Часть 7 из 8 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
На третий день после отмены спиртного у Говорова случился алкогольный делирий. Белая горячка. Мало того что он гонялся за чертями по отделению, так еще и порывался спасать от них медсестричек. Все закончилось тем, что охранники буйного пациента спеленали, понеся при этом моральный, а еще больше физический ущерб.
На следующее утро Стрельников причиненный ущерб полностью возместил.
После интенсивного курса терапии Говоров начал постепенно приходить в себя. Ежедневные пробежки и занятия в спортзале приносили бодрящее чувство кажущейся свободы. Единственное, что портило эту сказочную жизнь, – встречи с психотерапевтом. Вальяжный и уверенный в себе Степанков вначале раздражал Говорова до зубного скрежета. Копание в душе было не только противным, но и очень болезненным. А потом он свыкся. Даже стало самому интересно, кто же он на самом деле.
Через год, истратив уйму денег, Стрельников с внутренней гордостью представил сотрудникам банка нового начальника внутренней охраны. Отдохнувший, загорелый, подтянутый, с военной выправкой и цепким взглядом, отставной полковник Говоров Станислав Алексеевич начал новую жизнь.
– Я вчера около десяти вечера проезжал мимо банка. В твоей приемной мелькнул свет. Я сразу набрал тебя, – Говоров внимательно следил за реакцией Стрельникова.
Павел вспомнил, как после звонка Софья начала ворчать, что спокойно поговорить не дадут. И говорили они тогда, кажется, о детях. И он еще подумал, что звонит Лера. Но она так и не перезвонила. Значит, рассердилась. Это надолго.
– Я с дежурным охранником прошелся по всем этажам – нигде никого.
– Стас, может, показалось?
– Хотелось бы верить, Паша. В твоей приемной кто-то был. С утра я сам проверил все закоулки. Смотри – в разжатом кулаке блеснула малюсенькая коробочка. – Как тебе находка? Прослушка примитивная. Такую купить несложно. Но прикрепить ее мог только кто-то из сотрудников. Знаешь, где я ее нашел?
Стрельников вопросительно посмотрел на Говорова.
– За настенными часами в конференц-зале.
– И что теперь делать? – Голос Стрельникова был ровным.
– Верну назад. Пусть думают, что мы не в курсе. Сегодня вечером подъеду к тебе. Проверим на всякий случай квартиру.
Вопросы и догадки вихрем проносились в голове, отчего Стрельников никак не мог сосредоточиться. Настроение на все выходные бесповоротно испортилось. Не хватало только еще найти прослушку у себя дома. От мысли, что кто-то чужой без разрешения ходил в его кабинете, касался его вещей, рассматривал на стенах фотографии, переставлял книги, Стрельникову стало особенно неприятно.
В дверь несмело постучали. Виолетта так всегда стучала в конце рабочего дня: робко и несмело, боясь получить новое распоряжение и, не дай бог, задержаться на работе в канун выходных.
– Пал Палыч, я еще нужна вам?
В голосе секретарши звучал готовый ответ.
– Сегодня – нет. Вы свободны. Хороших выходных.
Последняя фраза прозвучала излишне холодно, и Стрельников, чтобы ее как-то скрасить, улыбнулся.
Виолетта собиралась сказать «спасибо» за пригласительные билеты, но, увидев Говорова, погасила лучезарную улыбку и только кивнула головой. Говорова она побаивалась. Его побаивались все, независимо от занимаемых должностей. Начальник внутренней охраны банка был под стать генеральному директору: немногословный, серьезный и привлекательный. «Им бы немного теплоты в глазах да улыбку на лица. А так – два робота», – сделала заключение Виолетта.
* * *
Дождь начался сразу, как только Саша вышла из метро. Холод быстро заполз под куртку. Надо было не раздумывая ехать машиной. Получилось бы дольше, зато теплее. Такую непогоду она любила, но исключительно сидя с книгой в кресле, завернувшись в мягкий, теплый плед.
К старому дому на проспекте Вернадского от метро Саша добралась насквозь продрогшая минут за десять. Звонок она нажала минута в минуту оговоренного времени. Только Юрий Николаевич Степанков, отличавшийся патологической точностью, дверь открывать явно не спешил. Она позвонила еще раз и прислушалась. За дверью послышались шорохи, что-то со стуком упало. Дверь, которую Саша помнит лет сто, открылась, и на пороге, закрывая проем, застыл растрепанный Степанков.
– Ты не один? Мы же договаривались… – В голосе Саши звучала обида.
– Давай, ты… Это… – Степанков пригладил торчащие волосы, пытаясь придумать оправдание. – Здесь за углом кафе. Выпей кофе.
Он лукаво улыбнулся, обрадовавшись своей сообразительности. При этом он даже не извинился, словно договоренности и вовсе не было. За дверью послышались легкие женские шаги и снова что-то упало.
– Она уже уходит, – одними губами прошептал Степанков. – У тебя – полчаса. Не засиживайся!
Наставление Степанкова догнало Сашу через лестничный пролет. Пришлось опять идти к метро, где на углу располагалось небольшое кафе. Раньше на этом месте, сразу за домом, была пивная. Но когда это было.
С Юрой Степанковым она училась в одном институте, на одном курсе, правда, в разных группах, но это никак не мешало дружбе. На втором курсе Степанков даже пытался ухаживать за ней. Но у нее тогда уже случился роман. Настоящий. Длиною в четыре года.
Случившееся разногласие со Степанковым она тогда серьезно переживала. Правда, недолго. Спустя неделю Юра Степанков как ни в чем не бывало снова сидел возле нее на всех лекциях. Мир восстановился.
Любовь ее захлестнула внезапно и надолго. Тогда она знала – навсегда.
Илья был на курс старше. Веселый, остроумный, он умудрился с первого знакомства понравиться и бабушке, и матери. А вот дед… Дед оказался в другом лагере и был стойким противником ее избранника. Открыто, конечно, дед ничего не говорил, но она это чувствовала. «Нет в твоем Илье мужской породы, – как-то заметил дед. – А если так, то остальные достоинства не имеют значения».
Любовь, как известно, слепа. И никто не знает, за что одних любят, а других нет… Отношения оборвались так же внезапно, как и начались. С каникул на шестой курс Илья приехал с обручальным кольцом. Ей показалось, что она умирает. Умирала она долго и мучительно. По частям… Слова деда оказались пророческими.
За те полчаса, что Саша коротала в кафе, она успела выпить не только чашечку кофе, но и съесть пару пирожных. Пирожные были настолько вкусными, что она не удержалась и заказала для Степанкова. Он вспомнил о ней в тот момент, когда коробка аккуратно пристроилась поверх пузатой бутылки коньяка. Ответить на звонок оказалось делом непростым. Телефон дребезжал в глубине сумки.
Сумку, которая была из серии «на все случаи жизни», она привезла из Германии. В последний момент, уже перед самым отъездом, мать Степанкова завела ее в первый попавшийся магазин. Кроме сумок, мелких ярких сувениров и улыбающейся продавщицы, в магазине больше ничего не было. Сумки были невообразимо дорогими, особенно вот эта «на все случаи жизни». Она могла стягиваться шнурком, превращаясь в спортивную торбу, в которую легко вместилась не только бутылка коньяка, но и коробка с пирожными. Стоило уложить плотное дно, и от мешка не было и следа – обычная сумка, умело декорированная толстым шнурком.
– Пусть подарок напоминает тебе, что в Москве у нас остался сын без присмотра, – Анжелика Николаевна вручила подарок.
Сын, то есть Степанков, ни в чьем присмотре давно не нуждался, но от сумки отказаться Саша не смогла.
– Я тебе так скажу. – Степанков прикончил последнее пирожное и на всякий случай заглянул в коробку. – Без больного диагноз я, конечно, не поставлю, но одно скажу наверняка – у него психологическая травма, а потом уже твоя неврология.
Что-то подобное она и ожидала услышать. Какая-то деталь всплывала в ее памяти, но чего-то не хватало до полной картинки. Что же случилось в жизни Лагунова, через что же он так болезненно перешагнул? Или, наоборот, не смог перешагнуть?
– Ты заметила, что твой Лагунов постоянно чувствует вину перед женщиной или женщинами, неважно? Главное – чувство постоянное, навязчивое, а оно, как известно всем умным людям, самое разрушительное из всех чувств.
– Ну, это я, допустим, и сама знаю, что чувство вины разрушительное. А почему вдруг – вина перед женщиной? Может, у него вина перед коллегой или перед клиентом, которого обещал спасти от тюрьмы и не спас?
– Согласен. Но, опять же, кого он не воспринимает? Нянечек там всяких, медсестричек, тебя, кстати, тоже. Одним словом – женщин. Ну, так какой отсюда вывод?
Степанков прищурил глаза и смотрел на нее так, словно она давно знала ответ сама.
– Правильно, – продолжал Степанков, – болезнь – это самозащита сознания. И оно будет держаться за болезнь до победного конца. Скорее всего, – Степанков предупредительно поднял указательный палец, – какие-то комплексы сформировались в глубоком детстве, потом с возрастом начали контролироваться, вытеснялись в подсознание. А потом – бац! – стресс! И понеслось! Крыша – тю-тю!
Лекция была красноречивая и познавательная. Степанков, похоже, нравился сам себе. Даже глаза заблестели. Возможно, эти глаза, без тени лукавства и сомнения, и притягивали всех тех, кому нужна была помощь этого грузного, неуклюжего человека, способного заглянуть в святая святых – в человеческую душу.
– Это, кстати, тезис докторской диссертации, – подвел итог без пяти минут профессор.
– О высоких материях я сразу догадалась.
– Как твой алкоголик поживает? Надеюсь, после моих сеансов в стойкой ремиссии?
Саша вытаращила глаза. Никаких знакомых алкашей у нее отродясь не было.
– Ох, эта ваша девичья память! Помощь нужна была другу твоего друга. Фамилию твоего друга не помню, а своего пациента помню – Говоров, – каламбурил Юра Степанков.
Напоминание о Стрельникове навеяло грусть.
– Ты чего сникла?
– Юр, я, наверное, поеду в Германию. Меня приглашают работать в клинике.
– Не смеши людей. Меня тоже, представь, приглашали. Помнишь, я год там прожил. И все! Домой! Тоска там неимоверная. Даже не думай!
Конечно, ему легко говорить, а у нее третий день после встречи со Стрельниковым, и на душе еще паршиво. В Германии она не будет думать о нем. Уже ради этого стоит подписать контракт. Она уедет, а он женится или, наоборот, он женится, а она уедет. От слагаемых сумма, как известно, не меняется.
– Может, у меня там мужчина.
– Какой мужчина? Скажи просто – немец. А то сразу – мужчина. С немками долго жить невозможно. Я это тебе ответственно заявляю. С немцами не пробовал, – хохотнул Степанков, – но уверен – то же самое. Они правильные и пресные.
– Ладно, пока не уехала, ты посмотришь Лагунова?
– Скажи, я тебе хоть раз отказывал в помощи? Конечно, посмотрю. Хоть все отделение пересмотрю.
Давая обещания, Степанков пошел в кабинет и вернулся с толстой записной книжкой.
– Три дня меня не будет. А потом… пятница. Ох, до чего замечательный день! Самый лучший день недели. – Степанков пролистал исписанные страницы. – Понедельник устроит?
Ее устраивали все дни. И если бы Степанков предложил ехать в больницу прямо сейчас, она поехала бы, не раздумывая.
На лечебном факультете Степанкова знали все или почти все. Невзрачный на вид: невысокий, полноватый, слегка растрепанный, при этом он был душой любой компании. Участвовал во всех студенческих движениях, форумах и попойках.
Резкие перемены произошли, кажется, на четвертом курсе. Очередная дама сердца училась в МГУ на факультете психологии. Высокую, на голову выше Степанкова, очкастую девушку Саша видела пару раз в коридорах института и даже была лично представлена, после чего и поссорилась со Степанковым. Как можно было променять ее, лучшую подругу, на ту очкастую дылду?
В результате очередного непродолжительного романа Степанков увлекся психологией настолько, что параллельно заочно окончил факультет психологии в том же МГУ. То ли девушка была прирожденным психологом, то ли Степанков родился для психологии – неизвестно. Вскоре, между делом, Степанков защитил кандидатскую диссертацию, доказав депрессивную компоненту в судьбе алкоголиков. Потом появились на свет монографии. Пришло признание и начало докторской диссертации.
О Лагунове они больше не говорили. Разговор перескакивал с темы на тему, пока Саша не спохватилась. Пора домой.
Всю дорогу до остановки Степанков рассказывал анекдотические случаи из своей практики. И она перестала себя жалеть, и грусть немного развеялась.