В ту же минуту Карлини услышал женский крик. Он понял все. Он схватил стакан, пустил им в лицо угощавшего и бросился на крик. Пробежав шагов сто, он за кустом увидел Кукуметто, державшего в объятиях бесчувственную Риту. Увидев Карлини, Кукуметто встал и навел на него два пистолета. Разбойники взглянули друг на друга: один – с похотливой улыбкой на губах, другой – смертельно бледный. Можно было думать, что между этими людьми сейчас произойдет жестокая схватка. Но мало-помалу черты Карлини разгладились, его рука, схватившаяся было за один из пистолетов, заткнутых у него за поясом, повисла в воздухе. Рита лежала на земле между ними. Лунный свет озарял эту сцену. «Ну что? – сказал Кукуметто. – Исполнил ты мое поручение?» «Да, атаман, – отвечал Карлини, – и завтра, к девяти часам, отец Риты будет здесь с деньгами». «Очень хорошо. А пока мы проведем веселую ночку. Эта девушка восхитительна, у тебя неплохой вкус, Карлини. А так как я не себялюбец, то мы сейчас вернемся к товарищам и будем тянуть жребий, кому она теперь достанется». «Стало быть, вы решили поступить с ней, как обычно?» – спросил Карлини. «А почему бы делать для нее исключение?» «Я думал, что во внимание к моей просьбе…» «Чем ты лучше других?» «Вы правы». «Но ты не беспокойся, – продолжал, смеясь, Кукуметто, – рано или поздно придет и твой черед». Карлини так стиснул зубы, что они хрустнули. «Ну что же, идем?» – сказал Кукуметто, делая шаг в сторону товарищей. «Я иду за вами». Кукуметто удалился, оглядываясь на Карлини, так как, должно быть, опасался, что тот нападет на него сзади. Но ничто в молодом разбойнике не указывало на враждебные намерения. Он продолжал стоять, скрестив руки, над все еще бесчувственной Ритой. У Кукуметто мелькнула мысль, что Карлини хочет схватить ее на руки и бежать с нею. Но это его не беспокоило, потому что он уже получил от Риты все, что хотел; а что касается денег, то триста пиастров, разделенных между всей шайкой, были такой ничтожной суммой, что они его мало интересовали. И он продолжал идти к прогалине; к его удивлению, Карлини появился там почти одновременно с ним. «Жребий! Жребий!» – закричали разбойники, увидев атамана. И глаза всех этих людей загорелись вожделением, в красноватом отблеске костра они были похожи на демонов. Требование их было справедливо; поэтому атаман в знак согласия кивнул головой. Записки с именами, в том числе и с именем Карлини, положили в шляпу, и самый младший из шайки вытащил из этой самодельной урны одну из записок. На этой записке значилось имя Дьяволаччо. Это был тот самый, который предложил Карлини выпить за здоровье атамана и которому Карлини в ответ на это швырнул стакан в лицо. Из широкой раны, рассекшей ему лицо от виска до подбородка, струей текла кровь. Когда прочли его имя, он громко захохотал. «Атаман, – сказал он, – Карлини сейчас отказался выпить за ваше здоровье; предложите ему выпить за мое; может быть, он скорее снизойдет к вашей просьбе, чем к моей». Все ожидали какой-нибудь вспышки со стороны Карлини; но, к общему изумлению, он взял одной рукой стакан, другой – флягу и налил себе вина. «За твое здоровье, Дьяволаччо», – сказал он спокойным голосом. И он осушил стакан, причем рука его даже не задрожала. Потом, присаживаясь к огню, он сказал: «Дайте мне мою долю ужина! Я проголодался после долгой ходьбы». «Да здравствует Карлини!» – закричали разбойники. «Так и надо! Вот это называется поступать по-товарищески». И все снова уселись в кружок у костра; Дьяволаччо удалился. Карлини ел и пил, как будто ничего не произошло. Разбойники удивленно поглядывали на него, озадаченные его безучастием, как вдруг услышали позади себя тяжелые шаги… Они обернулись: к костру подходил Дьяволаччо с молодой пленницей на руках. Голова ее была запрокинута, длинные волосы касались земли. Чем ближе он подходил к светлому кругу костра, тем заметней становилась бледность девушки и бледность разбойника. Так зловеще и торжественно было это появление, что все встали, кроме Карлини, который спокойно остался сидеть, продолжая есть и пить как ни в чем не бывало. Дьяволаччо подходил все ближе среди всеобщего молчания и, наконец, положил Риту к ногам атамана. Тогда все поняли, почему так бледен разбойник и так бледна девушка: под ее левою грудью торчала рукоять ножа. Все глаза обратились к Карлини: у него на поясе висели пустые ножны. «Так, – сказал атаман, – теперь я понимаю, для чего Карлини отстал». Дикие натуры умеют ценить мужественный поступок; хотя, быть может, ни один из разбойников не сделал бы того, что сделал Карлини, все его поняли. Карлини тоже встал с места и подошел к телу, положив руку на рукоять пистолета. «А теперь, – сказал он, – будет кто-нибудь оспаривать у меня эту женщину?» «Никто, – отвечал атаман, – она твоя!» Карлини поднял ее на руки и вынес из освещенного круга, который отбрасывало пламя костра. Кукуметто, как обычно, расставил часовых, и разбойники, завернувшись в плащи, легли спать около огня. В полночь часовые подняли тревогу: атаман и разбойники в тот же миг были на ногах. Это оказался отец Риты, принесший выкуп за дочь. «Бери, – сказал он атаману, подавая мешок с серебром. – Вот триста пиастров. Отдай мне мою дочь». Но атаман, не взяв денег, сделал ему знак следовать за собой. Старик повиновался; они пошли за деревья, сквозь ветви которых просвечивал месяц. Наконец Кукуметто остановился, протянул руку и указал старику на две фигуры под деревом. «Вот, – сказал он, – требуй свою дочь у Карлини, он даст тебе отчет во всем». И вернулся к товарищам. Старик замер на месте. Он чувствовал, что какая-то неведомая беда, огромная, непоправимая, нависла над его головой. Наконец он сделал несколько шагов, стараясь различить, что происходит под деревом. Заслышав шаги, Карлини поднял голову, и глазам старика более отчетливо представились очертания двух людей. На земле лежала женщина; голова ее покоилась на коленях мужчины, наклонившегося над ней, приподняв голову, он открыл лицо женщины, которое он прижимал к груди. Старик узнал свою дочь, а Карлини узнал старика. «Я ждал тебя», – сказал разбойник отцу Риты. «Негодяй! – воскликнул старик. – Что ты сделал?» И он с ужасом глядел на Риту, неподвижную, окровавленную, с ножом в груди. Лунный луч падал на нее, озаряя ее тусклым светом. «Кукуметто обесчестил твою дочь, – сказал Карлини, – я любил ее и потому убил; после него она стала бы игрушкой для всей шайки». Старик не сказал ни слова, но побледнел, как привидение. «Если я виноват, – продолжал Карлини, – отомсти за нее».