— Каким бы заманчивым ни был этот исход, я не могу утверждать, что любила Мортимера Везерстока. Пока он ухаживал, я нашла его очаровательным. Он был одним из самых красивых мужчин, которых я встречал в обществе, и никогда не показывал ту гниль, которая гноилась в его душе, пока не стало слишком поздно. Вопросы застревали в горле Себастьяна, пока не заставили его замолчать. Он хотел понять степень ее ущерба. Не просто залатать дыры, пронзившие ее душу и дух… но по-настоящему их исправить. “Как может такой сломленный человек, как ты, исцелить ее?”— спрашивала его совесть. “Она лучше, чем ты когда-либо будешь”. Именно из-за этого шепота некоторое время назад он запер свою проклятую совесть и никогда не планировал снова освобождать ее. Какой чертов ключ нужен, чтоб эта женщина смогла вырваться из тщательно поддерживаемой тюрьмы, к своей лучшей жизни? — Я не желала титула, — продолжила она. — Я хотела быть женой. Чтобы принести гордость своей семье. Заботиться о большом доме и посвятить себя различным благотворительным делам. Мне хотелось вырастить добрых сыновей и сильных дочерей. Я хотела… Почему ты так смотришь на меня? — Потому, что я собираюсь тебя поцеловать, — выпалил он. — Я думал, это чертовски очевидно. — Ты не,— вот только... на этот раз она не отступила. — Вы хотите, чтобы я,— ее сочный рот приоткрылся. — Я никогда. Гигантская ложь. — И почему бы нет? — спросил он, помня о том, что многие люди больше всего лгали самим себе. Особенно, когда дело касалось дел сердечных. Или какие-то дела, правда? На этот раз ее глаза поднялись над его галстуком, но остановились на его губах. — Я знаю, где был этот рот,— изобразила отвращение. — Поскольку они всегда были на моем лице, — поддразнил он, — я могу ручаться исключительно за их местонахождение. Клянусь, они никогда не рисковали заходить туда, куда не следует. — Я знаю, что они пробрались между бедер простой шлюхи, — обвинила она. — Они могут быть больны. — Правда?— он почесал затылок, наслаждаясь происходящим. Значит, графиня была сплетницей? Как весело – он нашел восхитительный недостаток, которым они могли поделиться. — Просто шлюх слишком много, чтобы запомнить их всех, хотя у меня нет привычки платить за что-то обычное. — Как ты мог забыть?— она вскинула руки вверх, словно сдаваясь. — В тот день на корабле вы пировали, нет, нападали на нее. Я думал, тебе грозит опасность потерять из-за нее язык… — Ты. Смотрела? —каждый мускул в теле Себастьяна сжался при одной этой мысли. Не со злостью или смущением, нет, с чем-то гораздо более опасным. Внезапно у его желания появились зубы и когти, разрывающие его кожу и его неразвитую самодисциплину в клочья. К счастью, она была слишком раздражена, чтобы это заметить. — Я искала выход! Я уж точно не устанавливала этот глазок между твоей каютой и своей тюрьмой. — Вряд ли это была тюрьма, — защищался он. —В этой спальне был самый удобный матрас на всем корабле. Стоил целый один кристалл… — Дверь заперли снаружи! — Только для того, чтобы уберечь тебя от причинения себе вреда. Ты угрожала прыгнуть в океан посреди шторма, чтобы попытаться, хотя это невозможно, доплыть до берега. — Чтобы избежать такой отвратительной участи, как та бедная проститутка, которая должна была страдать под тобой. Себастьян запомнил эту встречу, потому что его так возбудила женщина в соседней комнате, что он выбрал проститутку с такими же волосами и горящими зелеными глазами. Он насладился ею, а затем наполнил каждое ее отверстие тем исключительным энтузиазмом, который он испытывал по отношению к этой конкретной заключенной. Когда он смотрел, он смотрел на стену, которая разделяла его, не зная, что она была прижата к тому самому глазку, который они использовали, чтобы следить за своими пленниками, наблюдая за ним в ответ. Будь он проклят, если из-за этого каждая капля крови не попала прямо ему в пах. К счастью, он потратил двадцать лет на то, чтобы научиться ставить безразличие выше любых других эмоций, при взаимодействии с миром. — Чтобы прояснить ситуацию, мне интересно, что в моем выступлении тебя так оскорбило? — Вся эта чертова сцена меня оскорбила, — воскликнула она. — От начала и до конца. «Я понял тебя», — подумал он, раскрывая улыбку Чеширского кота. — Должен задаться вопросом, миледи, если вы нашли увиденное настолько оскорбительным, как утверждаете, то зачем было смотреть всю картину? На самом деле было жестоко молчать, пока она бормотала и искала ответ, которого, скорее всего, не понимала. Но открытие было слишком восхитительным, чтобы не полакомиться несколько минут, прежде чем пожалеть ее. — Нечего стыдиться, графиня, внутри каждого из нас есть что-то вроде вуайериста… видимо, кто-то один больше, чем кто-то другой. — Я не… — Однако у меня есть спорный вопрос,— он поднял палец. — Никогда эта женщина – или любая женщина из моих близких знакомых, если уж на то пошло – никогда не страдала из-за этого процесса. Если вы внимательно присмотритесь, вы заметите, что я доставил ей удовольствие, как минимум дважды, прежде чем позволил себе свое. Для меня это предмет личной гордости. Обхватив себя руками за талию в явно защитном жесте, Вероника все еще не уступила его превосходной точке зрения. — Таким женщинам, как она, платят за то, чтобы тешили эго мужчины. Они умеют разыгрывать свое удовольствие не хуже любой жены. Он не упустил из виду ее нечаянное признание, но плавно избежал придирок. — Я заплатил женщине, чтобы она погладила многие участки меня, мадам, но мое эго никогда в этом не нуждалось. — Теперь я верю, — язвительно сказала она. — Хотя я полагаю, что твоя завышенная самооценка не позволяет тебе представить, что женщина могла симулировать удовольствие от твоего внимания. — Со мной никогда такого не случалось. — Вам никто не признается, — бросила она вызов. — Но я знаю, что есть способы сделать так, чтобы удовольствие выглядело как настоящее. — Конечно, — согласился он. — Но есть способы узнать это, поэтому многие мужчины игнорируют это либо из-за невежества, либо из-за простого эгоизма. Это невозможно изобразить. — Если ты так говоришь, нет проблем. — Если мужчина просто ищет лживых визгов, то его наверняка можно обмануть, — признал Себастьян, понизив голос и наклонившись к ней. — Но, как и у многих диких существ, желание женщины часто передается невысказанными, неконтролируемыми сигналами. Взять, к примеру, расширение ее глаз. Набухшие от крови губы и напряжение сосков. Ее дыхание участится, а нежные ноздри раздуются. Себастьяну очень нравилось, что она изо всех сил старалась размеренно дышать и прижимать полные губы к зубам. — То же самое можно было бы сказать и о испуганной женщине, как о возбужденной, — сказала она хриплым от ощущения и напряженным от волнения голосом. — Если по реакции женщины, я не могу определить, возбуждена ли она, то бесспорно, что ее пол покажет все. — Ты… ты ведешь себя абсурдно, — обвинила она. Если бы он в этот момент протянул руку и коснулся ее щеки, Себастьян мог бы диагностировать у нее лихорадку. Она была созревшей и подготовленной, и это, вероятно, способствовало ее вспыльчивости. Джентльмен даст ей время прийти в себя. Но он никогда не утверждал, что он джентльмен, и хищник внутри него чувствовал ее возбуждение, как акула почувствовала кровь в воде. Сейчас было не время отступать. Вместо этого он положил свою руку на стол рядом с ее и наклонился, пока его губы не зависли над раковиной ее уха. Ни одна часть из них не касалась другой Но каждый нерв в его теле был жив от ее ощущения. Настроен на сами вибрации ее атмосферы… — Ваши сокровенные складки кожи краснеют, — продолжал он голосом чуть громче шепота, грозя быть унесенным ритмичной какофонией поезда. — Капюшон из нежной плоти набухает, обнажая хитрую волшебную жемчужину, которую он бережет… Это восхитительное маленькое место, где содержится так много твоего удовольствия. Складки станут скользкими от желания, и если им уделять должное внимание, вы выпустите поток влаги, во время своей высшей точки наслаждения, чтобы собрать ее, мне потребовались бы два глотка. Твои мышцы сжимали бы мой член мощными, хаотичными спазмами. Поверь мне, моя красавица, это вещи, которые нельзя изобразить. Ты наверняка это знаешь. Она ничего не сказала. Ничего не сделала. Фактически, они стояли так, так долго, что он выпрямился и отстранился, чтобы осмотреть ее с легким беспокойством. — Вы это знаете? Ты когда-нибудь… Она посмотрела на кончики их пальцев, лежащих на столе так близко, насколько это было возможно, не соприкасаясь. Дыхание входило и выходило из нее с заметным трудом, неустойчивое из-за силы ее дрожи. «Это были значительные вибрации», — отметил Себастьян. Но сильнейшая, пробирающая кости дрожь, вызванная непреодолимыми эмоциями. Он знал ответ, и сердце, которое, как он утверждал, оставил где-то на необитаемом острове, разбилось от несправедливости. — Вероника. Посмотри на меня. Она вздрогнула, но не отступила. Возможно, он непреднамеренно вел себя более жестоко, чем предполагал. Ему хотелось мучить ее возбуждением. Но… что, если возбуждение было для нее мучением? Что, если Мортимер Везерсток нанес раны, которым еще нужно время, чтобы зажить? Сглотнув волну ярости, он придвинул руку ближе, позволяя энергии пройти между ними по дуге, прежде чем подушечки их пальцев соприкоснулись. — Посмотри на меня, — сказал он, на этот раз мягче. С бесконечной медлительностью она откинула шею назад, пока их взгляды не встретились. Даже в тусклом свете ее глаза сияли цветом самого экзотического восточного нефрита. К изумлению Себастьяна, что-то внутри него успокоилось. В прошлом ему говорили, что посмотреть в глаза правильной женщине — все равно, что упасть, потеряться в их цветах или, возможно, утонуть в их глубинах. Земля сдвинется, планеты выровняются и вся эта мелодраматическая романтическая чепуха.