– Так я свободен! – вскричал Дантес вне себя от радости. – Да, только отдайте мне письмо. – Оно должно быть у вас, его взяли у меня вместе с другими моими бумагами, и я узнаю некоторые из них в этой связке. – Постойте, – сказал Вильфор Дантесу, который взялся уже было за шляпу и перчатки, – постойте! Кому адресовано письмо? – Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, в Париже. Если бы гром обрушился на Вильфора, он не поразил бы его таким быстрым и внезапным ударом; он упал в кресло, с которого привстал, чтобы взять связку с бумагами, захваченными у Дантеса, и, лихорадочно порывшись в них, вынул роковое письмо, устремив на него взгляд, полный невыразимого ужаса. – Господину Нуартье, улица Кок-Эрон, номер тринадцать, – прошептал он, побледнев еще сильнее. – Точно так, – сказал изумленный Дантес. – Разве вы его знаете? – Нет, – быстро ответил Вильфор, – верный слуга короля не знается с заговорщиками. – Стало быть, речь идет о заговоре? – спросил Дантес, который, после того как уже считал себя свободным, почувствовал, что дело принимает другой оборот. – Во всяком случае, я уже сказал вам, что ничего не знал о содержании этого письма. – Да, – сказал Вильфор глухим голосом, – но вы знаете имя того, кому оно адресовано! – Чтобы отдать письмо лично ему, я должен был знать его имя. – И вы никому его не показывали? – спросил Вильфор, читая письмо и все более и более бледнея. – Никому, клянусь честью! – Никто не знает, что вы везли письмо с острова Эльба к господину Нуартье? – Никто, кроме того, кто вручил мне его. – И это еще много, слишком много! – прошептал Вильфор. Лицо его становилось все мрачнее, по мере того как он читал; его бледные губы, дрожащие руки, пылающие глаза внушали Дантесу самые дурные предчувствия. Прочитав письмо, Вильфор схватился за голову и замер. – Что с вами, сударь? – робко спросил Дантес. Вильфор не отвечал, потом поднял бледное, искаженное лицо и еще раз перечел письмо. – И вы уверяете, что ничего не знаете о содержании этого письма? – сказал Вильфор. – Повторяю и клянусь честью, что не знаю ничего. Но что с вами? Вам дурно? Хотите, я позвоню? Позову кого-нибудь? – Нет, – сказал Вильфор, быстро вставая, – стойте на месте и молчите; здесь я приказываю, а не вы. – Простите, – обиженно сказал Дантес, – я только хотел помочь вам. – Мне ничего не нужно. Минутная слабость – только и всего. Думайте о себе, а не обо мне. Отвечайте. Дантес ждал вопроса, но тщетно; Вильфор опустился в кресло, нетвердой рукой отер пот с лица и в третий раз принялся перечитывать письмо. – Если он знает, что тут написано, – прошептал он, – и если он когда-нибудь узнает, что Нуартье – отец Вильфора, то я погиб, погиб безвозвратно! И он время от времени взглядывал на Эдмона, как будто его взгляды могли проникнуть сквозь невидимую стену, ограждающую в сердце тайну, о которой молчат уста. – Нечего сомневаться! – воскликнул он вдруг. – Ради самого неба, – сказал несчастный юноша, – если вы сомневаетесь во мне, если вы подозреваете меня, допрашивайте. Я готов отвечать вам. Вильфор сделал над собой усилие и голосом, которому он старался придать уверенность, сказал: – Вследствие ваших показаний на вас ложатся самые тяжкие обвинения; поэтому я не властен тотчас же отпустить вас, как надеялся. Прежде чем решиться на такой шаг, я должен снестись со следователем. А пока вы видели, как я отнесся к вам. – О да, и я благодарю вас! – вскричал Дантес. – Вы обошлись со мною не как судья, а как друг. – Ну так вот, я задержу вас еще на некоторое время, надеюсь, ненадолго, главная улика против вас – это письмо, и вы видите… Вильфор подошел к камину, бросил письмо в огонь и подождал, пока оно сгорело. – Вы видите, – продолжал он, – я уничтожил его. – Вы больше, чем правосудие, – вскричал Дантес, – вы само милосердие! – Но выслушайте меня, – продолжал Вильфор. – После такого поступка вы, конечно, понимаете, что можете довериться мне. – Приказывайте, я исполню ваши приказания. – Нет, – сказал Вильфор, подходя к Дантесу, – нет, я не собираюсь вам приказывать; я хочу только дать вам совет, понимаете? – Говорите, я исполню ваш совет, как приказание. – Я оставлю вас здесь, в здании суда, до вечера. Может быть, кто-нибудь другой будет вас допрашивать. Говорите все, что вы мне рассказывали, но ни полслова о письме! – Обещаю, сударь. Теперь Вильфор, казалось, умолял, а обвиняемый успокаивал судью. – Вы понимаете, – продолжал Вильфор, посматривая на пепел, сохранявший еще форму письма, – теперь письмо уничтожено. Только вы да я знаем, что оно существовало; его вам не предъявят; если вам станут говорить о нем, отрицайте, отрицайте смело, и вы спасены. – Я буду отрицать, не беспокойтесь, – сказал Дантес. – Хорошо, – сказал Вильфор и взялся за звонок; потом помедлил немного и спросил: – У вас было только это письмо? – Только это. – Поклянитесь! Дантес поднял руку. – Клянусь! – сказал он. Вильфор позвонил. Вошел полицейский комиссар. Вильфор сказал ему на ухо несколько слов; комиссар отвечал кивком головы. – Ступайте за комиссаром, – сказал Вильфор Дантесу. Дантес поклонился, еще раз бросил на Вильфора благодарный взгляд и вышел. Едва дверь затворилась, как силы изменили Вильфору, и он упал в кресло почти без чувств. Через минуту он прошептал: – Боже мой! От чего иногда зависит жизнь и счастье!.. Если бы королевский прокурор был в Марселе, если бы вместо меня вызвали следователя, я бы погиб… И это письмо, это проклятое письмо ввергло бы меня в пропасть!.. Ах, отец, отец! Неужели ты всегда будешь мешать моему счастью на земле? Неужели я должен вечно бороться с твоим прошлым? Но вдруг его словно осенило: на искривленных губах появилась улыбка; его блуждающий взгляд, казалось, остановился на какой-то мысли. – Да, да, – вскричал он, – это письмо, которое должно было погубить меня, может стать источником моего счастья… Ну, Вильфор, за дело! И, удостоверившись, что обвиняемого уже нет в передней, помощник королевского прокурора тоже вышел и быстрыми шагами направился к дому своей невесты. VIII. Замок Иф Полицейский комиссар, выйдя в переднюю, сделал знак двум жандармам. Один стал по правую сторону Дантеса, другой по левую. Отворилась дверь, которая выходила в здание суда, и арестованного повели по одному из тех длинных и мрачных коридоров, где трепет охватывает даже тех, у кого нет никаких причин трепетать. Как квартира Вильфора примыкала к зданию суда, так здание суда примыкало к тюрьме, угрюмому сооружению, на которое с любопытством смотрит всеми своими зияющими отверстиями возвышающаяся перед ним Аккульская колокольня. Сделав несколько поворотов по коридору, Дантес увидел дверь с решетчатым окошком. Комиссар ударил три раза железным молотком, и Дантесу показалось, что молоток бьет по его сердцу. Дверь отворилась, жандармы слегка подтолкнули арестанта, который все еще стоял в растерянности. Дантес переступил через порог, и дверь с шумом захлопнулась за ним. Он дышал уже другим воздухом, спертым и тяжелым; он был в тюрьме. Его отвели в камеру, довольно опрятную, но с тяжелыми засовами и решетками на окнах. Вид нового жилища не вселил в него особого страха; притом же слова, сказанные помощником королевского прокурора с таким явным участием, раздавались у него в ушах как обнадеживающее утешение. Было четыре часа пополудни, когда Дантеса привели в камеру. Все это происходило, как мы уже сказали, 28 февраля; арестант скоро очутился в темноте. Тотчас же слух его обострился вдвое. При малейшем шуме, доносившемся до него, он вскакивал и бросался к двери, думая, что за ним идут, чтобы возвратить ему свободу; но шум исчезал в другом направлении, и Дантес снова опускался на скамью.