Марина стояла там же, где он ее оставил, и выглядела просветленно. Притихла, глаза горят, и смотрит так, будто перед ней вовсе не никчемный ряженый священник, а существо крылатое и божественное. Только б на колени не упала и не начала молиться… Он представил, как эта девчонка с обкусанными губами, запинаясь от нетерпения, твердит заученные слова и смотрит, смотрит на него снизу вверх своими ведьмовскими глазищами, и понял, что от подобного зрелища не отказался бы. – Мне так много хочется у вас спросить… – заговорила она дрожащим голосом, и Северьян немедленно вспомнил о делах. – Но я не знаю, с чего начать. – Позже, – хмуро сказал он, замаскировав под этим словом другое – «никогда». – У меня встреча. – С потусторонним? – С одержимой. Марина неуверенно оглянулась на брата – тот стоял за ее спиной уже без глупых очков. Оба напоминали придуманных и нарисованных в убогой обстановке комнаты персонажей: светловолосая девочка в длинной футболке с Пикачу, мальчик с белыми глазами… – А это, случайно, не Олечка Руденко? Игнат пожал плечами, а Северьян склонил голову к плечу и ждал продолжения. – Ну, Оля… Дочь физрука из нашей школы, ты его не застал, – объяснила она Игнату. – Адовая какая-то история… Про нее в газете написали! Никуда не уходите, – это уже Северьяну. Марина метнулась в санузел, а вернулась со сложенной вчетверо пожелтевшей газеткой. Развернула слипшиеся страницы, покивала им как старым знакомым и протянула Северьяну. Он пробежал взглядом по строчкам. Ничего нового, кроме имени, не узнал. – Да, она. – Я знаю их адрес! Это не то, что ты подумал, – добавила она в ответ на вопросительный взгляд брата. – Я просто провожала Олю домой, когда ей стало плохо в школе, ясно? Могу отвезти! Не его катать хотела, конечно, – побыть с братом. Однако в предложении таилось заманчивое обещание экономии. Через полупуть в незнакомую квартиру ему не попасть – пришлось бы вызывать такси. Привлекать к себе и своим маршрутам лишних людей да еще и платить им за это Северьян терпеть не мог. Но… Всегда возникали какие-то «но»: сейчас она скажет, что ехать придется на мотоцикле. И вот уже летит по ночному Автозаводу черная колесница, ведомая черным всадником с черным монахом за спиной, и местные алкаши от зрелища такого бросают свою водяру и бу?хаются на колени… Или бегут за добавкой… Или… – У меня машина возле подъезда, – прочитав по его лицу, добавила Марина. – Тут недалеко ехать, минут десять. – Рина, не… – выступил вперед Игнат, но она так на него зыркнула, что продолжения не последовало. – Я получила права. Сдала! Сама! С третьего раза! Лицо Игната вытянулось. Он неуверенно улыбнулся, а потом подбежал, обнял сестру так крепко, что она вскрикнула, и легко приподнял над полом. – Вот! А ты боялась! А ты – не верила! – Я же для тебя. Чтобы ты гордился. Со своего места Северьян видел абсолютно счастливое лицо мертвого парня, и внутри ворочалось что-то, ранее лежавшее смирно: то корябнет острым углом, то отпустит, то снова прихватит так, что слезы из глаз. Для этого, что ли, была поездка в Перово? Мужик Вырыпаев со своей Натахой, бейсбольная бита, разгневанная Вика и ее головорезы… Для этого? – Я безумно тобой горжусь, – сказал Игнат, и Северьян уставился в пол. Подумалось: Марина – так себе хозяйка. Тополиный пух сугробами по углам и под мебелью – пылища… Они не шептались, но сбавили громкость. – Ты на дедовой «селедке»? Ну и как она, бегает? – Не особо, но парни поковырялись… – Парни. Вот с твоими парнями я бы очень серьезно поговорил… – А что мне еще оставалось? Ты умер. Деньги закончились. Знаешь, сколько стоили похороны? – Нужно было меня сжечь. – Ты же не сказал, что этого хочешь… Северьян не вытерпел и фыркнул. Только после этого оба, кажется, вспомнили, что он тоже здесь. – О’кей, – сказал Игнат. Невидимая лампочка внутри него в последний раз моргнула и погасла. Вспомнил, значит, что тут у них не сцена возвращения блудного родственника из затянувшейся поездки, а скорее, вынос тела. – Покажешь, как рулишь? – Конечно! – подпрыгнула Марина. Северьян только рукой махнул – с него не убыло. Вышли. Марина жалась к Игнату, Северьян шагал позади. Даже с улицей не ошибся. Все потому, что Автозаводский район был и его родным тоже. Не его – Севера, но какая теперь разница. Неподалеку отсюда, всего-то через парк, в унылой панельке на Лескова жили родители и сам Север – до свадьбы с Викой, после которой молодые переехали в отдельное жилье поближе к центру. Бабушка умерла годом раньше. От потолка в ее квартирке отваливались и падали в тарелку куски штукатурки. Переоформили на Севера, время от времени надеялись на расселение аварийного дома, потом забывали – как и те, кто на это расселение не единожды намекал. С дурной славой райончик. В городе орудует маньяк? В Автозаводе. Уличные пьяные разборки стенка на стенку? В Автозаводе. Ночью по улицам лучше вообще не ходить, но если еще и в Автозаводе… Это сейчас центральный парк – приятное местечко для долгих прогулок, а в девяностые туда даже местные заходить боялись. Северово четырнадцатилетие выпало на начало нового века. И вот они – гормональные взрывы, подростковые бунты, одна-единственная попытка уйти из дома, закончившаяся столь скорым возвращением, что никто ничего не заметил, робкая влюбленность в одноклассницу, но не в обычной школе, а в музыкальной – ее звали Вика… Совсем незначительный список бед. Его пубертат можно было бы назвать безоблачным, когда б не Северьян. Началось с обрывочных сновидений о себе самом, поначалу приходивших не каждую ночь, и оттого казалось – это все от усталости, перенапрягся в школе, пройдет. Не проходило – росло, набирало яркость, крепло. Поначалу неумелый, Северьян перенял у своей первой души то единственное, что помогло ему не озлобиться и не возненавидеть свою новую половинчатую ипостась – любопытство. Нет, постойте, он должен был разобраться. Автозаводский парк стал для него не только местом, где днем гуляли мамаши с колясками и собачники, а по ночам – маньяки и пьяная гопота. Здешние растрескавшиеся дорожки, которые позже будут облагорожены, и еще не подстриженные в квадрат кусты повидали множество смертей. Стоял на отшибе парка заброшенный летний кинотеатр, некогда известный как «Родина». Для истории архитектуры, наверное, ценный объект: деревянный теремок, украшенный лепниной на тему героического труда эпохи, с ажурной открытой галерейкой. Внутри, в крошечном по нынешним меркам зале еще оставалось несколько рядов коричневых жестких кресел; резные полуколонны, подпиравшие гнилую потолочную дранку; богато-синий, ягодный – вкусный какой-то – оттенок стен. Когда-то – киносеансы, концерты, детские праздники. Сейчас – тлен в трещинах толщиною с палец, шприцы и битое стекло, дощатые неупокоенные останки… жизни. Жизни ли? Да, именно так. Именно там новорожденный Северьян – бледный подросток, еще не видевший солнца, – и встретил первого Есми. Точнее, первую. И еще двоих. Итого трое. Кто вы такие? Живые? Мертвые? Призраки?.. Навсегда семнадцатилетняя школьница, возвращавшаяся парком от подруги. Это был ноябрь, двадцать пятое число. Еще в гостях стало нехорошо, зазнобило, полный нос соплей. Я почти сразу попрощалась. Он сначала сидел на лавочке, а когда я прошла мимо, встал и пошел за мной. Я побежала. Он тоже. Догнал, затащил в заброшку. Связал руки и задрал мне юбку, а в рот засунул мои же трусики. Я медленно задыхалась, пока он… Не договорила – уткнулась в грудь обычного такого мужичка. Не урка с виду и не бандюган. Сдружились тут, наверное, годами прикованные к одному месту разных своих смертей. Северьян был ей за это благодарен. Третий – слесарь-механик с ГАЗа. Ну как слесарь-механик – только устроился, поработать еще не успел. Дембельнулся, с братвой тут отмечали. Колян, друг, пришел со своей новой – такая краля, губы красные-красные, буквой «О», так и просят, чтобы их… Веселая девка. Колян видит, что я б ей… (оглянулся на школьницу, сглотнул), и нарочно ее еще крепче жмет. А она ржет и губами так делает… Меня водка совсем расхолодила, стояк такой, что чуть… (снова посмотрел на девчонку, хмыкнул). И я ее к себе позвал. Прямо так и сказал ей – пошли со мной, я тебя приласкаю, не то что этот. Колян только и ждал. Без предупреждения ка-ак сунет мне в морду. А я виском о кирпич – ы-ыть!.. Тот, что девчонку успокаивал, молчал, не спешил рассказывать свою историю. Да и чего ему перед пацаном наизнанку выворачиваться?.. С виду инженер или офисный работник. Может, окна пластиковые продавал. И она к нему так доверчиво… А потом шепнула ему что-то, и Северьян не столько различил, сколько по губам прочитал, и внутри сделалось так погано, как никогда еще не было. Папа. Как он еще мог тут оказаться, если не вздернулся на потолочной балке над тем самым местом, где так страшно и мучительно расставалась с жизнью его дочь? Чем я могу помочь вам? Кого умолять, чтобы Фриде перестали приносить платок? Они по очереди подходили к нему и говорили на ухо, трижды – одно и то же. О ритуале, который отправит их туда, куда они должны были попасть, но так и не попали – на изнанку города. Про изнанку Северьян однажды слышал. В больнице, когда Север навещал вынутого из петли маленького Владика. Владик туда не хотел, а для них это было лучше, чем вот так, здесь. Но ритуал… Я не смогу. Никогда не смогу этого сделать. Не смогу – и все. Я не стану. Поищите себе другого спасителя. И он ушел, а они остались там, в зале заброшенного кинотеатра – до поры до времени. Они знали, что он обязательно вернется и уже не будет так категоричен. Прибежит. Собственная природа позаботится. Потому что он такой же, как и они, – приговоренный этим своим двоедушным предназначением. Северьян вернулся спустя пару ночей – позеленевший, дрожащий и нервный. Ритуал перестал казаться ему невыполнимым. В тот момент для него вообще не было ничего, на что он не пошел бы, только б избавиться от внезапной лихорадки, которая, казалось, грозила переломать ему кости. Еще недавно он жалел девочку и ее отца, и незадачливого казанову с пробитым виском, но теперь он хотел как можно скорее с ними покончить. Его раздражало то, как невыносимо долго те двое стоят обнявшись – будто не хватило всех этих лет, чтобы наобниматься, – и как мнется убитый дембель, хотя вызвался быть первым сам. Все получилось как-то скомкано и грязно. Стыдно, что ли, как наутро после пьянки, и так же люто, как во время нее. С простейшим по сути ритуалом Северьян справился, ничего, подобающего моменту, внутри себя не испытав. Потом, правда, не сдержался, блеванул, испачкал свитер. Но и тут с каждым разом становилось проще… «Родину» сравняли с землей: когда старенький «Мерседес-селедка» Марины проезжал мимо парка, Северьян не увидел знакомых очертаний заброшки. Радио орало что-то про любовь. Марина водила плохо, но с большим азартом. Северьяна на заднем сиденье кидало из стороны в сторону – в поисках опоры он совсем забыл о том, куда едет и что ему предстоит сделать, а когда машина затормозила возле блочной девятиэтажки, вдруг вспомнил. Но было уже поздно. # 4 – Он не исчезнет? Северьян, мысленно уже пребывавший в квартире на восьмом этаже, которая заранее представлялась ему демонической, обернулся. Марина так и осталась сидеть за рулем, Игнат – рядом. Оба глядели на него испуганно. – Когда вы… ты в прошлый раз ушел, я перестала его видеть, – пояснила Марина. – Ах, это. – Он запрокинул голову и отыскал взглядом окна семьи Руденко. Крайнее слабо светилось: ждут. – Игнат не исчезнет. Я буду неподалеку. Прежде чем ему открыли, домофон пиликал секунд тридцать. В исчирканном маркерами гробике лифта Северьян попытался вспомнить все, что ему известно о бесноватости. Ни-че-го. Есми не вселяются в людей, а если вселяются, то это шизофрения. Откажусь. Посмотрю на нее и откажусь. Пусть идут к психиатру. Дверь была приотворена. На лестничной клетке курил тощий парень в черной футболке с застиранной надписью «Любимый муж и самый лучший папа». До чего же тошно… Похоже, ровесники, хоть Северьян из-за бороды и выглядел старше. У него самого сейчас вполне могла бы быть десятилетняя дочь. Точнее, у Севера, если б не Северьян. – Зайди, посмотри. – Парень кивнул на дверь. Сразу на «ты» и никаких «батюшек». – Там жена с ней, не дает спать. В то, что Северьян сумеет помочь, он явно не верил, а тот уже вошел в роль – прежде чем ступить внутрь, размашисто перекрестился, бормотнул первые слова молитвы. Вошел и замер. Рыгания были слышны уже с порога. Будто пенопласт переламывают снова, и снова, и снова. Страшно вообразить, что творится в желудке и гортани этого ребенка…. Время от времени эти звуки, будто накопившись, вырывались утробным и низким «Оля». Или «Ого-оля» – точнее разобрать не получалось. Нарочно медля, Северьян начал снимать правый ботинок. Девочка что-то выкрикивала. «Бог, Бог!..» Северьян застыл и прислушался. – Бог должен благословение давать, а не батюшка! Ему и до этого было жарко, а теперь пот хлынул по спине потоком. Она знает, что он здесь, но не распознала двоедушника. Есми не вселяются в людей. Бред… – Ого-оля, – отрыгнула девчонка. Стоило Северьяну стащить второй ботинок, из комнаты выскочила и вцепилась в него цыплячьими руками крошечная женщина, с виду почти уже старуха. В голове промелькнуло: «Мать!» Это все не от возраста – с горя.