Мать может обмануть… Катя ощущала, что тот леденящий холод, что сковал ее в залитом старой кровью доме, снова сжимает ее сердце. — Обратили внимание на кухню? — хрипло произнес Гущин. — Эксперты взяли образцы, тоже станут сравнивать ДНК. Но я по размеру засохшей на полу лужи и так вижу — тело парня разрубали топором там, в кухне. Кровь на столешнице, на столе, на плите газовой — как в мясницкой. С плиты и сковородок эксперты взяли соскобы — похоже на застарелый горелый жир. Там проверят ДНК. Мы… Он не договорил, хрипло закашлялся. — Мы ошибались? — спросил его Клавдий. Гущин хрипел, потом справился с собой. — Мы все это время считали, что ее похитили. Вы, Клавдий, винили Кравцова, потом мы все винили кого ни попадя: отца, Феодору, Жанет, затем отыскали этого парня — ее любовника, обвинили его… А что, если вообще не было никакого похищения? — Гущин посмотрел на Клавдия, на Катю. — Что, если все было совсем не так, как мы думали? Что, если этот парень — Артем — сам уехал сюда, в свой дом, к матери? Собрал вещи и уехал — бросил ее. А она ринулась за ним следом? Катя хотела спросить его о том, что рвалось с ее губ, из ее сердца. Но Гущин поднял обе руки вверх, словно сдавался, — не сейчас! Только не надо сейчас молоть языком. Все вопросы — позже. Вопросы — слишком страшные, чтобы бросать их на ветер просто так… Глава 45 Два литра крови Жанет-Светлану Лихотину привезли из следственного изолятора вечером, когда полковник Гущин, Катя и Клавдий Мамонтов вернулись в Главк из Бронниц. Об убийстве Артема Воеводина и его матери, обо всех чудовищных обстоятельствах этого дела, обнаруженных в доме в Дятловке, Гущин пока не говорил. Ждал результатов судмедэкспертизы, анализов ДНК, результатов экспертных исследований. На допросе Жанет он разрешил присутствовать и Кате, и Клавдию Мамонтову. Катя еле держалась на ногах. Клавдий тоже весь как-то сник, утратил и свою уверенность, и хладнокровие. А вот Жанет чувствовала себя неплохо. Она сидела в кабинете для допросов. Ее рыжий парик отсутствовал — его отобрали в изоляторе, дали вместо него косынку. Но на допросе она сняла ее, демонстрируя голый череп, изборожденный старыми шрамами. На Катю и Клавдия она взглянула мельком — узнала в них «представителей прессы», заплативших ей деньги за сведения, подняла брови, криво усмехнулась. Полковник Гущин выложил перед ней на стол медицинскую карту на имя Светланы Тарасовой, где имелись сведения о сделанных ею пластических операциях, справку из паспортного стола о том, что она сменила фамилию, уголовное дело, поднятое из архива, по которому она в девяносто четвертом году проходила потерпевшей. — Мы установили вашу личность, — сказал он. — И ваше прошлое, Жанет. Обстоятельства, при которых вы жестоко пострадали. Это все нам известно и подкреплено документами. Так что нет смысла играть в кошки-мышки. Мы знаем, кто вы. Жанет взглянула на папку уголовного дела. — Вас задержали с поличным во время нападения на Грету Кутайсову. Так что и здесь сомнений никаких. Цветочный ящик — это тоже ваших рук дело, у нас есть косвенные тому доказательства. Жанет снова криво усмехнулась. Она не размыкала губ. — Нет никаких сомнений в том, что вы мстили Регине Кутайсовой, которую винили в том, что с вами случилось на конкурсе красоты, — продолжал Гущин. — Вы поранили ножом ее младшую дочь, вы пытались до этого убить обеих ее дочерей. И вы, возможно, похитили три года назад Пелопею Кутайсову с целью убить и ее. Но здесь есть одно обстоятельство. И я предлагаю вам его тщательно обдумать. Из плотного пакета полковник Гущин начал вытаскивать фотографии: с места обнаружения трупа Виктора Кравцова, лишенного головы; из дома с гипсовыми ангелами — снимки разложившегося тела Александры Быковой. Он выкладывал их на стол как карты, Жанет смотрела. Затем он вытащил из пакета новые снимки — подвал дома в Дятловке. Катя сделала над собой титаническое усилие. Скелетированный труп Артема Воеводина с разрубленным лицевым отделом черепа, выбитыми зубами и вскрытой грудной клеткой — ребра торчат острыми обломками среди лохмотьев высохшей кожи. Скелетированный труп его матери на полу подвала. — Четыре человека были убиты, — сказал он. — Взгляните на эти снимки, Жанет. Суд может счесть, что и это ваших рук дело. Подумайте, стоит ли упорно молчать. Так случилось, что рана, нанесенная вами Грете, — это менее тяжкое телесное повреждение, не очень серьезная статья. Максимум пять лет. А здесь — четыре трупа, страшные по своей жестокости убийства. Это пожизненное, Жанет. Думайте, вы умная женщина. Вы столько лет шаг за шагом приближались к Регине, к ее семейству, вам не занимать ума и смекалки, так что думайте. — А тут и думать нечего, — сказала бывшая консьержка. — Я не знаю, кто эти мертвяки. — Это не ваших рук дело? — Конечно, нет. Я вообще не знаю, кто эти люди. Полковник Гущин вытащил из пакета новые снимки. Опять разложил как карты. Фото Виктора Кравцова из паспорта. Фото Александры Быковой, взятое оперативниками у ее приемных родителей. Фото матери Воеводина из паспорта, найденного в доме в Дятловке, в ее комоде. И фотография самого Артема — любовника, охранника. Тоже из паспорта, обнаруженного в сумке с вещами — так и не распакованной. Катя впилась взглядом в этот снимок. Каким же он был, этот парень? Да, красивым, темноволосым. Потрясающе красивым. — Так вы не знаете их? — спросил Гущин. Жанет-Лихотина скользнула взглядом по снимкам. — Нет. — Никого? — Этого видела, — она указала на фото Артема. — Тогда… В то время, про которое вы постоянно спрашивали, — она повернулась к Клавдию Мамонтову. — Когда ты меня расспрашивал в сквере, я сначала тебя за него приняла, подумала — волосы покрасил в блондина. Но лишь на миг, вы не похожи. — Так вы намерены давать показания по существу? — спросил Гущин. — А ты, лысый, что, повесить на меня своих мертвяков хочешь? — спросила Жанет. — Нет, не хочу. Могу, но не хочу. — Значит, если не потреплюсь с тобой, повесишь? — Вам могут предъявить обвинение в убийстве четырех человек и покушении на убийство по мотивам мести, — ответил Гущин, он блефовал. — А если начну трепаться, то только за девчонку-соплячку сяду? — Да, если скажете нам всю правду о себе. И о том, что вы знаете. — Да ты про меня почти все сам знаешь, лысый. Ишь, сколько бумаг насобирал, — Жанет кивнула на уголовное дело, медицинскую карту. — Ладно, может, и отвечу. Смотря какими будут твои вопросы. А то, может, про Патриарший прудик снова потрепемся, а? — Она улыбнулась зубастой улыбкой Кате. — С представителями медиа. О том, как Аннушка уже купила масло, и не только купила, но и разлила его? — За что вы ударили ножом Грету Кутайсову? — спросил Гущин. — Ты сам знаешь, за что. Чтобы Регинка волчицей взвыла, как когда-то я в гостинице «Россия», чтобы сама себе свои крашеные патлы выдрала. — Вы хотели отомстить таким способом за ваше увечье, причиненное кислотой? — Если знаешь, зачем спрашиваешь? — Почему так долго месть откладывали? Столько лет… Да и потом вы три года работали консьержкой в доме, где они жили, и не предпринимали ничего… — Я случай ждала. Они не жили там. Иногда приезжали. Я терпеливая баба. Меня жизнь, как камушек, побила. Что только со мной не приключалось! Лечилась я годами, потом как-то жизнь пыталась наладить годами — думала, ничего, обойдется. Не обошлось. С такой мордой, с такой лысиной, какой меня Регинка наградила по злобе, разве обойдется? — Я знаю, что вы пытались покончить с собой. — А это не твое дело, лысый. Это был шаг отчаяния. Но я быстро справилась. Я поставила себе цель. — Отомстить. Я понимаю вас. — Ни черта ты не понимаешь! И знать ничего не можешь об этом. Когда женщина, такая как я, становится уродиной, никому не нужной, проклятой отщепенкой. Когда мужики бегут, как тараканы, едва увидят, что ты — вот такая в натуре. — Вы терпеливо ждали своего часа. И дождались, когда Пелопея три года назад переехала жить с Новой Риги в квартиру на Патриарших. — Да не нужна мне была эта девка! — воскликнула Жанет. — На черта она мне сдалась, если Регинка ее не любила? — То есть как это? — А вот так. У Регинки младшая была всегда любимицей. Грета. Их общая дочка. Я ее ждала, караулила. — То есть вы хотите сказать, что вы планировали убить именно Грету, чтобы отомстить матери? — Младших всегда родители больше любят и жалеют. А старшая девка — она и так калека, на черта из-за нее в тюрьму садиться?