* * * — Убирайся. В ночь того же дня Кхассав зашел в спальню Джайи и недвусмысленно развязал пояс. — Я сказала, убирайся. Повел плечами, стянул через голову тунику. — Не смей раздеваться, ты, гнусный выродок, — она швырнула в него первое, что попалось — серебряный кубок, стоявший у графина с водой, а следом еще парочку. Кхассав лениво увернулся, сел на кровать и принялся снимать сапоги. — Я не лягу с тобой. Ни за что. С высокомерным видом ахрамад оглядел жену с головы до ног: — Тебе помочь, или сама разденешься? — Я не лягу с тобой, — заверещала Джайя и швырнула в мужа и сам графин. Вода расплескалась по дороге, а сосуд так и не долетел. — Отчего? — осведомился Кхассав тем тоном, каким говорил с ней в их первую ночь. Он справился с сапогами и по мокрому настилу подошел к жене. — От того, что ревнуешь или от того, что такой недостойный я трахал любовницу средь бела дня в кабинете, отослав стражу, и любой мог войти и увидеть, какого я низкого мнения о твоих возможностях? Джайя влепила мужу звонкую пощечину. — Хы, — оскалился ахрамад. — Давай еще разок. Джайя злобно сцепила зубы и ударила снова. — Давай, представь, как я позорю тебя, — провоцировал Кхассав. — Как все перетирают твое чудесное и гордое имя Далхор. Джайя ударила в третий раз. — Замолчи. Но едва замахнулась для четвертого удара, Кхассав поймал запястье и сдавил до хруста. — Я без полшага — владыка целого континента в числе двенадцати танских домов, — грозно рыкнул Кхассав. — И если ты не можешь дать мне то, чего я хочу, я найду тех, кто сможет. — Тогда иди и ищи, — Джайя вздернула голову. — Здесь ты ничего не найдешь. — Здесь, — гаркнул Кхассав еще страшнее, дернув женщину так, что она оказалась спиной к кровати, — мне нужен наследник. И в этом месяце мы сделаем его, — Кхассав угрожающе шагнул вперед, заставляя Джайю пятиться. — Ты не можешь принуждать меня. — Я могу позвать сюда десять солдат из моего окружения с просьбой кончить тебе на спину, и с удовольствием посмотрю, как они помогут тебе стать чуточку раскрепощеннее. — Если твое уважение ко мне настолько невелико, — глотая ужас, чтобы не показывать слабости мужу, отозвалась Джайя. Кхассав оскалился. — Я уважаю только тех людей, которые отлично знают свое дело. — То есть шлюх? — злобно бросила Джайя со слезами в голосе. — Да, если они — хороши в том, что должны уметь. Я уважаю жрецов Ангората, которых встречал, потому что видел то, что мало кому доводилось, и знаю: они — мастера в искусстве бесед с Праматерью. Я уважаю мирассийских кузнецов, потому что видел оружие, которое они куют. Я могу, не зная, уважать Дайхатта, потому что он разбил Яввузов или во всяком случае, скрутил Старого Волка, рассказами о бешеных северянах которого меня пугали в детстве. Я могу, не зная, уважать Мать лагерей, потому что она заставила бояться мою мать, а моя мать — противник не робкий и не глупый. Хорошо, что они таковы и бились до победного — это значит, в моей стране знающие военное дело таны. Как положено. Я могу уважать рабов в Храме Даг, которые становятся бойцами с высоким рангом. Я могу уважать себя, в конце концов, потому что, забыв о рангах, бился в бойцовских ямах вместе с отрепьем, натасканным убивать с одного удара — и побеждал. Но тебя, Джайя Далхор, над которой корпит ежечасно вся моя семья, я не могу уважать. Потому что как раманин ты ни на что не годна. Роди мне хотя бы одного сына, и я отпущу тебя жить, как тебе хочется. Джайя была уже голой, и Кхассав, обнажившийся тоже, толкнул жену к кровати. — А ты будешь жить, как хочется тебе с той женщиной? — как могла брезгливо спросила раманин. — Ту женщину зовут Илия, и она — бастард лавана Яхмада. Да, — кивнул Кхассав и расположился сверху супруги, — я буду жить так, как мне хочется, с той женщиной. С любой женщиной. Понаблюдав за необъяснимой смесью обиды, слез, боли и ревности в лице жены, ахрамад снова поджал губы и перевернул ее на четвереньки. — Танам, лаванам и хатам может наследовать кто угодно, но раманам наследуют только мальчики. В этой позе больше шансов получить одного. * * * Кхассав не соврал, сказав, что может получить желаемое, как и когда ему вздумается. Следующей крови Джайя так и не дождалась. Зато, только лекари подтвердили положение раманин, на другой день в храме Двуединства ахрамад Кхассав взял Илию водной женой. Тахивран, глядя на невестку, усмехнулась: а чего она хотела? У действующего рамана шестнадцать водных жен, и он, похоже, счастлив. * * * Беды посыпались на Иландар со всех сторон. Недовольное посольство архонцев выдвинуло требование королей вернуть Норана и Инну на родину их матери. Если в Иландаре начались гонения верных Праматери Богов и людей, нет никакой гарантии, что эти дети не станут следующей целью для убийц. Нирох настаивал: Норан — наследник Иландара, его нельзя отдать. А Инна еще совсем кроха, ей просто не под силу пережить такое путешествие. Послы не уступали: после смерти королевы Ришильды в родах, Норан стал наследником и архонского престола, и ему следует воспитываться там, где его воспитают положенным для этого образом. Лучше всего в Архоне, но, при особых договоренностях, короли Тандарион согласны на Ангорат. После того, как Нирох во всеуслышанье поддержал христиан, позволив сыну свадьбу с Лоре Ладомар, отдать внука на Ангорат было самой опасной затеей. Вот так хороша будет издевка — для обоих лагерей. Его прикончат во сне — староверы или христиане, кто успеет первым. Поэтому послам Нирох предложил компромисс: отдать в Аэлантис маленькую Инну, как только она окрепнет для столь длительного путешествия. Удгару и Агравейну вполне может наследовать девочка, разве нет? Астальд, молочный брат Агравейна, возглавлявший посольство, злобно скрипнул зубами: — А вы не робкого десятка, ваше величество. В вашей стране убили наследную принцессу. Няньку ее детей, посвященную ангоратскую жрицу, никто не видел несколько недель, вероятнее всего, она тоже мертва. И даже Вторая среди жриц заперта здесь, как в плену, в замке христианина. Кажется, он брат твоей королевы, я прав? Нирох закусил губы: черт побери, почему все складывается так дерьмово? — Шиада сама выбрала этот брак, ее никто не неволил… — Расскажи об этом королю Агравейну, когда он придет. Как и о том, что отдашь ему только племянницу. — Мы ведь верны одной стороне, — влез придворный дипломат. — Нирох — брат ее милости храмовницы Ангората. И друид Таланар был здесь на проводах принцессы Виллины. Давайте помнить, о том, кому мы верны, и при поддержке наших общих друзей, мы, я уверен, найдем компромисс. В эти темные времена злоумышленники намеренно стараются поссорить нас… Переговоры не заканчивались, и в итоге решено было отложить их на время. Жрецы старых храмов в Иландаре обратились к храмовнице с просьбой направить в Кольдерт Верховного друида для улаживания конфликта. Храмовница отозвалась благожелательно, ответив, что Таланар наверняка еще не успел далеко отъехать от столицы и совсем скоро прибудет за стол переговоров. Нирох перевел дух, но уже на следующий день Ронелих прислал весть: осведомленные о шаткой ситуации в стране, северные племена скахиров, с которыми Нирох воевал семь лет назад, начали подтягивать войска к границам Стансоров. Было уже несколько мелких стычек. Ронелих отослал Растага руководить обороной, но прогнозировать, что будет дальше, трудно. Однако о самой страшной напасти Нироху сообщил утренний переполох в замке: двух кухарок-христианок нашли заколотыми. Как и старшего конюха — язычника. Уголь, брошенный в сноп, набирал силы. Нирох побелел. Оставалось надеяться только на вмешательство Таланара. Этот всемудрый старец пользовался уважением и со стороны христиан, и, само собой, у сторонников Праматери. Благослови Иллана, к нему прислушаются. * * * Тидан остановился у очередной статуи. Возвел глаза, посмотрел в каменное лицо, высившееся над ним еще в двух человеческих ростах. Лайра, шестая царица династии Салин, стала регентом при новорожденном сыне и успешно правила Адани почти семнадцать лет, двенадцать из которых удерживала натиск ладдарцев с востока. Не колеблясь, она марала плаху в Шамши-Аддаде родственников мужа, претендовавших на место новорожденного мальчика — и поняла, что не ошибалась в этом, когда возвела со временем сына на трон. Однажды враги подменили лошадей в упряжи повозки и купили возницу. С трудом Лайра взобралась на его место, поймала метавшиеся вожжи и потянула, как могла. Остановив повозку с новорожденным мальчиков внутри на самом краю обрыва, Лайра разодрала до крови конские губы и собственные ладони. Они, говорят, не зажили полностью, и до конца дней царицы поперек ладошек оставались широкие глубокие рубцы. Ее спасло тогда провидение Праматери. Оглядевшись, Лайра узнала и обрыв, и утес: купленный возница умчал женщину в родовое имение ее отца. Тут она как-нибудь доберется до лорда, а отец предоставит дочери эскорт до столицы. Глашатаи во всех концах Адани кричали о покушении на маленького царя и его мать. Отец карательной дланью зачищал страну от злопыхателей и предоставил охрану для дочери и внука во дворец. Советник покойного мужа-царя, влюбленный в Лайру по уши с первой встречи, лично приволок всех виновников происшествия и пытал собственными руками. У нее были широкие ладони, это видно даже по статуе. Но свое прозвище Лайра Твердая Рука получила именно за поддержку безжалостного влюбленного советника, готового ради царицы на любую гнусность, не оспорившего ни одного приказа. Спустя двадцать лет после того инцидента, ее сын царь Салман I приказал возвести в честь матери статую, поставив таким образом первое изваяние в ряду будущих Тринадцати Цариц Адани. — Лайра, — проговорил царь вслух, замерев перед статуей. — Лайра Твердая Рука… Разве ты лучше? — спросил царь у статуи. — Разве ты хоть чем-то лучше моей Эйи?