– Я приглядываю за лейтенантом, чтобы не отвлекать сиделок от более тяжелых пациентов. Мы некоторое время служили вместе и одновременно попали в госпиталь. Свекровь внимательно посмотрела на нее и – высший пилотаж – словно невзначай поинтересовалась: – Вы были рядом, когда его ранили? Майор улыбнулась. Она оказалась совсем не проста. – Да. Но, полагаю, лейтенант сам вам все расскажет, если посчитает нужным. – Конечно, – согласилась леди Кембритч, снимая плащ и отдавая его горничной. – Но вы ведь побудете со мной? Расскажете о его состоянии… У серенитки не было шансов. Я пробормотала, что нужно идти, и мы с Ритой быстро направились в свои покои. Помощь требовалась срочно, но нужно было снять дорожную одежду, вымыться и что-то съесть, потому что неизвестно, когда получится это сделать в следующий раз. Когда мы спустились, в операционных уже работали наши хирурги – доктор Лео и появившаяся незадолго до моего отъезда серенитка Амаде?я Верфо?нсис. Маргарета пошла помогать на первичной обработке ран, а я подготовила в третьей операционной инструмент и перевязочные, спустилась к Кэтрин, распределявшей раненых, взяла у нее список тех, кого я могла зашить или обработать, и попросила санитаров поднять ко мне первого. Чуть позже, обрабатывая йодовой салфеткой рваную поверхностную рану спины, оставленную, по-видимому, лапой охонга, я снова почувствовала себя абсолютно счастливой. В эти моменты во мне не оставалось ни злости, ни страха, ни усталости – только сосредоточенность на деле. Поесть мне удалось только ближе к ночи, когда закончились те пациенты, которым могла помочь я. На втором этаже было тихо, врачи и медсестры разошлись кто на обход, кто отдохнуть, и только в операционных и реанимации продолжалась работа. Я предложила подменить Кэтрин на вечерних уколах, и она, поколебавшись, согласилась – не спала со вчерашнего вечера. Я же перед обходом налила себе чаю, схватила лежащий в маленькой обеденной каморке бутерброд и начала жевать его, радуясь отсутствию тошноты, когда вошел доктор Лео Кастер. Уставший, почти убитый, худой, но с горящими глазами – по ним я поняла, что операция прошла успешно. За прошедшие часы я успела пообщаться почти со всеми коллегами, которые были мне искренне рады, а вот с доктором Лео пересечься не удалось. – Приехали все-таки, – сказал он тихо, качая головой и улыбаясь. – Конечно. Хоть вы не ругайте меня. – Я налила в его большую кружку чай, положила рядом бутерброд. – Не буду, – пообещал пожилой врач, и мы некоторое время жадно ели в тишине. Слишком уставшие были и слишком хорошо понимали это. – Как вы себя чувствуете? – спросил он через несколько минут. – Сейчас хорошо, – отозвалась я. – А по утрам – все так же. – И вы, конечно же, не посещали врача в Виндерсе, – с укоризной предположил доктор Лео. – Не до того было, – признала я. – Плохо, – проговорил он. – Тогда сейчас возьмем кровь, и я вас посмотрю. Все-таки его светлость нанял меня именно для этого. – Вы же на ногах не стоите, – сочувственно сказала я. – Потом осмо?трите. – Когда потом? – поинтересовался он, кивая в сторону дверей. – Это бесконечный поток, Марина Михайловна. Не спорьте, война войной, а ваше состояние отслеживать необходимо. Ребенок не будет ждать, пока у нас появится время. Доедайте, – он устало вздохнул, – пойдем в кабинет. Сделаем сканирование, уже пора, возьмем мазки… это пятнадцать минут. Я послушно запихнула остатки бутерброда в рот и, глотнув чая, пошла за ним. Он был прав, игнорировать осмотры было безответственно. Доктор Лео действовал очень деликатно, и после всех манипуляций я улеглась на койку рядом с медицинским ультразвуковым сканером. Доктор приложил датчики к моему животу, запустил сканирование. Мягко зажужжал перед ним экран, бросая голубоватые отблески на его лицо – на мониторе должны были объемно отображаться матка и плод. Я смотрела на доктора: он вдруг поднял брови, что-то пробормотал себе под нос, почему-то отнял и снова прикрепил ко мне датчики. – Что-то не так, доктор Лео? – не выдержала я. – Все так, – сказал он успокаивающе. – Угу. Угу. Ошибки нет. Поздравляю вас, Марина Михайловна. – С чем? – испугалась я. Он улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. И в кабинете громко, словно издалека зазвучал глухой стук сердца. Очень частый. Слишком частый, перебивающий сам себя. Я нахмурилась – кажется, так не должно было быть. А доктор Лео повернул ко мне экран, и я, приподнявшись, некоторое время тупо смотрела на двух маленьких головастиков, расположившихся лицами друг к другу и поводящих тоненькими ручками и ножками. А потом перевела изумленный взгляд на доктора. – У вас будет двойня, – подтвердил он. Я рухнула обратно на койку и, закрыв глаза, затрясла головой. – Вы не рады? – осторожно спросил доктор Кастер. Я нервно засмеялась, не открывая глаз – будто это могло помочь. – Я очень рада, доктор. Очень-очень рада, разве не видно? Вы только проверьте… там точно не тройня, нет? Я не удивлюсь. – Точно, – сказал он с усмешкой, и я снова посмотрела на зависших на экране детей. Погладила рукой живот – и один из них заплясал, словно почувствовал прикосновение. Второй, видимо, уже спал и отвлекаться от важного дела не собирался. – Скорее всего, однополая, мальчики, – проговорил доктор Кастер, как-то хитро прокрутив изображение. – Но точно будет понятно после шестнадцатой недели. Ну что же. Видимо, с моей помощью боги решили резко увеличить поголовье Дармонширов на Туре и ударно обеспечить Люка наследниками. Хотела бы я, чтобы он был здесь. Чтобы увидеть выражение его лица. Это хоть немного скрасило бы мое собственное изумление. – Ну привет, ребята, – пробормотала я и поняла, что глаза опять на мокром месте. – Привет. Это… я. Долго осознавать удвоение моего материнского счастья не вышло. Я не успела встать с койки – меня опять повело, и я села обратно, когда под окнами замка снова засигналили машины. В коридоре раздался топот ног, понеслись голоса с улицы. Доктор Лео, моющий руки в раковине, устало ополоснул лицо, потер глаза, а затем взял из шкафчика маленький пузырек и выпил его. Потянуло сладковатым ароматом ландышей и мха. – Тоник, – объяснил он. Я поспешно надевала халат. – Пусть благословят боги того, кто его изобрел. Какой-то инляндец, магученый, не помню фамилию… Я встрепенулась, но не успела открыть рот, как он покачал головой. – Вам нельзя, Марина Михайловна, увы. И сейчас я бы крайне рекомендовал вам идти спать. – Пусть лучше Кэтрин отдохнет, – я уже выходила из кабинета. – Я подготовлю операционную, доктор. К утру я еле держалась на ногах, а раненые все прибывали. Не хватило транспорта вывезти всех быстро – и бойцов оставляли в крепостях, отправляя в первую очередь тяжелых. По обрывкам разговоров солдат, водителей и санитаров было понятно, что многих вытаскивали с засек и полос обороны, продвигаясь от фортов к сломанному ураганом лесу. Были и такие, что со вчерашнего ночного сражения лежали среди трупов, оцепенев от яда инсектоидов. У кого-то уже начались сепсис и жар, а наших виталистов, несмотря на то что я усилила их своей кровью, не хватало, чтобы купировать заражение у всех, кому требовалось, и сохранить конечности. Хирургам приходилось работать мясниками, отнимать руки и ноги – и, как я ни была закалена, смотреть на санитарку, которой при спасении бойца осколком гранаты оторвало руку, или рыжего парня, у которого остались культи выше колен, было очень тяжело. Тяжелее была только смерть на операционном столе. Еще и тем, что только увозили тело, обрабатывали операционную – и доктор Кастер снова брался за инструменты, вставая над очередным пациентом. Страшный конвейер, конца которому не было видно. Утром меня сменила Кэтрин, и я, шатаясь, все же пошла к себе, хотя работы было достаточно. Доктор Лео свалился в сон в своем кабинете, а серенитка еще работала – я видела в окошке операционной, как бледно ее лицо под очками, маской и шапочкой. Я вяло поднималась по лестнице, держась за перила, – как всегда, стоило отвлечься от дела, начинала кружиться голова и накатывать тошнота. Мне было до слез жаль тех, кому мы не смогли помочь, несмотря на то что с опытом пришлось научиться отстраняться от горя и смерти. Но гормоны сделали меня восприимчивой и еще более нервной. Хотя куда уже более. Я вздохнула, коснувшись в кармане мешочка с иглами, который всегда был со мной, и пошла дальше. Если бы только у нас был хотя бы десяток виталистов, хирургам не пришлось бы так надрываться. И смертей стало бы куда меньше. Тяжелораненых, тех, кому нужна срочная помощь, можно было бы отправлять в стазис ждать своей очереди. Восстановление с виталистами идет куда быстрее, и осложнений, требующих повторных операций, почти не бывает… Я зашла в свои покои, щурясь от яркого солнечного света. Мария убирала со стола ужин, дожидающийся меня со вчерашнего вечера. – Открой окна, – попросила я и побрела к креслу. Очень хотелось свежего воздуха. – Позавтракаете, ваша светлость? – Горничная распахнула окно. – Чего-нибудь легкого, – кивнула я, опускаясь в кресло. Взяла со столика телефон, посмотрела на него с усталой злостью и тревогой и опустила трубку обратно. Никаких сообщений от Люка. В гостиную потек ветерок, Мария вышла за завтраком. А я, откинув голову на спинку кресла, подышала немного – и поймала себя на том, что почти засыпаю. Нет, так не пойдет. Я достала шаманский мешочек, повертела, вздыхая, одну иглу в пальцах и, зажмурившись, воткнула себе выше брачного браслета. И заплакала – не от боли. От усталости, тошноты и слабости, от тревоги за Люка, от страха за наше – и наших детей – будущее, от ночных смертей и понимания того, как много людей остались лежать за фортами и что самое важное для них теперь – быть сожженными, чтобы не превратиться в нежить. Я слишком много плакала последний месяц, но ничего не могла с этим сделать. Когда слезы иссякли, я осторожно заглянула в мешочек, иррационально опасаясь, что ошиблась и, несмотря на все подсчеты и пересчеты, там осталось много игл. Но она была одна. Одна! Завтра последний день. В это не верилось. От боли и голода все усиливалась тошнота, и я, снова схватив телефон, подошла к окну, иначе рисковала не дождаться Марию. Внизу стояли три грузовика, суетились санитары, а я смотрела на выгружаемых раненых, задыхаясь от злого бессилия и пытаясь не думать, сколько из них умрет, не дотянув до операции. Набрав Леймина, я прислонилась к стене у окна, смежила веки. – Да, госпожа герцогиня? – Его голос воспринимался отдаленно, будто я уже спала. – Жак, вы все знаете… – Я покачнулась и поспешно открыла глаза. – С моим мужем все в порядке? – Полчаса назад был жив и здоров, – проворчал Леймин. Он еще сердился на меня и говорил таким тоном, каким говорят с капризным ребенком. – Мне докладывают, что он не возвращается в форты, помогает в зачистке оставшихся инсектоидов, расчищает пространство для наступления. Я поблагодарила и, отняв трубку от уха, снова выглянула в окно. По небу летели клочки облаков, и где-то там летал и мой змей, не зная, что я здесь. Иначе бы он уже появился… точно сердился бы и уговаривал отправиться в Пески. И смотрел бы на меня с тоской… и я точно позволила бы себя обнять. А может, и сама бы обняла. Я всхлипнула. Мог бы и поинтересоваться, где жена. Или ему все равно? Или он знает и злится… Может, и правда я неправа и стоило улететь на листолете к старшей сестре в Пески? – Нет, – твердо сказала я вслух. – Я права. Мысли текли сонно, а я размеренно вдыхала воздух, пахнущий весной и морем. В Песках сейчас, наверное, уже жара… Ангелина рассказывала, что драконы, как потомки Инлия Белого, виталисты по крови и одним касанием могут облегчить боль. И тошноту наверняка могут убрать… – Вот ты идиотка, Марина, – громко произнесла я и застонала. Нужно было давно попросить сестру поговорить с Нории, может, к нам в Вейн прилетела бы хотя бы парочка драконов. Но как сейчас поговоришь? Телепорты не работают, телефонной связи нет… За спиной скрипнула дверь – вернулась Мария с завтраком. Я обернулась, но в этот момент из окна потянуло дымом, к горлу мгновенно подкатила желчь, и я, зажимая рот, чуть не врезавшись в стеклянную створку, побежала к ванной. А там, после выворачивания, сглатывая горькую слюну и тяжело дыша, уставилась в стену, забыв о том, как хочу спать и как мне плохо. Меня осенило, как можно связаться с Ани! И пусть я была измотана, когда Вася мне об этом рассказывала, но ведь запомнила, и обязательно нужно попробовать! – Мария, – попросила я, выйдя в гостиную, – разожги камин. – Да, ваша светлость, – отозвалась горничная. Она не удивилась. Я чудила и похлеще, чем разжигание камина теплой весной. И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию; отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра – и не нашла, поэтому вытянула из бара бутылку коньяка. Безжалостно вылила алкоголь в огонь – там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, – и подержала бутылку дном вверх, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв горлышко пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в камин, проговорила, замирая от предвкушения: – Отзовись, стихия от стихии моей! Пламя затрещало – я затаила дыхание, а огонь взметнулся золотым вихрем, и над моей рукой соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями – и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье – и я улыбнулась, глядя на нее.