– В таком случае ты напрасно отказался от обеда. – Как отказался от обеда? – спросил старый Дантес. – Разве он звал тебя обедать? – Да, отец, – отвечал Дантес и улыбнулся, заметив, как поразила старика необычайная честь, оказанная его сыну. – А почему же ты отказался, сын? – спросил старик. – Чтобы пораньше прийти к вам, отец, – ответил молодой человек. – Мне не терпелось увидеться с вами. – Моррель, должно быть, обиделся, – продолжал Кадрусс, – а когда метишь в капитаны, не следует перечить арматору. – Я объяснил ему причину отказа, и он понял меня, надеюсь. – Чтобы стать капитаном, надобно немножко подольститься к хозяевам. – Я надеюсь быть капитаном и без этого, – отвечал Дантес. – Тем лучше, тем лучше! Это порадует всех старых твоих друзей. А там, за фортом Святого Николая, я знаю кое-кого, кто будет особенно доволен. – Мерседес? – спросил старик. – Да, отец, – сказал Дантес. – И теперь, когда я вас повидал, когда я знаю, что вы здоровы и что у вас есть все, что вам нужно, я попрошу у вас позволения отправиться в Каталаны. – Ступай, дитя мое, ступай, – отвечал старый Дантес, – и да благословит тебя господь женой, как благословил меня сыном. – Женой! – сказал Кадрусс. – Как вы, однако, спешите; она еще не жена ему как будто! – Нет еще, но, по всем вероятиям, скоро будет, – отвечал Эдмон. – Как бы то ни было, – сказал Кадрусс, – ты хорошо сделал, что поспешил с приездом. – Почему? – Потому что Мерседес – красавица, а у красавиц нет недостатка в поклонниках; у этой – особенно: они дюжинами ходят за ней. – В самом деле? – сказал Дантес с улыбкой, в которой заметна была легкая тень беспокойства. – Да, да, – продолжал Кадрусс, – и притом завидные женихи; но, сам понимаешь, ты скоро будешь капитаном, и тебе едва ли откажут. – Это значит, – подхватил Дантес с улыбкой, которая едва прикрывала его беспокойство, – это значит, что если бы я не стал капитаном… – Гм! Гм! – пробормотал Кадрусс. – Ну, – сказал молодой человек, – я лучшего мнения, чем вы, о женщинах вообще и о Мерседес в особенности, и я убежден, что, буду я капитаном или нет, она останется мне верна. – Тем лучше, – сказал Кадрусс, – тем лучше! Когда женишься, нужно уметь верить; но все равно, приятель, я тебе говорю; не теряй времени, ступай объяви ей о своем приезде и поделись своими надеждами. – Иду, – отвечал Эдмон. Он поцеловал отца, кивнул Кадруссу и вышел. Кадрусс посидел у старика еще немного, потом, простившись с ним, тоже вышел и вернулся к Данглару, который ждал его на углу улицы Сенак. – Ну что? – спросил Данглар. – Ты его видел? – Видел, – ответил Кадрусс. – И он говорил тебе о своих надеждах на капитанство? – Он говорит об этом так, как будто он уже капитан. – Вот как! – сказал Данглар. – Уж больно он торопится! – Но Моррель ему, как видно, обещал… – Так он очень весел? – Даже до дерзости; он уже предлагал мне свои услуги, как какая-нибудь важная особа; предлагал мне денег, как банкир. – И ты отказался? – Отказался. А мог бы взять у него взаймы, потому что не кто другой, как я, одолжил ему первые деньги, которые он видел в своей жизни. Но теперь господин Дантес ни в ком не нуждается: он скоро будет капитаном! – Ну, он еще не капитан! – Правду сказать, хорошо было бы, если бы он им и не стал, – продолжал Кадрусс, – а то с ним и говорить нельзя будет. – Если мы захотим, – сказал Данглар, – он будет тем же, что и теперь, а может быть, и того меньше. – Что ты говоришь? – Ничего, я говорю сам с собою. И он все еще влюблен в прекрасную каталанку? – До безумия; уже побежал туда. Но или я очень ошибаюсь, или с этой стороны его ждут неприятности. – Скажи яснее. – Зачем? – Это гораздо важнее, чем ты думаешь. Ведь ты не любишь Дантеса? – Я не люблю гордецов. – Так скажи мне все, что знаешь о каталанке. – Я не знаю ничего наверное, но видел такие вещи, что думаю, как бы у будущего капитана не вышло неприятностей на дороге у Старой Больницы. – Что же ты видел? Ну, говори. – Я видел, что каждый раз, как Мерседес приходит в город, ее провожает рослый детина, каталанец, с черными глазами, краснолицый, черноволосый, сердитый. Она называет его двоюродным братом. – В самом деле!.. И ты думаешь, что этот братец за нею волочится? – Предполагаю – как же может быть иначе между двадцатилетним детиной и семнадцатилетней красавицей? – И ты говоришь, что Дантес пошел в Каталаны? – Пошел при мне. – Если мы пойдем туда же, мы можем остановиться в «Резерве» и за стаканом мальгского вина подождать новостей. – А кто нам их сообщит? – Мы будем на его пути и по лицу Дантеса увидим, что произошло. – Идем, – сказал Кадрусс, – но только платишь ты. – Разумеется, – отвечал Данглар. И оба быстрым шагом направились к назначенному месту. Придя в трактир, они велели подать бутылку вина и два стакана. От старика Памфила они узнали, что минут десять тому назад Дантес прошел мимо трактира. Удостоверившись, что Дантес в Каталанах, они сели под молодой листвой платанов и сикомор, в ветвях которых веселая стая птиц воспевала один из первых ясных дней весны. III. Каталанцы В ста шагах от того места, где оба друга, насторожив уши и поглядывая на дорогу, прихлебывали искрометное мальгское вино, за лысым пригорком, обглоданным солнцем и мистралями, лежало селение Каталаны. Однажды из Испании выехали какие-то таинственные переселенцы и пристали к тому клочку земли, на котором они живут и поныне. Они явились неведомо откуда и говорили на незнакомом языке. Один из начальников, понимавший провансальский язык, попросил у города Марселя позволения завладеть пустынным мысом, на который они, по примеру древних мореходов, вытащили свои суда. Просьбу уважили, и три месяца спустя вокруг десятка судов, привезших этих морских цыган, выросло небольшое селение. В этом своеобразном и живописном селении, полумавританском, полуиспанском, и поныне живут потомки этих людей, говорящие на языке своих дедов. В продолжение трех или четырех веков они остались верны своему мысу, на который опустились, как стая морских птиц; они нимало не смешались с марсельскими жителями, женятся только между собой и сохраняют нравы и одежду своей родины так же, как сохранили ее язык. Мы приглашаем читателя последовать за нами по единственной улице селения и зайти в один из домиков; солнце снаружи окрасило его стены в цвет опавших листьев, одинаковый для всех старинных построек этого края, а внутри кисть маляра сообщила им белизну, составляющую единственное украшение испанских posadas.[2] Красивая молодая девушка, с черными, как смоль, волосами, с бархатными, как у газели, глазами, стояла, прислонившись к перегородке, и в тонких, словно выточенных античным ваятелем пальцах мяла ни в чем не повинную ветку вереска; оборванные цветы и листья уже усеяли пол; руки ее, обнаженные до локтя, покрытые загаром, но словно скопированные с рук Венеры Арльской, дрожали от волнения, а легкой ножкой с высоким подъемом она нетерпеливо постукивала по полу, так что можно было видеть ее стройные, изящные икры, обтянутые красным чулком с серыми и синими стрелками. В трех шагах от нее, покачиваясь на стуле и опершись локтем на старый комод, статный молодец лет двадцати – двадцати двух смотрел на нее с беспокойством и досадой; в его глазах был вопрос, но твердый и упорный взгляд девушки укрощал собеседника. – Послушай, Мерседес, – говорил молодой человек, – скоро пасха, самое время сыграть свадьбу… Ответь же мне! – Я тебе уже сто раз отвечала, Фернан, и ты сам себе враг, если опять спрашиваешь меня.