– Мерседес пришла во второй раз; она нашла в нем такую перемену, что, как и в первый раз, хотела взять его к себе. Господин Моррель был того же мнения и хотел перевезти его силой. Но старик так страшно кричал, что они испугались. Мерседес осталась у его постели, а господин Моррель ушел, сделав ей знак, что оставляет кошелек с деньгами на камине. Но старик, вооруженный докторским предписанием, ничего не хотел есть. Наконец, после девятидневного поста он умер, проклиная тех, кто был причиной его несчастья. Он говорил Мерседес: «Если вы когда-нибудь увидите Эдмона, скажите ему, что я умер, благословляя его». Аббат встал, прошелся два раза по комнате, прижимая дрожащую руку к пересохшему горлу. – И вы полагаете, что он умер… – С голоду, господин аббат, с голоду! – отвечал Кадрусс. – Я в этом так же уверен, как в том, что мы с вами христиане. Аббат судорожно схватил наполовину полный стакан с водой, выпил его залпом и с покрасневшими глазами и бледным лицом снова сел на свое место. – Согласитесь, что это большое несчастье, – сказал он глухим голосом. – Тем более что не бог, а люди ему причиной. – Перейдемте же к этим людям, – сказал аббат. – Но помните, – добавил он почти угрожающим голосом, – что вы обязались сказать мне все. Так кто же эти люди, которые умертвили сына отчаянием, а отца голодом? – Двое его завистников: один – из-за любви, другой – из честолюбия: Фернан и Данглар. – До чего довела их зависть? Говорите! – Они донесли на Эдмона, что он бонапартистский агент. – Но кто из них донес на него? Кто подлинный виновник? – Оба, господин аббат; один написал письмо, другой отнес его на почту. – А где было написано это письмо? – В самом «Резерве», накануне свадьбы. – Так и есть! – прошептал аббат. – О Фариа, Фариа! Как ты знал людей и их дела! – Что вы говорите? – спросил Кадрусс. – Ничего, – отвечал аббат, – продолжайте. – Данглар написал донос левой рукой, чтобы не узнали его почерка, а Фернан отнес на почту. – Но и вы были при этом! – воскликнул вдруг аббат. – Я? – отвечал удивленный Кадрусс. – Кто вам сказал, что я был при этом? Аббат увидел, что зашел слишком далеко. – Никто не говорил, – сказал он, – но, чтобы знать такие подробности, нужно было быть при этом. – Вы правы, – сказал Кадрусс глухим голосом, – я был при этом. – И вы не воспротивились этой гнусности? – сказал аббат. – Тогда вы их сообщник. – Господин аббат, – отвечал Кадрусс, – они напоили меня до того, что я почти совсем лишился рассудка. Я видел все, как в тумане. Я говорил им все, что может сказать человек в таком состоянии, но они отвечали мне, что это только шутка с их стороны и что эта шутка не будет иметь никаких последствий. – Но на следующий день, сударь, на следующий день вы увидели, что она все же имела последствия. Однако вы промолчали, хотя были при том, как арестовали Дантеса. – Да, господин аббат, я был при этом и хотел говорить; я хотел все рассказать, но Данглар удержал меня. «А если окажется, – сказал он мне, – что он виновен, что он в самом деле был на Эльбе и ему поручили передать письмо бонапартистскому комитету в Париже, если это письмо при нем найдут, то ведь на его заступников будут смотреть, как на его сообщников». Я побоялся в такие времена быть замешанным в политическое дело и промолчал; сознаюсь, это была подлая трусость с моей стороны, но не преступление. – Понимаю; вы умыли руки, вот и все. – Да, господин аббат, – отвечал Кадрусс, – и совесть мучит меня за это день и ночь. Клянусь вам, я часто молю бога, чтобы он простил мне, тем более что это прегрешение, единственное за всю мою жизнь, в котором я серьезно виню себя, – несомненно причина всех моих бед. Я расплачиваюсь за минуту слабости; поэтому-то я всегда говорю Карконте, когда она жалуется на судьбу: «Молчи, жена, видно, так богу угодно». И Кадрусс с искренним раскаянием опустил голову. – Ваше чистосердечие заслуживает похвалы, – сказал аббат, – кто так кается, тот достоин прощения. – К несчастью, – прервал Кадрусс, – Эдмон умер, не простив меня. – Он ничего не знал… – сказал аббат. – Но теперь он, может быть, знает, – возразил Кадрусс, – говорят, мертвые знают все. Наступило молчание. Аббат встал и в задумчивости прохаживался по комнате, потом возвратился на свое место и снова сел. – Вы мне уже несколько раз называли какого-то господина Морреля, – сказал он. – Кто это такой? – Это владелец «Фараона», хозяин Дантеса. – А какую роль играл этот человек во всем этом печальном деле? – спросил аббат. – Роль честного человека, мужественного и отзывчивого. Он раз двадцать ходатайствовал за Дантеса. Когда возвратился император, он писал, умолял, грозил, так что при второй реставрации его самого сильно преследовали за бонапартизм. Десять раз, как я вам уже говорил, он приходил к отцу Дантеса с намерением взять его к себе, а накануне или за два дня до его смерти, как я тоже вам уже говорил, он оставил на камине кошелек с деньгами; из этих денег заплатили долги старика и на них же его похоронили, так что бедняга мог по крайней мере умереть так же, как жил, не будучи никому в тягость. У меня и по сей день хранится этот кошелек, большой красный кошелек, вязаный. – Этот господин Моррель жив? – спросил аббат. – Жив, – сказал Кадрусс. – И, верно, небо благословило его – он богат, счастлив?.. Кадрусс горько усмехнулся. – Счастлив, вроде меня, – сказал он. – Как, господин Моррель несчастлив? – воскликнул аббат. – Он на краю нищеты, господин аббат, и, что еще хуже, ему грозит бесчестие. – Почему? – Дело в том, – начал Кадрусс, – что после двадцатипятилетних трудов, заняв самое почетное место среди марсельских купцов, господин Моррель разорен дотла. Он потерял в два года пять кораблей, стал жертвой трех банкротств, и теперь вся его надежда на этот самый «Фараон», которым командовал бедный Дантес; он скоро должен возвратиться из Индии с грузом кошенили и индиго. Если этот корабль потонет, как и другие, господин Моррель погиб. – А есть ли у этого несчастного жена, дети? – Да, у него есть жена, которая все переносит, как святая; у него есть дочь, которая хотела выйти замуж за любимого человека, но теперь родители не позволяют ему жениться на обедневшей девушке. Кроме того, у него есть сын, офицер; но вы понимаете, что все это только усугубляет горе несчастного, а не утешает его. Если бы он был один, он пустил бы себе пулю в лоб, и кончено. – Это ужасно! – прошептал аббат. – Вот как господь награждает добродетель, господин аббат, – сказал Кадрусс. – Посмотрите на меня; я не сделал ни одного худого дела, кроме того, в чем я вам повинился, и я дошел до нищеты. Мне суждено увидеть, как моя бедная жена умрет от лихорадки, и я ничем не смогу ей помочь, а сам я умру с голоду, как умер старик Дантес, между тем как Фернан и Данглар купаются в золоте. – Как так? – Потому что им повезло, а честным людям никогда не везет. – Что же сталось с Дангларом, с главным виновником? Ведь он подстрекатель, правда? – Что с ним сталось? Он уехал из Марселя и, по рекомендации господина Морреля, который ничего не знал о его преступлении, нанялся к одному испанскому банкиру. Во время испанской войны он занимался поставками на французскую армию и разбогател; потом он стал играть на бирже и таким образом утроил свой капитал, а потеряв жену, дочь своего банкира, женился на вдове, госпоже де Наргони, дочери камергера нынешнего короля, господина де Сервьё, который сейчас в большой милости. Он стал миллионером, его сделали бароном, так что он теперь барон Данглар; у него особняк на улице Монблан, десять лошадей на конюшне, шесть лакеев в передней и не знаю уж сколько миллионов в сундуках. – Вот оно что! – сказал аббат со странной интонацией. – И что же, он счастлив? – Счастлив? Кто может это знать? Счастье или несчастье, про это знают стены; у стен есть уши, но нет языка. Если богатство составляет счастье, так Данглар счастлив. – А Фернан? – О, Фернану, тому еще пуще повезло. – Но каким образом мог разбогатеть и выйти в люди бедный каталанский рыбак, без всяких средств, без образования? Признаюсь, это меня удивляет. – Это и всех удивляет; вероятно, в его жизни есть какая-то тайна, которой никто не знает. – Но какими видимыми путями дошел он до большого богатства или до высокого положения? – Он дошел и до того и до другого, господин аббат, и до богатства и до высокого положения. – Так только в сказках бывает! – Правда, это похоже на сказку, но послушайте, и вы все поймете.