– Это я, – сказал матрос с открытым и приветливым лицом, обрамленным черными бакенбардами, – и пора было: вы шли ко дну. – Да, – сказал Дантес, протягивая ему руку, – да, друг мой, еще раз благодарю вас. – Признаюсь, меня было взяло сомнение, – продолжал матрос, – вы так обросли волосами, что я принял вас за разбойника. Дантес вспомнил, что за все время своего заточения в замке Иф он ни разу не стриг волос и не брил бороды. – Да, – сказал он, – в минуту опасности я дал обет божией матери дель Пье де ла Гротта десять лет не стричь волос и не брить бороды. Сегодня истекает срок моему обету, и я чуть не утонул в самую годовщину. – А теперь что нам с вами делать? – спросил хозяин. – Увы! – сказал Дантес. – Что вам будет угодно; фелука, на которой я плавал, погибла, капитан утонул. Как видите, я уцелел, но остался в чем мать родила. К счастью, я неплохой моряк; высадите меня в первом порту, куда вы зайдете, и я найду работу на любом торговом корабле. – Вы знаете Средиземное море? – Я плаваю здесь с детства. – Вы знаете хорошие стоянки? – Не много найдется портов, даже самых трудных, где я не мог бы войти и выйти с закрытыми глазами. – Ну что ж, хозяин, – сказал матрос, крикнувший Дантесу «Держись!», – если товарищ говорит правду, отчего бы ему не остаться с нами? – Да, если он говорит правду, – отвечал хозяин с оттенком недоверия. – Но в таком положении, как этот бедняга, обещаешь много, а исполняешь, что можешь. – Я исполню больше, чем обещал, – сказал Дантес. – Ого! – сказал хозяин, смеясь. – Посмотрим. – Когда вам будет угодно, – отвечал Дантес, вставая. – Вы куда идете? – В Ливорно. – В таком случае, вместо того чтобы лавировать и терять драгоценное время, почему бы вам просто не пойти по ветру? – Потому что тогда мы упремся в Рион. – Нет, вы оставите его метрах в сорока. – Ну-тко, возьмитесь за руль, – сказал хозяин, – посмотрим, как вы справитесь. Эдмон сел у румпеля, легким нажимом проверил, хорошо ли судно слушается руля, и, видя, что, не будучи особенно чутким, оно все же повинуется, скомандовал: – На брасы и булиня! Четверо матросов, составлявших экипаж, бросились по местам, между тем как хозяин следил за ними. – Выбирай брасы втугую! Булиня прихватить! – продолжал Дантес. Матросы исполнили команду довольно проворно. – А теперь завернуть! Эта команда была выполнена, как и обе предыдущие, и тартана, уже не лавируя больше, двинулась к острову Рион, мимо которого и прошла, как предсказывал Дантес, оставив его справа метрах в сорока. – Браво! – сказал хозяин. – Браво! – повторили матросы. И все с удивлением смотрели на этого человека, в чьем взгляде пробудился ум, а в теле – сила, которых они в нем и не подозревали. – Вот видите, – сказал Дантес, оставляя руль, – я вам пригожусь хотя бы на время рейса. Если в Ливорно я вам больше не потребуюсь, оставьте меня там, а я из первого жалованья заплачу вам за пищу и платье, которое вы мне дадите. – Хорошо, – сказал хозяин. – Мы уж как-нибудь поладим, если вы не запросите лишнего. – Один матрос стоит другого, – сказал Дантес. – Что вы платите товарищам, то заплатите и мне. – Это несправедливо, – сказал матрос, вытащивший Дантеса из воды, – вы знаете больше нас. – А тебе какое дело, Джакопо? – сказал хозяин. – Каждый волен наниматься за такую плату, за какую ему угодно. – И то правда, – сказал Джакопо, – я просто так сказал. – Ты бы лучше ссудил его штанами и курткой, если только у тебя найдутся лишние. – Лишней куртки у меня нет, – отвечал Джакопо, – но есть рубашка и штаны. – Это все, что мне надо, – сказал Дантес. – Спасибо, друг. Джакопо спустился в люк и через минуту возвратился, неся одежду, которую Дантес натянул на себя с неизъяснимым блаженством. – Не нужно ли вам чего-нибудь еще? – спросил хозяин. – Кусок хлеба и еще глоток вашего чудесного рома, который я уже пробовал; я давно ничего не ел. В самом деле он не ел почти двое суток. Дантесу принесли ломоть хлеба, а Джакопо подал ему флягу. – Лево руля! – крикнул капитан рулевому. Дантес поднес было флягу к губам, но его рука остановилась на полдороге. – Смотрите, – сказал хозяин, – что такое творится в замке Иф? Над зубцами южного бастиона замка Иф появилось белое облачко. Секунду спустя до тартаны долетел звук отдаленного пушечного выстрела. Матросы подняли головы, переглядываясь. – Что это значит? – спросил хозяин. – Верно, какой-нибудь арестант бежал этой ночью, – сказал Дантес, – вот и подняли тревогу. Хозяин пристально взглянул на молодого человека, который, произнеся эти слова, поднес флягу к губам. Но Дантес потягивал ром с таким невозмутимым спокойствием, что если хозяин и заподозрил что-нибудь, то это подозрение только мелькнуло в его уме и тотчас же исчезло. – Ну и забористый же ром! – сказал Дантес, вытирая рукавом рубашки пот, выступивший у него на лбу. – Если даже это он, – проворчал хозяин, поглядывая на него, – тем лучше: мне достался лихой малый. Дантес попросил позволения сесть у руля. Рулевой, обрадовавшись смене, взглянул на хозяина, который сделал ему знак, что он может передать руль своему новому товарищу. Сидя у руля, Дантес мог, не возбуждая подозрений, глядеть в сторону Марселя. – Какое у нас сегодня число? – спросил Дантес у подсевшего к нему Джакопо, когда замок Иф исчез из виду. – Двадцать восьмое февраля, – отвечал матрос. – Которого года? – спросил Дантес. – Как которого года! Вы спрашиваете, которого года? – Да, – отвечал Дантес, – я спрашиваю, которого года. – Вы забыли, в котором году мы живем? – Что поделаешь! – сказал Дантес, смеясь. – Я так перепугался сегодня ночью, что чуть не лишился рассудка, и у меня совсем отшибло память; а потому я и спрашиваю: которого года у нас сегодня двадцать восьмое февраля? – Тысяча восемьсот двадцать девятого года, – сказал Джакопо. Прошло ровно четырнадцать лет со дня заточения Дантеса. Он переступил порог замка Иф девятнадцати лет от роду, а вышел оттуда тридцати трех. Горестная улыбка мелькнула на его устах; он спрашивал себя, что сталось за это время с Мерседес, которая, вероятно, считала его умершим. Потом пламя ненависти вспыхнуло в его глазах – он вспомнил о трех негодяях, которым был обязан долгим мучительным заточением. И он снова, как некогда в тюрьме, поклялся страшной клятвой – беспощадно отомстить Данглару, Фернану и Вильфору. И теперь эта клятва была не пустой угрозой, ибо самый быстроходный парусник Средиземного моря уже не догнал бы маленькой тартаны, которая на всех парусах неслась к Ливорно.