* * * 8 июля 1953 года. Республика Аляска, аэропорт Анкоридж. Президент Республики Аляска, сэр Эрнест Генри Грининг прибыл на аэродром еще полчаса назад, с намерением проводить своего нового, но самого близкого друга — русского генерала Николая Олешева. Четырнадцатая ударная ударно наступала, четыре дня назад буквально походя разорвав под Эдмонтоном оборону из шести канадских дивизий, и больше уже не встречая организованного сопротивления, занимали один город, за другим. Позавчера русские заняли Калгари и Саскатаун, вчера Реджайну, а не сегодня, так завтра — займут и Ванкувер с Виннипегом. Анкоридж находится уже слишком далеко от зоны боевых действий, и штаб Четырнадцатой ударной было решено перенести в Эдмонтон. Не смотря на то, что у президента Аляски уже была своя прямая линия с Москвой, через открытое неделю тому назад, в том же здании, что и штаб Олешева, посольство, а советский посол оказался очень приятным в общении человеком, расставание с другом Николаем, Грининг воспринимал очень болезненно. Всего полтора месяца длилось их знакомство, но эти полтора месяца вместили в себя больше событий, чем вся его прошлая жизнь. Пожилой политик отлично сознавал, что без русского генерала, он бы эти полтора месяца не пережил — просто сердце бы не выдержало. Именно из Олешева он черпал силу и волю к жизни. В аэропорт сэр Эрнест Генри Грининг прибыл не с пустыми руками. Неделю назад, узнав о скором расставании, президент провел через парламент закон "О статусе Героя Республики Аляска", потом добился награждения орденом номер один именно Олешева, себе согласился принять лишь четвертый, после адмирала Коллинза и генерала Риджуэя. И поскольку только что созданный монетный двор Республики не брался изготовить новый Орден в такой короткий срок, Грининг лично и за свой счет заказал его у лучшего ювелира Анкориджа. С дизайном мудрить не стали, взяв за образец Звезду Героя СССР, с точно такой-же красной колодкой, только звезда Героя Аляски была четырех лучевая с четырехгранным бриллиантом в центре. И хотя стандартный Орден предполагалось украшать бриллиантами в один карат, для Олешева Грининг заказал лучший, из имеющихся у ювелира в наличии — почти двухкаратник, истратив на него солидную долю своего личного состояния. Оповещенный о желании президента повидаться перед отлетом, как всегда пунктуальный Олешев вошел в здание аэропорта Анкориджа без двух минут одиннадцать, отдал Гринингу честь. — Здравствуйте, сэр. Зачем с вами столько фотографов? — Для истории, Николай. Мы сейчас с вами сделаем еще немножко истории. От имени народа Республики Аляска, имею честь объявить вас первым Кавалером Ордена Герой Республики Аляска и позвольте мне лично вам его сразу прикрепить. Отказываться генерал-полковник Олешев разумеется не стал, хотя если бы видел сам орден заранее, наверное попытался бы. Слишком уж он блистал… После короткой торжественной церемонии, охрана Олешева бесцеремонно выперла прессу из зала аэропорта. — Благодарю вас, сэр. Хоть вы и поставили меня в неловкое положение, но наверняка сделали это из лучших побуждений. Надеюсь, статус награды не предписывает ее постоянное ношение? — Нет, Николай. Обязательно только на заседаниях Верховного Совета Республики. По статусу, все кавалеры Ордена — пожизненные депутаты. — О, как я от жизни отстал. Не знал, что у вас уже есть Верховный Совет. — Решение о его созыве принято только позавчера, и об этом пока не объявлялось. Но я к вам сегодня не только с наградой. Ко мне обратились с предложением созвать конференцию "Новых государств Америки", для решения статуса Панамского канала и еще кучи неотложных вопросов. — Отличная новость, сэр, хотя и ожидаемая. К кому же им еще обращаться? Канал теперь де-факто ваш. Ни в коем случае не уступайте единоличный контроль. Обещайте коммерческие льготы и другие преференции, но не соглашайтесь ни на какие совместные администрации. — Это то я понимаю, да и милейший посол Васильев говорит то же самое, но без вас мне таких переговоров не пережить. Сердце не выдержит. Не спорьте, Николай, я это чувствую. Вы меня укрепляете надежнее любых лекарств. Я хочу созвать конференцию в Эдмонтоне, не сильно ли вас это обременит? — Эдмонтон пока в досягаемости даже для фронтовых бомбардировщиков, а у этого бешеного борова еще осталось несколько ядерных боеприпасов. — Это меня пугает гораздо меньше неизбежного инфаркта. Да и пока все согласуем, вы их уже подальше отгоните. Могу ли я считать, что лично вы не против, и начать согласовывать с остальными. — Считайте, сэр. Только прошу вас — больше никаких орденов! * * * 10 июля 1953 года. Куба, залив Гуантанамо, бухта военно-морской базы бывших САСШ. Борт эсминца Республики Аляска DD-877 Коммодор Уильям Кларк стоял на левом крыле мостика, пришвартованного к адмиральской пристани, эсминца DD-877, и в бинокль наблюдал за входящим в бухту сухогрузом "Сергей Лазо", к которому уже спешил буксир. Привести к присяге гарнизон базы Гуантанамо, особого труда не составило. Коммодор Кларк не знал, чья это была идея — не придумывать для Аляски новые герб, флаг и гимн, а использовать те, что остались в наследство от развалившихся САСШ. Не знал, но вчера, во время присяги гарнизоном базы, оценил эту идею — как гениальную. Парни из Коннектикута и Небраски, Вайоминга и Невады, вряд ли так легко присягнули бы новым символам, которыми не замедлили обзавестись все новые государства Северной Америки. Все, кроме Аляски. Все их новые символы разъединяли, и только Аляска дарила надежду, что смута временная, скоро все наладится и будет как раньше. Парней нисколько не испугало то, что Республика Аляска, единственная из всех, находилась в состоянии войны чуть ли не со всей Европой. Не то, что не испугало, скорее даже обрадовало. Война — это награды, карьерный рост, да и просто любимое для военных дело. Коммодор Кларк, ставший теперь по факту командующим Карибской эскадрой, отвлекся от созерцания, швартующегося к крановому причалу, русского сухогруза. Припекало уже изрядно, хотя солнце еще даже на четверть не поднялось над горизонтом. "Даже с буксиром эта лайба провозится еще полчаса." Некоторой время он понаблюдал за небом на юге, нашел патрульный самолет, и решил принять душ, пока есть время. Вчера попраздновали от души, и свежая рубашка уже успела пропитаться липким похмельным потом, а перед союзником Кларку хотелось предстать при полном параде. Тем более, что там на борту, целый вице-министр. С союзником Аляске повезло как никому и никогда прежде в истории. Собственно, союзник Аляску и создал, это понимал не только Кларк, эта тема, особенно после начала операции по захвату Острова армией Риджуэя, была самой обсуждаемой во всем мире. После захвата Британии, Аляска для Америки будет со всех сторон, а то, что она будет захвачена, сомнений не было ни у кого. Нет, британцы трусами не были, и в каждом населенном пункте, армия Реджуэя встречало наспех сформированное ополчение, но… Армия — это армия. Просто лихостью и храбростью ее не остановить, лихих и храбрых она просто походя наматывает на гусеницы. Русские же тем временем разыгрывали настоящую военную симфонию, демонстрируя миру армию из будущего. Армию конкистадоров с огнестрелом, против дикарей с охотничьими луками. Для приведения к безоговорочной капитуляции Норвегии, им хватило десантировать всего один свой батальон в Осло, и новые "индейцы" сразу сдались. Писарро хоть повоевать пришлось, а эти сразу задрали лапки кверху. Через полчаса, освежившийся Кларк присоединился к уже ожидающему спуска трапа командиру базы. С трапа спустились четверо, в военной форме неизвестного образца и без знаков различия. Растерявшийся кэптен Чимино лишь недоуменно посмотрел на Кларка. Командовать полувзводом почетного караула пришлось лично коммодору. Он отдал честь старшему, как ему показалось, из подошедшей четверки. — Караул смирно! Господа, я командующий Карибской эскадрой Республики Аляска коммодор Кларк. Каптен Чимино командир базы Гуантанамо. Отозвался не тот старший. — Господа, я заместитель министра Государственной Безопасности Советского Союза, генерал-лейтенант Эйтингтон. * * * 13 июля 1953 года. Небо над Лондоном. Самолет Дуглас C-54 "Скаймастер", Борт номер три, ВВС Республики Аляска. Министр обороны и командующий армией Республики Аляска, генерал Мэтью Риджуэй глядел в иллюминатор на проползающие внизу развалины Лондона. Именно ему, как генералу-губернатору Англии и Уэльса предстояло что-то с ними делать. Китайцы на месте бывшего Шанхая срезали грунт на метр, и отсыпали им волноломы и искусственные острова, здесь предстояло ему сделать что-то подобное. Хуже другое. У китайцев навалом военнопленных британцев и французов из гарнизонов в Юго-Восточной Азии, а у него самого пленных почти нет. Чертовы британцы словно задались целью — сдохнуть в этой войне всем до единого. Армии то и дело приходится танками давить баррикады из легкой мебели, защищаемых только женщинами и детьми с охотничьими ружьями девятнадцатого века. Мэтью Риджуэй тяжело вздохнул. Его армия хоть почти и не несла потерь, но продвигалась вперед буквально по колено в крови, а то ли еще будет. Разведка доносит, что на севере в ополчение собрано такого вот мяса уже больше миллиона, и с ними тоже придется что-то делать. А русские, между тем, высадив всего два полка десанта, почти совсем без стрельбы заняли Эдинбург и Глазго. Там все тихо, никаких ополчений, уже работают все коммунальные службы. Русские даже мэров менять не стали, даже полицию не стали разоружать. "Магия у них что ли какая-то? Надо этот коммунизм внимательно поизучать…" Риджуэй снова тяжело вздохнул. Кем он войдет в историю? Мясником хуже Гитлера? Хорошо хоть не пришлось бомбить Лондон. Большое спасибо китайским tovariscsham — хоть этот грех на нем не повис. Министр обороны отвернулся от иллюминатора и посмотрел на сидящего напротив представителя союзников при его штабе — генерал-полковника Голикова. Филипп Иванович наблюдал в иллюминатор совершенно равнодушно. Почувствовав на себя взгляд Риджуэя, русский повернулся. — Этот парень, китаец, на самом деле не погиб. Сутки спустя застрелился. И знаете, генерал, я его понимаю. Больше ста тысяч жизней разом забрать… Честно скажу, не знаю — смог ли бы я сам, с таким грузом дальше жить. Думаете, что с этим дальше делать? — И об этом тоже. Но больше о том — какое же счастье, что не мне пришлось этот приказ отдавать. — Я думаю, что Мао совесть нисколько не мучает. — У Мао есть для своей совести оправдания, а у меня бы их не было. — У Трумэна не было и ничего, как-то жил. — Трумэн был редким подонком, генерал. Таких лучше душить еще в колыбели. Рузвельт бы такого приказа ни за что не отдал. Риджуэй нажал кнопку внутренней связи и проговорил уже в микрофон. — Достаточно, майор, насмотрелись. Курс — "База один". — Есть, сэр. Отключившись, снова повернулся к Голикову. — Завидую я вам, генерал. — В чем же, простите? — Не знаю, как это объяснить. Мне кажется, что вы несете в этот мир добро. А я себя ощущаю бесцельно суетящимся, и из-за этого постоянно допускающим ошибки… Скажите, генерал, что бы вы на моем месте сделали с тем "мясом", что сейчас собирают "лаймиз" под Манчестером? * * * 15 июля 1953 года. Остров Кипр, Ларнака. Штаб Израильско-добровольческого десантного корпуса. — Опять ты психуешь как баба с месячными, Моше. Опять глаз красный, как у упыря, и поблескивает безумием. Нельзя тебе воевать, бешеный ты. Война — это математика. Тут считать надо, а не психовать. Вот премьер-министром ты мог бы стать отличным. Ты хоть и псих, но не идиот. Лазарь Моисеевич Каганович закончил чистить апельсин и зажевал дольку. — Иди поспи. Нельзя изводить себя из-за каждого идиота. Знаешь, сколько их у нас в Великую войну было? Если бы из-за каждого дурака так изводились — давно бы все извелись. Ну куда он от тебя денется с острова, этот Юсуф? А и денется — то и хрен с ним, будет, как шакал, до конца своей никчемной жизни, по оврагам кости дохлых лошадей глодать. Кипр — наш. Ты его взял. Больше брать нечего, Моше. Военную карьеру пора заканчивать. Хочешь апельсинку?