— Потому что мы с вами встречались в сорок первом, — ответил он. — Это я тогда вез вас домой к родителям. Подобно дракону, очнувшемуся от глубокого сна, прошлое опалило меня огнем и оглушило ревом. От жара и силы удара у меня потемнело в глазах. Головокружительными вспышками в голове пронеслись лица Эдны, Артура, Селии, Уинчелла. Мое собственное, тогда еще юное лицо в зеркале заднего вида побитого «форда» — убитое, пристыженное. Водитель. Вот кто сейчас стоял передо мной. Тот самый водитель, что при брате назвал меня грязной маленькой потаскушкой. — Мэм, — на этот раз уже он схватил меня за руку, — прошу, не уходите. — Хватит повторять. — Голос у меня дрожал. Зачем он без конца требует, чтобы я не уходила, если я и так не ухожу? Мне хотелось, чтобы он перестал повторять эти слова. Но он снова сказал: — Прошу, мэм, не уходите. Я должен объясниться. Я покачала головой: — Не могу… — Да поймите же, мне очень жаль, — выпалил он. — Не могли бы вы отпустить мою руку? — Простите меня, мэм, — сказал он и наконец отпустил меня. Что я почувствовала? Отвращение. Сильнейшее отвращение. Не знаю, было то отвращение к нему или к себе самой. Оно выползло на поверхность из самых глубин моего существа, где я когда-то похоронила стыд. Я ненавидела его. Вот что я чувствовала: ненависть. — Я был глупым мальцом, — сказал патрульный. — И не умел себя вести. — Мне и правда пора. — Прошу вас, Вивиан, не уходите. Он чуть не сорвался на крик, и это меня испугало. Но хуже всего, что он назвал меня по имени. Сама мысль о том, что он знал мое имя, была мне ненавистна. Как и то, что он слышал мою речь на верфи и все это время знал, кто я такая, — знал обо мне слишком много. Я ненавидела его за то, что он видел мои слезы. Что понимал моего брата лучше меня. Что Уолтер оскорблял меня в его присутствии. Но больше всего я ненавидела его за то, что он посмел назвать меня грязной потаскухой. Да кем он себя возомнил? Как ему хватило наглости подойти ко мне спустя столько лет? Меня охватили жгучая ярость и отвращение, они придали мне сил, и я поняла: я не могу ни минуты больше здесь оставаться. — Меня в автобусе ждут дети, — отчеканила я и зашагала прочь. — Нам нужно поговорить, Вивиан! — кричал он вслед. — Пожалуйста! Прошу! Но я села в автобус, а Фрэнк остался у патрульной машины с фуражкой в руке, как нищий с протянутой для милостыни шляпой. Вот так, Анджела, мы официально познакомились с твоим отцом. Несмотря на пережитый шок, в тот день я переделала все запланированные дела. Отвезла детей в школу и помогла разгрузить декорации. Проследила, чтобы автобус вернулся на стоянку. Домой мы с Марджори и Натаном шли пешком. Натан без умолку расхваливал спектакль и даже заявил, что, когда вырастет, будет работать на Бруклинской верфи. Само собой, Марджори поняла, что я расстроена. Она все поглядывала в мою сторону поверх Натана, который шагал между нами. Но я лишь кивала, показывая, что все в порядке. Хотя все было не в порядке. Проводив их до дома, я бросилась к тете Пег. Я никому не рассказывала о той ночи сорок первого, когда Уолтер отвез меня к родителям. Никто не знал, как брат окатил меня с ног до головы ледяным презрением, выпотрошил своими упреками, разнес в пух и прах. Никто не знал, что мне тогда пришлось вынести двойное унижение — ведь брат распекал меня в присутствии свидетеля, совершенно чужого человека, который, в свою очередь, не постеснялся вынести приговор и назвать меня грязной маленькой потаскушкой. Никто не знал, что на самом деле Уолтер не столько выручил меня из передряги в Нью-Йорке, сколько просто бросил, как мешок с мусором, на порог родительского дома — настолько взбешенный моим поведением, что даже в лицо мне смотреть не мог. Но теперь я бежала в Саттон-Плейс, чтобы поскорее рассказать об этом Пег. Тетя, как обычно, лежала на диване и то курила, то заходилась кашлем. Она слушала репортаж со стадиона «Янкиз» по радио. С порога она оповестила меня, что сегодня на стадионе чествуют Микки Мэнтла и его блистательную пятнадцатилетнюю бейсбольную карьеру. Я ворвалась к ней и с ходу начала говорить, но Пег подняла руку: выступал Джо Димаджио, а прерывать его речь было никак нельзя. — Прояви уважение, Вивви, — безапелляционно оборвала меня она. И я закрыла рот и позволила тете дослушать репортаж. Я знала, как ей хотелось в тот день самой присутствовать на стадионе, но Пег слишком ослабла для таких напряженных вылазок. Но видела бы ты ее лицо, когда Димаджио чествовал Мэнтла! Какой восторг оно выражало, какие эмоции! К концу выступления она даже всплакнула. Тетя Пег без единой слезинки пережила две войны, катастрофы, разорение, смерть родственников, измены мужа, снос любимого театра, но великие события в истории бейсбола с легкостью доводили ее до слез. Иногда я думаю, как прошел бы наш разговор, не будь тетя на эмоциях после репортажа. Теперь уже не узнать. Мне показалось, что она с неохотой выключила радио, когда Димаджио закончил говорить и ей пришлось обратить внимание на меня. Впрочем, Пег, добрая душа, никогда не отказывала страждущим. Она утерла слезы, высморкалась, закашлялась и закурила. А принялась слушать мою горестную историю. На середине моего рассказа вошла Оливия. Она ходила на рынок. Я на время замолчала, решив подождать, пока она разложит покупки и уйдет, но Пег попросила: — Начни-ка с начала, Вивви. Расскажи Оливии все, что сейчас рассказала мне. Я бы предпочла этого не делать. За годы нашего знакомства я научилась любить Оливию Томпсон, но рыдать у нее на плече мне не хотелось. Оливия была не из тех, кто всегда успокоит и утешит. Но в сорок первом она помогла мне, а с годами они с Пег, по сути, заменили мне родителей. Заметив заминку, Пег подбодрила меня: — Не бойся, Вивви. Поверь, Оливия гораздо лучше нашего разбирается в таких вещах. И я вернулась к началу своей саги. Ночное путешествие в сорок первом; Уолтер, смешавший меня с грязью; водитель, назвавший меня потаскухой; мрачное, позорное изгнание; многолетняя пауза и неожиданное сегодняшнее появление водителя — патрульного полицейского со следами ожогов, который служил на «Франклине». Который знал моего брата. Знал всё. Оливия и Пег слушали внимательно. И когда история закончилась, продолжали слушать, будто ожидая продолжения. — А что было потом? — спросила Пег, когда я замолчала. — Ничего. Я ушла. — Ушла? — Не хотела с ним говорить. Не хотела его видеть. — Вивиан, он же знал твоего брата. Он был на «Франклине». И, по твоему описанию, сильно пострадал во время атаки. Так почему ты не захотела с ним говорить? — Он меня обидел, — ответила я. — Обидел? Он обидел тебя двадцать пять лет назад, и ты просто ушла? Не стала говорить с тем, кто знал твоего брата? С ветераном войны? — Та ночь в машине — самое ужасное событие в моей жизни, Пег, — возразила я. — Неужели? — огрызнулась тетя. — А тебе не пришло в голову поинтересоваться самым ужасным событием в его жизни? Она распалилась, что было совсем ей несвойственно. Не за этим я сюда пришла. Я хотела утешения, а она на меня накинулась. Мне стало стыдно и неловко. — Не важно, — ответила я. — Это все ерунда. Зря я вас побеспокоила. — Не говори глупости. Это не ерунда. — Никогда еще Пег не говорила со мной так резко. — Не надо было вам рассказывать, — отмахнулась я. — Только помешала вам слушать репортаж. Простите, что ворвалась. — Да плевать мне на чертов репортаж, Вивиан. — Простите. Я просто расстроилась и хотела с кем-нибудь поговорить. — Расстроилась? Ты бросила ветерана, пострадавшего в бою, и прибежала ко мне, потому что хотела поговорить о своей тяжкой жизни? — Господи, Пег, ну не надо нападать на меня. Просто забудьте все, что я говорила. — Как я могу забыть? Тут она зашлась ужасным приступом хриплого кашля. В легких у нее клокотало и булькало. Она села, а Оливия похлопала ее по спине. Потом Оливия прикурила для Пег сигарету, и та затянулась как можно глубже, после каждой затяжки содрогаясь от очередного приступа кашля. Наконец Пег взглянула на меня. Я по глупости решила, что она начнет извиняться за свои слова, но она заявила: — Послушай, малышка, я сдаюсь. Не знаю, чего ты от меня хочешь. Боюсь, я тебя сейчас совсем не понимаю. Я очень в тебе разочарована.