра неслись с ним нос в нос, толкались в бока ледяными порывами, как молодые барашки, – радовались и приглашали поиграть. Но не время было для игр. Люк начал снижаться к воротам форта, когда слева вдруг пахнуло стылостью и тьмой. Он повернулся – и тут по морде его мазнула крылом странная длинная змеептица, похожая на уже виденные им тени. Мазнула и растворилась в ночи. Вернувшегося герцога в форте встречали опасливыми взглядами – но не шарахались, видимо, рассудив, что если раньше не сожрал, то сейчас и подавно не станет. Редко огрызались орудия, где-то далеко за стенами слышны были звуки пулеметных очередей и визг охонгов. Полковник Майлз, выйдя из комендатуры, поспешил Люку навстречу. Лицо командующего фронтом с одной стороны было ободранным и опухшим, и рукой он двигал с осторожностью, но в целом выглядел бодро. – Я решил, что вам понадобится, – проговорил полковник как-то слишком громко, протягивая Люку сигареты, и осмотрел его с головы до пят, словно ожидая увидеть чешую и клыки с когтями. Дармоншир тоже посмотрел на себя: босиком, в мятых брюках, в которых он завалился спать, в несвежей рубашке. Поморщился и с удовольствием закурил. – Как это вас угораздило? – спросил он, указывая на лицо командира. – Контузило, ваша светлость, – громко ответил Майлз, и теперь стало понятно, почему он так орет. – У них оружия нашего все больше и умельцев, что научились с ним обращаться, тоже. Взрывом мины шарахнуло о башню. Главное, жив, пронесло, слава богам. Мелочь, виталистов отвлекать не буду. Люк кивнул, прислушиваясь: за стенами раздались хлопки взрывов, далекие крики. – Почему меня не разбудили? – спросил он, выпуская дым. – Не смогли? – Так точно, ваша светлость, – откликнулся Майлз. – Уж что мы только не делали, бесполезно все. Нелегко нам без вас пришлось. – Я не знал, что столько просплю, – хмуро объяснил герцог. – Теперь буду знать. Какая расстановка сил, Майлз? Большие потери? Полковник посмурнел. – Почти три тысячи убитых, милорд, раненых примерно столько же. Плохо дело. В Шестом форте почти всех солдат стрекозы эти уничтожили, мы не смогли предотвратить прорыв. И на полосах обороны много полегло. Люк помолчал, осознавая размер катастрофы. – Итого из двадцати тысяч личного состава у нас осталось четырнадцать? – Меньше четырнадцати, – буркнул Майлз. – Сколько точно за сегодня потеряли, только к утру подсчитаем, – он прислушался к вдруг наступившей тишине, в которой, словно насмехаясь, запел соловей. – Затихли. Хорошо, что ночи на нашей стороне, ваша светлость.