Его снобизм меня покоробил. Но брат улыбнулся, не видя в своих словах ничего дурного. И я тоже улыбнулась. Попыталась сделать вид, что якшаюсь с отбросами общества исключительно ради расширения кругозора и укрепления характера. Такое непросто выразить мимикой, но я старалась изо всех сил. — Ты просто не нагулялась, — подытожил он, почти убедив себя в истинности поставленного мне диагноза. — Дело молодое. Ничего страшного. — Ты прав, Уолтер. Мне просто надо нагуляться. Не стоит волноваться за меня. Он помрачнел. Я допустила тактическую ошибку: указала ему, чего не стоит делать. — Но я не могу не волноваться за тебя, Ви! Через несколько дней начнутся занятия в офицерской школе. Я переберусь на крейсер в другом конце Манхэттена и не смогу больше за тобой присматривать. Аллилуйя, подумала я, но закивала с серьезным видом. — И мне не нравится, как ты распоряжаешься своей жизнью, — добавил он. — Вот зачем я тебя сюда позвал. Сказать, что мне это совсем не нравится. — О, я тебя прекрасно понимаю! — Я решила вернуться к первоначальной тактике и поддакивать каждому слову. — Скажи, что у тебя с этим Энтони ничего серьезного. — Абсолютно ничего, — соврала я. — Ты ведь не позволила ему лишнего? Я покраснела. И не от смущения, а от чувства вины. Но это сыграло мне на руку, потому что со стороны я, должно быть, выглядела невинной овечкой, которую смутило одно лишь упоминание о сексе, хоть и завуалированное. Уолтер тоже зарделся. — Прости, что спрашиваю, — он, видимо, не хотел задеть мою предполагаемую скромность, — но я должен был узнать. — Понимаю, — кивнула я, — но я бы никогда… Тем более с таким, как Энтони. Да и вообще ни с кем! — Тогда ладно. Раз ты так говоришь, я тебе верю. И не стану рассказывать про Энтони маме и папе. Тут я впервые за весь день вздохнула с облегчением. — Но ты должна пообещать мне кое-что, Ви, — продолжил брат. — Что угодно. — Если у тебя возникнут любые проблемы из-за этого парня, ты мне позвонишь. — Непременно, — поклялась я. — Но никаких проблем не будет. Вот увидишь. Уолтер вдруг показался мне стариком. Непросто, наверное, в двадцать два года, накануне отправки на фронт, воображать себя защитником всех и вся. Одновременно пытаться выполнить долг перед родиной и решить семейные проблемы. — Я знаю, что скоро ты покончишь с Энтони. Просто пообещай, что не наделаешь глупостей. Я знаю, что ты не дурочка и не допустишь безрассудства. У тебя есть голова на плечах. В тот момент мне стало даже немного жаль Уолтера — так отчаянно он старался думать обо мне только хорошее. Глава восемнадцатая Знаешь, Анджела, мне совсем не хочется рассказывать тебе, что было дальше. Думаю, я намеренно оттягивала этот момент. Слишком много боли причиняют мне те воспоминания. Потянуть еще? Пожалуй, нет, давай покончим с этим. Март 1941 года подходил к концу. Зима выдалась долгой. В начале месяца на Нью-Йорк обрушился сильный буран, и несколько недель город расчищали от снега. Нам страшно надоело мерзнуть. В «Лили» стоял холод, гуляли сквозняки, в ледяных гримерках было не согреться — они скорее годились для хранения мехов. От холода у нас шелушилась кожа и выскакивали простуды на губах. Девчонки мечтали поскорее нарядиться в весенние платья и продемонстрировать ножки, вместо того чтобы кутаться в пальто и несколько шарфов, как мумии. Я видела, как некоторые артистки надевали под платья рейтузы и тайком снимали их в дамской комнате ночного клуба, а в конце вечера, прежде чем выйти на ледяные улицы, так же незаметно надевали. Поверь, Анджела, даже солистка бурлеска выглядит совсем не сексапильно в рейтузах! Я целыми днями шила легкие платья в тщетной надежде, что погода непременно улучшится, как только у меня появится новый летний гардероб. Наконец к исходу месяца пришло потепление, и холода отступили. Стоял один из тех ясных солнечных дней, когда кажется, что лето уже не за горами. Я тогда еще слишком недавно жила в Нью-Йорке, чтобы не поддаться на обман (март здесь очень коварен!), поэтому, завидев солнце, позволила себе порадоваться. Дело было в понедельник. В театре царила темнота. Среди утренней почты я нашла приглашение, адресованное Эдне. Тем вечером Британо-американская женская ассоциация устраивала в «Уолдорфе» благотворительный бал, средства от которого планировалось направить на поддержку вступления Соединенных Штатов в войну. Организаторы извинялись за столь запоздалое приглашение и просили миссис Уотсон почтить мероприятие своим присутствием. Мол, ее имя повышает престиж любого события. И не соблаговолит ли миссис Уотсон попросить юную звезду Энтони Рочеллу сопровождать ее на бал? Возможно, они даже исполнят свой знаменитый дуэт из «Города женщин», на радость собравшимся дамам. Обычно я сразу отказывалась от всех приглашений в адрес Эдны, даже не посоветовавшись с ней. График выступлений не оставлял времени на светскую жизнь; Эдну и так рвали на части. Поэтому я чуть было не написала отказ, но потом задумалась. Я знала, что Эдна ратует за вступление Соединенных Штатов в войну, и это, пожалуй, единственное дело, которое ее искренне заботит. Я много раз слышала, как они с Оливией обсуждали этот вопрос. Организаторы не требовали многого — всего-то спеть песню, станцевать, посетить ужин. И я показала приглашение Эдне. Та сразу же согласилась пойти на бал. Заявила, что засиделась дома, устала от бесконечной зимы и не прочь развеяться. И готова на все ради своей бедной Англии. Она попросила меня позвонить Энтони и выяснить, готов ли тот составить ей компанию и спеть дуэтом. Энтони ответил согласием, что меня удивило, но лишь отчасти. Политика его не интересовала — в сравнении с Энтони даже я выглядела знатоком, — но Эдну он обожал. (Если я забыла упомянуть о том, что Энтони обожал Эдну, то лишь по одной причине: слишком утомительно перечислять всех, кто ее обожал. Просто знай, Анджела: ее обожали все.) — Конечно, детка, я смотаюсь туда с Эдной, — ответил Энтони. — Дадим им жару. — Премного благодарна, дорогая, — сказала Эдна, когда я сообщила, что Энтони согласился ее сопровождать. — Вместе мы наконец победим Гитлера, а если повезет, даже вернемся домой вовремя. Все выглядело совершенно невинно. Казалось бы, что такого: обычный совместный выход двух артистов на абсолютно бессмысленное политическое мероприятие, организованное группой обеспеченных манхэттенских дам, которые никак не могли повлиять на ход войны в Европе, хоть и руководствовались самыми благими намерениями. Но вышло по-другому. Когда я помогала Эдне одеться к балу, вошел Артур. Он увидел, что Эдна готовится к выходу, и спросил, куда она собралась. Эдна ответила, что едет в «Уолдорф», где ей предстоит выступить на благотворительном балу, организованном местными дамами в поддержку бедной старой Англии. Артур обиделся. Он напомнил, что они собирались в кино. («У нас всего один выходной в неделю, черт возьми, всего один!») Эдна извинилась («Но это ради Англии, дорогой!»), и небольшая размолвка супругов вроде бы сошла на нет. Но через час за Эдной заехал Энтони, и Артур, увидев его в смокинге (пожалуй, Энтони слишком вырядился для такого случая), снова разозлился. — А он что здесь делает? — поинтересовался Артур, глядя на Энтони с нескрываемым подозрением. — Мы идем на бал вместе, дорогой, — пояснила Эдна. — Но почему с ним? — Потому что его тоже пригласили, дорогой. — Ты не говорила, что у тебя свидание. — Это не свидание, дорогой. А выступление. Дамы из благотворительного общества попросили нас с Энтони исполнить дуэт. — А почему я не могу исполнить с тобой дуэт? — Дорогой, но ведь у нас в пьесе нет дуэта. Тут Энтони допустил оплошность и рассмеялся. Артур резко развернулся: — Думаешь, это смешно — вести чужую жену в «Уолдорф»? Как всегда дипломатично, Энтони щелкнул жвачкой и ответил: — Типа того. Артур чуть не бросился на него, но Эдна проворно загородила Энтони своим телом и положила маленькую ладошку с безупречным маникюром на широкую грудь мужа. — Артур, милый, не горячись. Это работа, не более того. — Работа, говоришь? Значит, вам заплатят? — Дорогой, бал благотворительный. Никому не платят. — Тоже мне благотворительность! — фыркнул Артур, и Энтони, с тем же врожденным тактом, снова хохотнул.