- Ой, не смеши меня, - фыркнул Юра. - Где ты таких видела? Даже в вашем хваленом кино таких уже давно нет, а уж в милиции-то и подавно. Если Настюха уйдет, вообще работать не с кем будет, один Серега Зарубин останется, все остальные - молодняк необученный. В кухне снова появился Гриша, и по его сосредоточенной мордашке было понятно, что у ребенка созрел очередной животрепещущий вопрос. - Мама, а когда Ира придет, как мы их различать будем? - Кого - их? - Ну, нашу Иру и тетю Иру, - он кивнул в сторону Ирины Савенич. Их же зовут одинаково, как же их различать? Под «нашей Ирой» мальчик подразумевал жену Миши Доценко Ирочку. - По лицу, - дал дельный совет Коротков. - Дядя Юра, я серьезно спрашиваю. Надо придумать им отдельные имена, чтобы никто не путался. Пусть наша Ира будет Наша Ира, а ваша тетя Ира будет просто Ира. - Интересно, - возмутился Коротков, - а моя Ира, выходит, не наша, что ли? Нет, так не пойдет. - Тогда пусть будут Ира Большая и Ира Маленькая, - выступил Гриша с новой инициативой. - Тетя Ира же высокая, а наша Ира маленькая. - Ты еще скажи, что я толстая, а ваша Ира худенькая, - заметила Ирина, смешивая в стеклянной салатнице какой-то сложный соус. - Но… - начал было Гриша и осекся, поймав предостерегающий взгляд Татьяны. Всем было очевидно, что он собирался сказать: «Но ты же и в самом деле толстая, а наша Ира худенькая». Проблема веса была для Ирины Савенич болезненной и постоянной. То есть для просто красивой тридцатипятилетней женщины она выглядела отлично, но для актрисы была крупновата и много лет боролась с килограммами, которые так и норовили скопиться и укорениться на талии и бедрах. Татьяна опасалась, что ее не в меру прямолинейный ребенок ненароком обидит гостью, и постаралась перевести разговор на что-нибудь более безопасное, но обстоятельный Гришенька не желал мириться с тем, что вопрос не решен, и предлагал все новые и новые варианты. Дискуссию прервал звонок Миши Доценко, который удрученно сообщил, что его мама плохо себя чувствует и посидеть с восьмимесячной внучкой не может, а посему его жене Ирочке придется остаться дома с ребенком. А сам он уже упаковал пироги в коробку и через десять минут выходит. - Ира не придет? - уточнил Гриша. - Значит, можно пока ничего не придумывать. И гордо удалился. *** - Ну, Виктор Алексеевич, ну давайте поедем к Стасову, а? Там Коротков какое-то необыкновенное мясо сооружает, мы с Лешкой полную машину сладких вкусностей везем. Повидаемся, посидим все вместе. А, Виктор Алексеевич? - уговаривала Настя Каменская своего бывшего начальника. Она заехала к Гордееву, чтобы поздравить его с профессиональным праздником и вручить подарок, который покупали коллективно от имени всех, кто работал когда-то под его началом. Ее муж Чистяков должен был через пятнадцать минут ждать Настю на улице, в машине, и она надеялась за оставшиеся четверть часа все-таки уломать Колобка и привезти его туда, где собиралась компания. - Не могу, Настасья, ну вот ей же крест - не могу! - божился полковник в отставке. - Ты ж должна понимать: внук - это святое. Старший внук Виктора Алексеевича успешно занимался в динамовской секции дзюдо, и именно сегодня у него должны состояться ответственные соревнования. Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы не прийти поболеть за парнишку. Иначе - смертельная обида. - Просто вы нас уже не любите, - удрученно вздыхала Настя. - Как ушли в отставку - так и забыли нас. С глаз долой… - Да никого я не забыл, - сердился Гордеев. - И люблю, и скучаю. Но внук же, пойми ты. Вот уйдешь со службы - я посмотрю, как ты будешь выбирать между бывшими коллегами и действующим мужем или братом. Посмотрю-посмотрю! От этих слов Настя окончательно расстроилась. Перспектива ухода ее пугала, бросать работу не хотелось отчаянно, но и служить дальше казалось невозможным. К Афанасьеву, пришедшему руководить отделом после Гордеева, она кое-как притерпелась, но Афоня собрался на повышение, и уже в понедельник им представят нового начальника, с которым - Настя была на двести процентов уверена - она не сработается. Новый назначенец, как ей сказали, довольно молод, а какой же молодой руководитель потерпит под своим началом старых опытных работников, которые лучше его знают, как и что надо делать? - Ну чего ты киснешь, Стасенька? - ласково спросил Виктор Алексеевич, заметив ее огорчение. - Уходить совсем не страшно, поверь мне. Вот я вышел в отставку, полгодика дома посидел, отоспался, книжек начитался, телевизор насмотрелся, с внуками натетешкался, а потом пошел работать - и прекрасно себя чувствую! - Сравнили! - горестно усмехнулась она. - Вы у собственного сына работаете, службу безопасности в его фирме налаживаете. Ваш шеф вас не только уволить не может, но и даже голос на вас повысить. А где мне такую работу найти? Кому я нужна? Сорок пять лет, да еще женщина. Меня даже в секретарши никто не возьмет. - Ты давай-ка не придуривайся, - строго прикрикнул Гордеев. - При чем тут секретарша? Тебя же на кафедру приглашают, должность доцента дают. В мое время доцентом без кандидатской степени не назначали, можно было рассчитывать максимум на старшего преподавателя. А тебе - вишь! - какая удача привалила, а ты куксишься. - Это не удача, а обыкновенный кадровый голод. Преподавать некому, вот и приманивают должностями. И потом, я через неделю на кафедре обсуждаюсь, все равно понятно, что где-то через полгодика я буду защищаться. Но я не хочу преподавать! Настю охватило такое отчаяние, что она чуть не расплакалась. Конечно, после этого разговора настроение у нее испортилось донельзя, и в машину к мужу она садилась мрачная и молчаливая. Алексей давно уже перестал в подобных ситуациях задавать вопрос «что случилось?». Чего спрашивать, когда все и так ясно. С того дня, как Насте исполнилось сорок пять, то есть в последние пять месяцев, причина для плохого настроения была у нее всего одна, но зато постоянная: необходимость принимать решение об уходе из уголовного розыска. Полтора года назад она решила, что нужно написать и защитить диссертацию, чтобы в критической ситуации было куда уйти, не снимая погон. Но тогда ей казалось, что времени еще много, целый год, а год этот оказался почему-то самым скоротечным в ее жизни, и вот момент принятия решения настал, а она оказалась к нему не готова. Не может она бросить эту работу, такую тяжелую, неблагодарную, изматывающую, но такую любимую! И бросить не может, и оставаться возможности нет. - Колобок говорит, уходить не страшно, - негромко проговорила она, не глядя на Лешу. Это была первая фраза, которую Настя произнесла по дороге к дому Стасова. До этого момента они с Лешей словно разговаривали молча, читая мысли друг друга и отвечая на не высказанные вслух вопросы, и слова ее прозвучали просто как продолжение давно ведущегося разговора. - Асенька, на самом деле страшно только терять близких и умирать самому. Со всем остальным можно легко справиться. Ты посмотри на Стасова: он уже десять лет как снял погоны - и живет себе припеваючи. А Мишка Доценко? Тоже ведь не жалуется. - Еще бы ему жаловаться, - невесело усмехнулась она. - Он у Стасова работает. И потом, они оба - мужики. - Ну хорошо, а Татьяна? - не сдавался Чистяков. - Она-то не мужик. Вот мы сейчас приедем - ты с ней поговори, и убедишься, что и у нее все в полном шоколаде. А она, между прочим, вообще не работает, дома сидит, ребенка воспитывает, хозяйством занимается. Ася, я понимаю, для тебя главная проблема - отношения с начальством, тебе только с Гордеевым было хорошо, с любым другим начальником на любой работе тебе будет плохо, даже если ты в своем любимом розыске останешься. Второго Гордеева у тебя никогда не будет, это очевидно, поэтому, где бы ты ни работала, тебе всегда будет некомфортно. Уходи со службы, сиди дома, читай книги, наслаждайся жизнью. Татьяна тебе подтвердит, что я прав. - Таня дома работает, книжки свои пишет. А я что буду делать? Щи тебе варить? Носки стирать? - Между прочим, ничего плохого в этом нет. Настя умолкла. Бессмысленный разговор, тысячу раз повторенные слова, многократно опробованные аргументы, и все это ни к чему не приводит. Не может она принять решение. Не может. *** С Татьяной они не виделись почти полгода. Регулярно общались по телефону, а повидаться все времени не было. Татьяна показалась Насте слегка пополневшей, но это вполне могло быть ложным эффектом, который создавало светлое свободного покроя платье. - Цветешь, молодая пенсионерка, - бодро заметила Настя, целуя хозяйку дома. Она решила взять себя в руки и не показывать плохого настроения. Праздник же все-таки! - Цвету, - с улыбкой согласилась Татьяна. Доценко с пирогами уже прибыл, ждали только Стасова, у которого в субботний день случились-таки какие-то неотложные дела на работе. Настя улучила удобный момент, чтобы поговорить с Татьяной наедине. - Тань, как тебе на пенсии сидится? Нормально? Татьяна внимательно поглядела на нее, потом кивнула, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями, и осторожно прикрыла дверь в кухню, где они обе в эту минуту находились. - Значит, Коротков не ошибся? Собираешься уходить? - Не знаю. Страшно, - призналась Настя. - Колобок говорит, что не надо бояться, что это совсем не страшно и все будет отлично. Мишаня, кажется, тоже доволен. А ты что скажешь? - Я? - Татьяна вытащила из пачки сигарету, прикурила, сделала несколько затяжек. - А ты что, не видишь сама? - Что я должна видеть? Ты прекрасно выглядишь… - Ну конечно. Ты не замечаешь, как меня разнесло? Я поправилась за полгода на десять килограммов. - Как - на десять? - ахнула Настя. Значит, ей не показалось, Татьяна действительно пополнела. - Только не делай вид, что это незаметно, - грустно улыбнулась та. - Ну… чуть-чуть… - Чуть-чуть - это потому что платье такое, скрадывает формы. А на самом деле - тихий ужас. Плохо мне, Настюша, очень плохо. А выгляжу я хорошо, потому что два часа макияж делала и настроение к приходу гостей специально поднимала. Видела бы ты меня умытую. Краше в гроб кладут. - Так ты болеешь, что ли? - испугалась Настя. - Ага, болезнь называется «дурь». Или депрессия. Знаешь, я когда уходила со службы, так радовалась! Думала, вот наконец высплюсь, ребенком займусь, времени свободного - уйма, книги свои буду как пирожки печь, кучу денег заработаю. А что вышло? Целыми днями сижу на диване и плачу. Иногда даже рыдаю. За полгода ни строчки не написала, из издательства звонят постоянно, а мне им даже ответить нечего. Ни к чему руки не лежат, ничего делать не хочется, только свернуться калачиком на диване и реветь. Стасов не знает, что со мной делать, он, по-моему, придумывает себе всякие занятия на работе, чтобы не приходить домой слишком рано и не созерцать целый вечер мою зареванную физиономию. Я уже опухла от постоянных слез. Теперь я понимаю, почему люди, выйдя на пенсию, начинают болеть и быстро стареть. Она говорила спокойно, почти весело, словно подшучивая над собой, но Настя видела, что на самом деле Татьяна чуть не плачет. - Неужели так тяжело? - спросила она с сочувствием. - Очень. Татьяна помолчала, глядя в окно, потом быстро вытерла выступившие слезы. - Нельзя так резко… Всю жизнь прожила под словом «надо». Надо утром встать, умыться, одеться и идти. В детский садик, в школу, в университет, на работу. Все время надо, надо, надо… Казалось, это слово меня задушит, задавит, мне так хотелось от него избавиться, сбросить с себя, проснуться утром в будний день и понять, что НЕ НАДО. Что можно не вставать, не одеваться и никуда не идти. Я думала, что этого мне будет достаточно для полного счастья, потому что все остальное у меня уже есть: любимый муж, любимый сын, друзья, дело, которое приносит хороший доход. А оказалось, что все не так. У меня нет ни одного повода чувствовать себя несчастливой, а я чувствую. И объяснения этому нет. Нет объяснения, понимаешь? - она повысила голос, и в нем зазвучали истерические нотки. - А есть только слезы и ощущение, что идти больше некуда, и жизнь кончилась, и в ней больше не будет ничего радостного и светлого. Это и называется депрессией. Настя сидела ссутулившись, смотрела неподвижными глазами на яркую коробку с конфетами и не знала, что сказать. - Так что если тебе нужен мой совет, - продолжала Татьяна после паузы, - то не уходи со службы. Мужикам это почему-то дается легче. То ли они устроены по-другому, то ли у баб ощущение конца жизни появляется раньше… Не знаю. Но если ты еще можешь работать - не уходи. Сидение в четырех стенах, при всей кажущейся привлекательности, счастливой тебя не сделает, это точно.