Пег бросилась навстречу Эдне и крепко обняла ее. — Эдна! — завопила она и крутанула старую подругу, чтобы хорошенько разглядеть со всех сторон. — Неужто сама Роза Друри-Лейн[19] почтила своим присутствием наши скромные берега! — Милая моя Пег! — воскликнула в ответ Эдна. — Ты ничуть не изменилась! — Она высвободилась из объятий подруги, сделала шаг назад и окинула взглядом здание театра: — Но неужели это все твое, Пег? Целое здание? — Да, увы, — отозвалась Пег. — Хочешь купить? — У меня ни гроша за душой, дорогая, а то бы непременно. Прелестный театр. Значит, ты стала импресарио! Ну надо же, наша Пег — театральный магнат! Фасад напоминает старый «Хэкни»[20]. Очень мило. Понимаю, почему ты купила этот дом. — Я тоже понимаю, почему его купила, — вздохнула Пег, — ведь иначе я до старости лет жила бы в довольстве и богатстве, а кому это надо? Но хватит про мой дурацкий театр, Эдна. У меня просто сердце разрывается из-за беды с твоим домом — и нашей несчастной Англией! — Пег, милая моя! — Эдна мягко коснулась тетиной щеки. — Да, дело дрянь. Но мы с Артуром живы. А теперь благодаря тебе у нас есть крыша над головой, а нынче не каждому так везет. — А кстати, где же Артур? — встрепенулась Пег. — Не терпится с ним познакомиться. Я тем временем уже давно его заметила. Артур Уотсон — писаный темноволосый красавец в голливудском стиле с квадратной челюстью — в тот момент с чрезмерным энтузиазмом пожимал руку таксисту, ослепляя его белозубой улыбкой. Он был хорошо сложен, плечист и гораздо выше ростом, чем казалось на экране, — что для актеров, вообще-то, редкость. Сигара у него в зубах выглядела реквизитом. Я впервые видела такого красивого мужчину в жизни, а не в кино, но в его внешности проскальзывало нечто искусственное. Например, на глаза ему постоянно падала непослушная прядь волос, что смотрелось бы привлекательно, если бы не было столь явно отрепетировано. (Небрежность не бывает намеренной, Анджела.) Короче, он выглядел как актер — вот самое точное описание. Как актер, исполняющий роль красивого, хорошо сложенного мужчины, пожимающего руку таксисту. Артур подошел к нам широким спортивным шагом и затряс руку Пег с тем же неуемным энтузиазмом, как и руку бедолаги таксиста. — Миссис Бьюэлл, — произнес он. — Безумно любезно с вашей стороны предоставить нам кров! — Мне только в радость, Артур, — отвечала Пег. — Я обожаю вашу жену. — Я тоже! — пророкотал тот и с такой силой стиснул Эдну в объятиях, что ей, наверное, стало больно, но она лишь просияла от удовольствия. — А вот моя племянница Вивиан, — представила меня Пег. — Она живет у нас с начала лета. Учится, как не надо управлять театром. — Ага, та самая племянница! — воскликнула Эдна, как будто слышала обо мне много хорошего. Она расцеловала меня в обе щеки, окутав ароматом гардении. — Надо же, Вивиан. Ты настоящая красотка! Только не говори, что хочешь стать актрисой и сломать себе жизнь. Хотя у тебя есть все данные для сцены. Она одарила меня улыбкой — невероятно теплой и искренней для звезды подмостков. Но что еще важнее, Эдна отметила меня своим безраздельным вниманием, и я мгновенно воспылала к ней любовью. — Нет, — ответила я, — я не собираюсь в актрисы. Но мне очень нравится жить в «Лили» у тети. — Еще бы, дорогая. Ведь тетя у тебя чудесная. Тут встрял Артур, едва не раздавив мне ладонь рукопожатием: — Безумно рад познакомиться, Вивиан, безумно рад! И давно вы играете в театре? Мой восторг перед Артуром слегка померк. — Да нет же, я не актриса… — начала было объяснять я, но Эдна опустила руку мне на плечо и шепнула на ухо, как ближайшей подруге: — Не обращай внимания, Вивиан. Артур иногда бывает рассеянным, но рано или поздно до него дойдет. — Выпьем по коктейлю на веранде? — предложила Пег. — Вот только я не сообразила купить дом с верандой, так что устроимся в грязной гостиной над театриком и притворимся, будто пьем на веранде! — Непобедимая Пег! — улыбнулась Эдна. — Как же я по тебе скучала! Спустя несколько подносов с мартини я уже будто знала Эдну Паркер Уотсон всю жизнь. Своим невероятным обаянием Эдна словно освещала гостиную: этакая королева эльфов с ясным маленьким личиком и мерцающими серыми глазами. Но ее внешность была обманчива. При очень белой фарфоровой коже Эдна вовсе не казалась слабой или болезненной. Несмотря на миниатюрность — по-птичьи узкие плечики, худощавое сложение, — она не выглядела хрупкой. Ее громкий смех и уверенная походка резко контрастировали с небольшим ростом и бледностью. Это был дюжий маленький эльф. Я никак не могла понять, в чем секрет ее красоты. В отличие от девушек, с которыми я веселилась все лето, черты у нее были небезупречными. Лицо скорее круглое, скулы не точеные, как тогда было модно. Да и молодость ее давно миновала: Эдне было не меньше пятидесяти, и она не пыталась это скрыть. На расстоянии возраст не так бросался в глаза (потом я узнала, что она играла Джульетту в сорок пять, причем играла прекрасно). Но вблизи было заметно, что кожа вокруг глаз пестрит морщинками, а линия подбородка начала оплывать. В стильно уложенных коротких волосах блестели серебристые нити. Но душа у нее осталась юной. Никто не поверил бы, что Эдне пятьдесят. А может, возраст просто не имел для нее значения и ни капли не тревожил. Проблема многих стареющих актрис в том, что они пытаются повернуть время вспять. Но к Эдне время отнеслось весьма благосклонно, и в ответ она не держала на него зла. А главным ее природным даром была сердечность. Она радовалась всему, что видела, отчего хотелось постоянно находиться с ней рядом, купаясь в лучах ее радости. Даже Оливия при виде Эдны сменила привычную угрюмую гримасу на столь редкую улыбку. Они обнялись, как старые подруги — и они действительно ими были. Как я узнала тем вечером, Эдна, Пег и Оливия познакомились на полях сражений во Франции, где Эдна гастролировала с британской театральной труппой и играла в спектаклях для раненых солдат. Пег и Оливия ставили эти спектакли. — А ведь где-то на этой планете, — заметила Эдна, — хранится снимок нашей троицы в полевом госпитале. Я бы многое отдала, чтобы еще раз взглянуть на то фото. Какие же мы были молодые! И какая ужасная у нас была форма — платья мешком без всякой талии. — Помню ту фотографию, — кивнула Оливия. — Мы там жутко грязные. — Мы всегда ходили грязные, Оливия, — возразила Эдна. — Поле боя, чего ты хочешь. Никогда не забуду, как там было холодно и сыро, в этой Франции. А помните, я делала себе сценический грим из кирпичной пыли и свиного сала? Я тогда очень боялась выступать перед солдатами. У них были такие ужасные раны. Помнишь, Пег, что ты мне сказала? Когда я спросила: «Как можно петь и танцевать перед этими бедными покалеченными мальчиками?» — Я тебя умоляю, Эдна, — отмахнулась Пег, — разве упомнишь каждое сказанное слово. — А я вот помню. Ты сказала: «А ты пой громче, Эдна. Танцуй веселее. И смотри им прямо в глаза». А еще ты сказала: «Не смей унижать этих храбрых ребят своей жалостью». Так я и поступила. Я пела громче, танцевала веселее и смотрела им прямо в глаза. Задвинула свою жалость поглубже и не унизила ею этих храбрых мальчиков. Но господи боже, до чего же было тяжко. — Ты выложилась на всю катушку, — одобрительно кивнула Оливия. — Если кто и выкладывался, так это вы, медсестры, — откликнулась Эдна. — Помню, у каждой дизентерия, обморожение, а сами твердят: «Выше нос, девочки! Зато гангрены нет!» Настоящие героини. Особенно ты, Оливия. Что бы ни стряслось, тебе все было нипочем. Я этого никогда не забуду. После такого комплимента лицо Оливии вдруг осветилось до странности непривычной эмоцией. Веришь или нет, это было настоящее счастье. — Эдна читала солдатам шекспировские монологи, — объяснила мне Пег. — Помню, поначалу я решила, что идея хуже некуда. Думала, парням будет скучно до зубовного скрежета. Но видела бы ты, как они радовались. — Они радовались, потому что много месяцев не видели хорошенькой английской девчонки, — усмехнулась Эдна. — Помню, один крикнул: «Круче, чем в борделе!» И это после монолога Офелии. Лучшая рецензия в моей жизни. Помнишь тот спектакль, Пег? Ты играла Гамлета. Колготки тебе очень шли. — Я не играла Гамлета, просто читала по бумажке, — проворчала Пег. — Я не обладаю актерским талантом, Эдна. И терпеть не могу «Гамлета». Ты хоть раз в жизни видела постановку «Гамлета», после которой не хочется пойти домой и сунуть голову в духовку? Я — нет. — А по-моему, наш «Гамлет» вполне удался. — Потому что мы его сократили, — сказала Пег. — Только так и следует играть Шекспира. — А еще, как мне помнится, Гамлет у тебя получился дико жизнерадостный, — заметила Эдна. — Пожалуй, самый жизнерадостный Гамлет в истории. — Но «Гамлет» не должен быть жизнерадостным! — вдруг вмешался Артур Уотсон. Вид у него был растерянный. Все замолчали. Повисла неловкая тишина. Вскоре я узнала, что Артур всегда производил такой эффект на компанию. Стоило ему открыть рот, и самая оживленная беседа резко обрывалась. Мы повернулись посмотреть, как Эдна отреагирует на глупое замечание своего мужа. Но та посмотрела на него с нежной улыбкой: — Ты прав, Артур. «Гамлет» — совсем не веселая пьеса, но Пег привнесла в свою игру свойственную ей жизнерадостность и оживила весь сюжет. Он перестал быть таким унылым. — О! — удивился ее супруг. — Что ж, тем лучше! Но что подумал бы об этом достопочтенный Шекспир? Пег спасла положение, сменив тему. — Шекспир перевернулся бы в гробу, узнай он, что мне позволили вылезти на сцену рядом с такой звездой, как ты, — заявила она Эдне, а потом повернулась ко мне: — Вивиан, если ты не в курсе, Эдна — одна из величайших драматических актрис своей эпохи. Эдна ухмыльнулась: — Ой, Пег, ты будто об эпохе динозавров говоришь. — Мне кажется, Эдна, Пег имела в виду, что ты одна из величайших актрис своего поколения, — поправил Артур. — Она вовсе не намекала на твой возраст. — Спасибо за прояснение, дорогой, — ответила Эдна без капли сарказма или раздражения в голосе. — И тебе спасибо, Пег, за добрые слова. Пег продолжала: — Эдна — лучшая шекспировская актриса, которую тебе посчастливится увидеть, Вивиан. Шекспир всегда давался ей особенно хорошо. С колыбели. Говорят, она декламировала сонеты задом наперед еще до того, как выучила слова в правильном порядке. — По-моему, проще сначала выучить в правильном порядке, — пробормотал Артур. — Пег, ты очень добра, — ответила Эдна, к счастью не обратив на мужа ни малейшего внимания. — Ты всегда так хорошо обо мне отзываешься. — Надо найти тебе занятие, пока ты в Нью-Йорке, — объявила Пег, для убедительности хлопнув себя по ноге. — Могу дать тебе роль в одном из своих ужасных спектаклей, но они тебя совершенно недостойны. — Нет такого спектакля, который был бы меня недостоин! Вспомни, Пег, я играла Офелию по колено в грязи. — Эдна, ты просто не видела наши постановки. Поверь, по колено в грязи — это еще цветочки. К тому же я не смогу хорошо тебе платить — уж точно не по заслугам. — Сейчас и в Англии мне вряд ли заплатят больше — даже если удастся туда вернуться. — Тебе бы найти работу в театре поприличнее… — задумалась Пег. — В Нью-Йорке их полно; по крайней мере, так говорят. Сама-то я ни разу в них не была, но знаю, что они существуют. — Но сезон уже начался, — возразила Эдна. — Середина сентября, состав трупп уже утвержден. Да и не так уж я известна в Штатах. Пока живы Линн Фонтэнн и Этель Бэрримор, в Нью-Йорке мне главные роли не светят. Но я бы с удовольствием поработала, да и Артур тоже. Я универсальная актриса, Пег, ты же знаешь. Могу играть и молодых героинь, если отодвинешь меня подальше от авансцены и правильно выставишь освещение. Могу изобразить еврейку, цыганку, француженку. При необходимости и мальчишку сыграю. А хочешь, мы с Артуром будем продавать орешки в фойе? Или чистить пепельницы. Что угодно, лишь бы отплатить за твою доброту. — Послушай-ка, дорогая, — нахмурился Артур Уотсон, — вряд ли мне понравится чистить пепельницы.