— Ну вот и хорошо. А теперь иди, не маячь перед глазами. Филипп обошел парня и быстрым шагом отправился прочь, подальше от лицемерного трусливого общества. — Филипп! — окрикнул Адриан, спохватившись. — А с девушкой-то что? * * * В темной прохладной камере приходила в себя несостоявшаяся наложница короля. Девушка чуть привстала, с опаской огляделась: она одна здесь, обещанных солдат рядом нет. Пока что нет. Бедняжка содрогнулась, вспомнив обещанное ей наказание за отказ ублажать Филиппа. Она одна, лишь только холод и страх — верные спутники с той поры, как ее увели из родного дома. Она одна, и это радует — быть может, человек, выкравший ее, решил сжалиться? Может, решил пощадить и оставить за собой на этом свете хотя б одно-единственное доброе дело? О, она бы до конца дней своих молилась бы за него, отмаливала б грехи его бесчисленные, бесконечные… Она одна, но сколь надолго? Будто в подтверждение верности ее опасений за тяжелой узкой дверью послышались шаги — тяжелые, степенные, приговор несущие… Девушка сжалась, забилась в самый уголок, пытаясь укрыться в полумраке темницы. Залязгали ключи, заскрежетал замок… Ни жива, ни мертва, сидела в темной камере девчонка, прижав коленки к голенькому тельцу, пытаясь согреться, пытаясь прикрыться; проклинала судьбу, проклинала Адриана, обрекшего ее на поругание и мучительную смерть, и проклинала Филиппа. Девушка всхлипнула, размазала по лицу бесконечные слезы — не отпустят ее с миром, даже мечтать глупо. Маркиз вошел в темницу, неторопливо подошел к девчонке и присел напротив. Он долго, задумчиво смотрел в перепуганные заплаканные глаза пленницы и молчал. Молчала и она, с мольбой, страхом, смятением ища в глазах тюремщика свой приговор. — Пожалуйста, не делайте этого, — прошептала она, не выдержав мучительной тишины; горячие соленые капли побежали по щекам, плечи затряслись в тихом рыдании. Адриан и ухом не повел, словно не видел ее метаний, будто не слышал ее мольбы — все так же задумчиво продолжал ее разглядывать. — Я тебе платье принес, — наконец, заговорил он и протянул небольшой сверток. — Одевайся. Девушка заревела пуще прежнего — какая разница, в чем умирать? Какая разница, если не одна пара рук уже совсем скоро разорвет это платье в клочья, спеша утолить низменный инстинкт? — Зовут-то тебя как, гордячка? — усмехнулся Адриан, все больше убеждаясь, что не зря сходил к Филиппу. — Полина. — Вот что, Полина, отсюда у тебя два выхода: либо в казарму, либо… — Либо что? — подняла глаза Полина. — Либо замуж. За меня. Решай. — Замуж? Тебе-то я зачем? Да еще и в женах? — удивилась она, утирая слезы. — А ты думаешь, Филипп тебя на волю отпустил бы? — усмехнулся Адриан. — Пришлось выпрашивать тебя в жены. Ну так что? Пойдешь за меня или гордо отдашься солдатам? Полина замерла — вот уж не ожидала. А в глазах немой вопрос: а ты-то, голубчик, чем лучше будешь? Солдат своих, Филиппа… — Их — много, я — один, — словно прочитав сомнения в глазах девчонки, привел весомый довод Адриан. — Соглашайся. Не бойся, не обижу. Последняя фраза показалась особенно неубедительной, как и этот взгляд, почти теплый и ласковый, с которым он сейчас смотрел на свою добычу — уж слишком хорошо Полина помнила его невозмутимую жесткую хватку, когда он зажимал ей рот и скручивал руки, уводя из родного дома; помнила, как с улыбкой на губах отдавал ее в дар Филиппу, не взирая ни на мольбы ее, ни на слезы. И после всего пережитого она должна ему поверить? Этой протянутой руке, оставившей не один синяк на тонкой ее коже? Этим глазам, слепым к ее слезам? Или этим обманчивым ласковым речам, что притупляют бдительность? Полина вжалась в стенку, недоверчиво изучая молодого мужчину, ждущего ответа, и все пыталась разгадать, какую же пакость на сей раз приготовил он своей пленнице. Не прошло и минуты, а в протянутую ладонь мужчины, чуть колеблясь, легла женская ладошка — другого выхода все равно же нет. Глава 3 В Абервике уже третий день лил дождь. Несмотря на лето, необычно холодные, промозглые капли барабанили в наглухо запертые окна, загоняя жителей маленькой провинции поближе к кухням и каминам. В просторном зале белоснежного дворца, уютно расположившись на мягких диванах, пережидали непогоду двое. — Ох, Этьен, не нравится мне твоя затея! — ворчал Милош, разливая по чашкам горячий крепкий кофе. — Рано ты туда собрался, не готов ты еще. А если на Филиппа нарвешься? — Милош, не бухти. Филипп меня не ждет. — Он ищет тебя. — Пусть ищет, счастливых поисков. Он ищет, но не ждет. И уж тем более он не ждет визита графа Анри де Леронда, — Этьен многозначительно поднял указательный палец вверх, словно маска несуществующего графа смогла б укрыть его от бед и королевского ока подобно шапке-невидимке. — Ты такой же легкомысленный, как и твой отец, — покачал головой Милош, отнюдь не разделяя игривого настроя своего подопечного. — Живешь одним днем и не думаешь, что будет завтра. А если попадешься? Филипп тебя не отпустит. Прибьет, и следов никогда не найдем! — Если ты опять про любовь отца к моей матери, то смею напомнить, что такая легкомысленность отнюдь не помешала ему быть хорошим правителем. А может, даже наоборот, поспособствовала. — Любовь к твоей матери обошлась слишком дорого и самому Ренарду, и всей Риантии! И не было б этой зловонной язвы по имени Филипп на теле прекраснейшего Королевства, если б твой отец руководствовался не только своими хотелками! Этьен замолчал — бесполезный и неприятный разговор напрочь убил неплохое с утра настроение. Был бы это не Милош, за такие слова и схлопотать бы мог. Да вот только прав он, как ни крути. — Не принимай на свой счет, Этьен, — осекся Милош, поняв, что сказанул лишнего. — Я не имею ничего против тебя или твоей матери, ты мне как сын, и я обещал Ренарду сберечь тебя, но и ты пойми, есть слово «ответственность». И в случае твоего отца, и в твоем случае — это не просто слово. Пойми, сейчас ты единственная надежда на возрождение Риантии, и если Филипп тебя убьет, это будет трагедия для всего Королевства. Риантия погибнет, если тебя не станет. Не смей рисковать и высовываться — желторотик ты еще с Филиппом тягаться. — Успокойся. Никто никого не поймает и не убьет. Может, я и «желторотик», но не так уж беспомощен, Милош. И к Филиппу ехать не собираюсь — я не дурак и не самоубийца. Просто хочу посмотреть, как дела в столице обстоят, правду ли толкуют или просто сплетни распускают. Да пойми ты, я должен знать, к чему готовиться, что там братец мой творит. Поезжу, посмотрю, людей послушаю — Филипп и не узнает, что я там был. Не разводи панику понапрасну, вряд ли отец хотел бы видеть меня трусливым зайцем, дрожащим от одной только мысли, что его могут поймать! — Твой отец хотел бы видеть тебя живым, Этьен. — Как видишь, я жив. И помирать, кстати, не собираюсь. Милош, все будет хорошо. — Глупый птенец! Не понимаешь ты, что такое Филипп! Он Ренарда убил, он, сучонок, даже мать родную не пожалел! А тебя и подавно на тот свет отправит и глазом не моргнет! — выкрикнул Милош. — Нееет, не знаешь ты, что за человек это, если человеком его вообще назвать можно! Вот что, если уж ты все для себя решил, то я поеду с тобой. — Еще чего! Нет. — Да. — Я сказал нет. Вот что-что, а свита мне точно не нужна, если хочешь, чтоб я незамеченным остался. — Ну какая свита? Вдвоем поедем, меня слугой возьмешь! Ты ж «граф» у нас — тебе прислуга полагается. — Послушай, «прислуга», тебя там каждая собака знает! — Для всех я давно в могиле, — упрямо парировал Милош. — Замаскироваться — не проблема. — Милош, нет. Я один поеду, это не обсуждается. Не нравится — так ты знаешь, как я «стремлюсь» место Филиппа занять. Могу никуда не ехать — я с радостью откажусь от такой чести, буду до конца дней своих сидеть здесь под твоим крылом и пьянствовать. Ты этого хочешь? — Упрямец! — Ну сам же говорил, есть в кого, — улыбнулся Этьен. — Все, Милош, перестань ворчать. Никто не поймает Этьена, ибо появится там господин де Леронд — законопослушный неприметный граф из далекой провинции, о которой Филипп, небось, и не знает вообще. Обещаю вести себя скромно и тихо, Филиппа буду за версту обходить, не переживай. Так что подбери мне лучше хорошего коня — через недельку и отправлюсь! Глава 4 Кристина любила рассветы. Ранней пташкой она вскакивала с восходом солнца и к полудню уже успевала переделать все дела в доме. Сегодня, пока ее младшая сестренка отсыпалась, она успела проводить отца в город, приготовить Эмме завтрак, смахнуть пыль с огромных книжных стеллажей и, прежде чем яркое июльское солнце станет слепить глаза, а жара сделает приятное невыносимым, выпорхнула на просторный балкон, вооружившись свежими, только вчера добытыми отцом масляными красками и кистью. Она любила рисовать и все свободное время проводила за стареньким резным мольбертом, убегая от житейской суеты в мир ярких красок и тишины, изредка вздыхающей шелестом листвы. Незаметно пролетело утро — когда Эмма показалась на балконе, уже был полдень. — Кристииина, — протянула смазливая девчушка, с тоской глядя на старшую сестру, — опять ты в своих рисовашках! Ну хоть поговори со мной! — Эммочка, дай мне пять минут, хорошо? — Я тебя все утро жду! — Врединка! Кристина развернулась к сестренке и улыбнулась, чуть щурясь: — Ну хорошо, лиса, давай рассказывай, что задумала? — Ну почему сразу «лиса»? — распахнулись невинные глазки Эммы. — Почему сразу «задумала»? — Потому что когда ты начинаешь канючить о том, как тебе грустно и скучно, жди безумной затеи. — Ну Кристиночка! Просто… отец уехал… Кристина кивнула, соглашаясь, и с легкой смешинкой посмотрела на сестренку. — Надолго? — как бы невзначай уточнила Эмма. — До вечера.