– Но… – начал Костин. – Ребята, это не тема для обсуждения, – помрачнел Чернов. – Вас петух в темечко не клевал, вам нас не понять! Мы с женой не выдержим рецидива. – Возвращаемся к работе, – бойко произнес Костин. – Юра, то есть Павел, выясни что-нибудь про Полину Гонч. Лампа, вроде у тебя есть знакомый в «Сплетнике». Я кивнула: – Холдингом владеет Тимофей Обозов, мы с ним учились вместе в консерватории. Тима собирался стать оперным певцом, но голоса не хватило, поэтому ушел в музыкальное училище, работал под псевдонимом Энтони. С тех пор не встречались. – Не знаю такого, – отозвался Чернов. – В крупных городах он не выступал, катался по провинции. Когда интерес к творчеству Энтони упал совсем до нуля, он сменил деятельность. Володя включил кофемашину. – Можешь с ним поговорить? – Конечно, прямо сейчас попрошу о встрече. Я схватила свой телефон, и тут он отчаянно зазвенел. – Лампа! – закричала Киса. – Здесь так здорово! Намного лучше, чем в Москве! – Рада, что тебе понравилось, – ответила я. – Познакомилась с Маргаритой, она живет неподалеку, у нее три кота. Нам тоже они нужны. Срочно! – В доме есть Фира и Муся, – охладила я пыл Кисы. – У твоей новой приятельницы – кошки, у нас – собаки. – А вот и нет! – вопила Арина. – У них еще четыре мопса! И котики! А у нас только два мопса! И больше никого! – Можем завести рыбок, – предложила я. И услышала: – Лампа!!! Они не умеют разговаривать. – Кошки тоже молчат, – парировала я. – Василевс у тети Оли болтает постоянно, – возразила Киса. И это правда. Котенок, которого приголубила Ляля, вырос в роскошного кота с серо-белой шерсткой. Вася очень ласковый, ни разу никого не оцарапал, любит, когда его берут на руки, всегда при этом громко исполняет кошачьи арии. Не кот, а подарок судьбы. Василий весьма разговорчив. Если вы у него спросите: «Дорогой, как дела?» – то услышите в ответ длинную арию из «мяу-мяу-мр-р-р». И вот удивление – у вас возникнет уверенность, что Василий честно рассказал о том, что сейчас происходит в его жизни, и все события у него только радостные. – Мы навсегда теперь останемся в поселке? – не умолкала девочка. – Надеюсь, да, – осторожно ответила я, понимая, что вопрос задан не просто так. – Тогда кот необходим. Ксения Ивановна, мама Риты, сказала, что в дом часто приходят полевки! Я вздрогнула. Мыши! Правда, в городе обитают крысы, которые могут пролезть в мусоропровод и подняться по нему на любой этаж. Но в тех домах, где когда-либо жила я, грызунов не водилось. Жильцы были аккуратными, отходы упаковывали в мешки. – Кисуля, – вмешался в беседу Костин. – Извини, услышал ваш разговор с Лампой – она тебя на громкую связь поставила. Я посмотрела на трубку. Точно! Понятия не имею, когда проделала такое! – В нашем поселке серых разбойниц нет, – продолжил Володя, – за год ни одну не встретил! – Тетя Ксения говорит, что в округе их полно! Обнаглели, нападают стаями. Но в дом к Никитиным не суются, у них коты. – А моя жена, тетя Оля, уже неделю твердит, что видела у нас в саду крокодила, – засмеялся Костин. – У женщин случаются зрительные галлюцинации. Ляля встречает аллигаторов, а Ксения – мышей. Я предложила: – Давай договоримся так: если увижу в доме хоть одного грызуна… – Ага! – не дала мне договорить Кисонька. – Поняла. Тогда мы возьмем кота. Лучше двух – вместе им веселее. Глава шестая – Она с собой покончила, – заявил с полным ртом Тимофей. – Откуда такая информация? – поинтересовалась я. – От верблюда, – огрызнулся Обозов. – Фамилия, имя, отчество данного дромадера, пожалуйста. Тима отрезал от стейка новый кусок. – Романова, сто лет тебя не видел. Помню тебя, еще Фросю, трепетной, тихой девушкой, которая с остервенением нащипывала арфу. Признайся, ты ненавидела эту дальнюю родственницу лиры. – Всем своим сердцем и душою в придачу, – честно призналась я. – Мне нравилось, что ты тихая, – с набитым ртом продолжил Тимофей, – малоразговорчивая, не куришь, не пьешь, не ругаешься. Ну, прямо тургеневская барышня. Бриллиантик в компании вечно кудахтающих куриц. – Бриллиантик невозможно заметить среди наседок, – засмеялась я. – Кому надо, заметит, – возразил Обозов. – Были мысли за тобой приударить, но не решился пригласить тебя в кино. – Почему? – удивилась я. – Может, я и согласилась бы! – За тобой всегда после занятий приходила мама, оперная певица, – засмеялся Тимофей. – Она знала всех наших педагогов. Отец твой, генерал, на оборону работал. А у меня только мать. Правда, она актриса московского театра, но ей было не до меня. Она мужей меняла, как использованные бумажные салфетки. Надоел? Пошел вон. А я рос сам по себе. – Повезло, – вздохнула я. – Фонтан неиссякаемой материнской любви – тяжелое испытание для ребенка. – Меня выперли с первого курса перед летней сессией. Помнишь Модеста Львовича? – Разве можно забыть Лифшица? – хихикнула я и процитировала педагога: – «На первом месте среди великих певцов мира – Лучано Паваротти. Потом я. Других гениев на свет не родилось». Обозов рассмеялся: – Верно. А я, дурак, когда он впервые нам во время занятий так заявил, удивился: «Пласидо Доминго, Владимир Атлантов, Александр Ведерников, Евгений Нестеренко, Евгений Кибкало, Иван Козловский – они не считаются? Вы в каком театре пели? В Большом?» Он на меня зло глянул, и я сессию не сдал. – Не помню этого твоего выступления, но знаю, что Модеста Львовича отец назвал в честь композитора Мусоргского. Папа Лившица занимал большую должность в Министерстве культуры, поэтому сын преподавал в консерватории. Пел он ужасно – смерть ушам слушателей. Обладал комплексом сверхполноценности, считал себя лучшим из лучших. Ненавидел всех талантливых студентов. Но ко мне очень хорошо относился. Тима наколол на вилку жареную картошку. – Тому были две причины. Арфистка из тебя – как из медведя балерина, а Модя любил тех, у кого таланта нет. И твои родители могли защитить тебя. А я кто? Никто, и звать никак, поэтому оказался изгнан. Короче, думал сегодня увидеть скромную Фросю, глазки в пол. И кто сидит напротив? Евлампия! Откуда нечеловеческое имя взялось? А уж при виде удостоверения детектива чуть не упал. Ты полицейский? Ну, тогда я балерун, премьер Большого театра, принц Зигфрид[3]. – Твоя метаморфоза тоже впечатляет, – не осталась я в долгу. – Студент консерватории, потом эстрадный певец и… владелец самого желтого из всех желтых холдингов прессы. – Теперь, когда мы обменялись комплиментами, можем спокойно побеседовать о делах. Что надо нашей крошечке-Хаврошечке? Как к тебе обращаться можно? Евлампия – длинно, нудно и подходит только старухе. – Лампа. Обозов расхохотался: – Ой, не могу! Настольная или потолочная? Я молча пропустила шутку Тимофея. – Подскажи, кто написал недавно информацию о смерти Полины Гонч? – А что? – вопросом на вопрос ответил мой бывший однокурсник. – Полину травили с детства, а ничего плохого девочка никому не делала. Тихая, скромная, ни в каких скандалах не замечена. Но сначала ее ненавидели одноклассники, потом – одногруппники, затем – коллеги-актеры. И папарацци соревновались, кто больше всех соврет о любимице режиссеров Стасовых. – Зависть, – коротко объяснил Тимофей. Я потянулась к миске с салатом.