Позже все узнали, что Джаред был подвержен депрессиям. Когда я спросил у мамы Лив, что это означает, она ответила: – Это болезнь разума, болезнь души – она лишает способности радоваться и вкуса к жизни. Я еще уточнил, не заразно ли это. Джаред ведь уже предпринимал такую попытку. Отец как-то застал его неподвижно стоящим на краю пристани. Он был словно загипнотизирован бликами луны, мерцающим на бесконечной глади океана. И вдруг солдатиком шагнул прямо в воду. Отец на всей скорости ринулся к нему и нырнул следом. Да, тогда он его спас. Должно быть, это ужасно – понимать, что сражение проиграно заранее. Представьте себе, у вас есть маленький сын, которого вы обожаете и в то же время не знаете, как защитить его от грядущей беды… Вторая попытка оказалась удачной. Если верить Бри Уэстерсби, единственной подруге Джареда, он сделал вид, что уснул, дождался, пока родители тоже отправятся спать, а потом вылез в окно и спокойно отправился на пристань. Но откуда она это знала? Если и так, то на этом он не остановился, пошел до конца и – плюх! В общем, в этот раз Джаред смог осуществить задуманное. Кто знает, может, он лучше других ощущал несовершенство этого мира, постигнув раньше нас его суету и бессердечие? Может, он осознал раньше остальных, что своим эгоизмом мы сами себя приговорили?.. На поминках, состоявшихся после церемонии на кладбище, присутствовал весь класс Джареда. В какой-то момент я почувствовал, что с меня хватит. Учеников словно вырядили для участия в школьном спектакле, все были в туго затянутых черных галстуках. Взрослые не находили слов: мальчик сам свел счеты с жизнью в двенадцать лет. Лив и Франс в числе немногих стояли рядом с его родителями. Ощутив потребность в глотке свежего воздуха, я вышел из дома и медленно прошелся. Хотите верьте, хотите нет, но это был практически первый день весны, очень необычной весны, никогда еще ее не видели такой. Запахи цветов перемешивались с ароматом морского бриза, небо радовало безоблачностью. Природа возрождалась, пережив зиму, и я подумал: «Если б Ларкин выжил, у него было бы на несколько хороших дней больше». Знаю, это глупо, конечно, но мне было всего двенадцать. Я пошел по боковой аллее между дощатыми стенами, выкрашенными в желтый цвет, и высоким деревянным забором. По ту сторону стрекотала газонокосилка. Я замер, увидев неподвижные качели, на которых, судя по всему, никто не качался и которые скоро заржавеют в бездействии. А еще мой взгляд упал на велосипед и баскетбольный мяч, брошенный возле пня, – велик и мяч Джареда… Потрясенный, я какое-то время внимательно смотрел на них сквозь пелену слез, а затем двинулся дальше. Дойдя до угла дома, где старая липа отбрасывала тень на желтую стену, остановился, услышав за спиной голоса. – Бедняга Джаред, – сказал кто-то, кажется, мальчик из нашего класса. – Кто бы мог подумать, что у него в голове такое, – сказал второй, и на этот раз я узнал гнусавый голос Чарли Сколника, который в том году тоже учился в моем классе. – Как такое могло случиться? – вздохнула какая-то девочка. – Он ни с кем не общался. – Ты хочешь сказать, никто не обращал на него внимания, – возразил Чарли. – Словно его и вовсе не существовало. Затем наступила тишина, мимо меня в весеннем воздухе, напоенном свежестью и солнцем, проплыло немного сигаретного дыма, а затем Чарли снова заговорил: – Вы обратили внимание? Пирсон даже на похороны не пришел. – Может, он просто не любит похороны, – заметила девочка. – Этот Пирсон – конченый ублюдок, – процедил Чарли. Пирсон преподавал у нас иностранные языки, и я был целиком и полностью согласен с Чарли. Этот консервативный напыщенный фанатик однажды посоветовал мне читать что-то еще, помимо Стивена Кинга. Я знал, что у Пирсона вышла книга; в библиотеке школы хранились два экземпляра – возможно, единственные, которые издателю удалось пристроить. Она называлась «Возможно, это призраки исчезнувших городов», и я уверен, что это цитата из книги другого автора, так как человек такого рода в принципе не способен на оригинальную мысль. – Сволочь он, я понял это с первого взгляда, – подтвердил первый парень. – Что ты думаешь о Генри Уокере? – вдруг спросил Чарли Сколник. Я затаил дыхание, сердце бешено застучало. – Прикольный тип, – сказал его собеседник. – Он просто чудик, – поправил Чарли, и я покраснел до ушей. – Почему это? – Этот чувак, – продолжил Чарли, – никогда не тянет руку, разве что учитель сам его спросит, но, черт подери, отвечает всегда хорошо. У него отличные отметки, хотя он ни к кому не подлизывается. Вы это заметили? Преподы считают, что ему все по фигу. – Так это высший класс, – сказал первый парень, и я почувствовал, как меня распирает от гордости. – Он ничего так, – признала девочка, и мое сердце чуть не выскочило из груди. – Надо бы с ним поговорить, – заметил Чарли. – Предложить куда-нибудь сходить с нами, например в лес, посмотреть на него… Что вы об этом думаете? – А это не у него мамашки лесбиянки? – поинтересовался первый. – И что? – озадаченно спросила девочка. Тишина. – То, что стряслось с Ларкином, заставило меня призадуматься, – грустно вздохнул Чарли. – Что мы о нем знали? Может, если б у него были друзья, как у нас, если б он не был так одинок и мог с кем-то поговорить, такого не произошло бы. – Последовала пауза. – Нет, серьезно, я не хочу еще одного самоубийства на этом острове неудачников. – Пригласи его к себе на днюху, это как раз через две недели, – предложила девочка. – Вот и посмотришь. Я услышал, что они засобирались, и по-быстрому удрал. Вот так я получил первое приглашение на день рождения за последние два с половиной года. * * * – Тебе нравится эта музыка? Из динамиков будто текла река расплавленного металла, лился грубый поток язвительных насмешливых голосов и гитарных аккордов. – Еще бы! – сказал я. – А что это? – «Нирвана». Он протянул мне два альбома – не аудиодиски и даже не MP3, а винил… На первой обложке был изображен младенец-пловец, пытающийся схватить банкноту, плавающую в бассейне, на второй – изящная женская статуя с крыльями ангела, разве что у нее были видны кости, вены и кишки. Чертовски красиво. – У меня в комнате есть афиши фильмов ужасов, – сказал я. Мы сидели в углу дивана прямо перед динамиками; на дне рождения собралось меньше народу, чем я ожидал, но полдюжины парней и столько же девочек тут точно были. – На стенах? – Ну да. – Что за фильмы? Я перечислил добрый десяток и увидел, как глаза у него загорелись. – Так много! Вот черт! Они большие? – И это еще не всё… Вот такие, – ответил я, разводя руки. – А еще какие? – Старые фильмы: «Дракула», «Франкенштейн», «Восставший из ада», «Кэндимен»… – Двух последних не знаю, но звучит круто. Они что, прямо на стенах? Повсюду? Не врешь? Ну вообще! – И на двери тоже. – Ну и ну! Просто с ума сойти! Афиши «Пилы» и «Хостела»… Да мать меня просто убила бы, если б я такое повесил у себя в комнате! Твои… э… твои мамы прикольные, скажу я тебе! Послушай, а можно посмотреть? В смысле твою комнату, не маму… Тебя это не напряжет? Мне бы хотелось все это увидеть. – Без проблем. – Супер. Если б я знал, что в Ист-Харбор есть музей фильмов ужасов, я бы тебя еще раньше пригласил! Он засмеялся. Я тоже. Вот так все и началось. * * * – У тебя есть какие-нибудь новости о Наоми? – спросил Чарли, сидя в моей машине. Я отрицательно мотнул головой. – У меня тоже нет. Спускаясь по Мейн-стрит, которая едва проснулась, мы оба хранили молчание. Приблизившись к порту, я свернул на Первую улицу, чтобы въехать на парковку у причала. * * *