Она вспомнила их совместные вылазки в лес и горы. Кристер был единственным человеком, рядом с которым Ребекка становилась собой настоящей. Так ей, по крайней мере, казалось. Их молчаливый быт на природе – один разжигает огонь, пока другой рубит замерзший собачий корм. А потом они ставят палатку, готовят еду. Четыре руки и одна мысль – о сексе. Проснуться ночью в его теплых объятьях и снова заснуть… Ребекка прибавила скорости. Она не хотела делать Кристеру больно. Всего лишь стремилась быть той, кому можно доверять. Не получилось. Она уничтожает все, к чему бы ни прикасалась. С ней явно что-то не так. Что-то торчит внутри острым обломком, о который так легко порезаться. Вот и Кристер… Иногда Ребекка будила его посреди ночи: «Поговори со мной…» И он говорил – о собаках, лесе, рыбалке в детстве. Гладил ее по волосам, и Ребекка успокаивалась. На перевале между Лоткатоккой и Кяркетьярро стало еще тяжелей. Ребекка отчаянно работала палками, когда начался последний, крутой подъем к избушке на Локте. На склонах скопилось слишком много снега. Главное – не останавливаться. Толкать себя – вперед и вверх. Просто напрячь бедренные мышцы. Бедро вперед – давление на середину лыжи, чтобы по максимуму использовать подбитую шкуркой часть. И не обращать внимания на молочную кислоту. Боль – всего лишь слабость, уходящая из тела. Так говорят в Кируне старики. Тяжело дыша, Ребекка приблизилась к вершине, откуда была видна горная избушка. Она заперта, сейчас не сезон. Стены заметены недавним снегопадом, видна только верхняя половина окон с изогнутыми аркой красными рамами. И Ребекке понадобилось почти два часа, чтобы сюда добраться. Вперед. Правая нога – левая. Ребекка тяжело дышит, пот заливает глаза. В правом неприятное покалывание. Ресница, похоже. Поравнявшись с избушкой, Ребекка остановилась глотнуть воды. Слева – колесо старого подъемника, называемого еще Пумпхюсбакен. Ребекка затолкала в рот жменю «охотничьей смеси» – шоколад, изюм, орехи. Зажевала, проглотила, запила водой. Время поддержать силы. С таким уровнем сахара в крови, да еще на фоне полного обезвоживания организма она не вытянет остаток пути. «Остаток? – Ребекка удивилась собственным мыслям. – А куда ты, собственно, собралась?» Она оглянулась в сторону летней тропы, и страх пахнул в лицо, словно взмахнула крылом невидимая гигантская птица. Лавиноопасный район, и Ребекка это знала. «Остановись, девочка, – зашептали снежные волчицы. – Поворачивай, пока не поздно». «Возьмите меня к себе, – мысленно ответила им Ребекка. – Мне уже все равно. Мне давно все безразлично». Она пошла дальше. Теперь главное было не сбиться с курса. Выйти по скрытой под снегом летней тропе к двум небольшим озерцам в начале перехода между Куоблатьярро и Латкатьоккой. Чтобы попасть на перевал через Куоблу. То там, то здесь снег пересекали следы куропаток. Ровные строчки из голубоватых воздушных крестиков между неглубокими ямками. Ребекка боялась, что не заметит озер. Определить границу озера под слоем снега не так просто, как может показаться. Ребекка вспомнила, как ее отец однажды бурил землю под снегом, полагая, что там озеро. Ледовый бур после этого пришлось выбросить. «Мы ведь никому не скажем об этом, верно? Все равно я собирался покупать новый». Как будто Ребекка застала его за чем-то постыдным. Палящее солнце и свет – словно взметнувшаяся из-под снега молния. На глаза навернулись слезы, но теперь Ребекка видела его перед собой – первое, вытянутое озеро. Кто-то в Кируне говорил, что, если идти по внутренней дуге банана, а потом по внешней окружности горошины, непременно окажешься на перевале, ведущем к верхнему озеру. Возле склона Бирана. Ребекке не нравилась эта шутка. Нужно совсем не иметь воображения, чтобы сравнить живописные горные озера с бананом и горошиной. Но сейчас, когда снегопад подтер контуры, эта метафора оказалась очень даже кстати. Ребекка следовала мягкому изгибу береговой линии, стараясь не пропустить крайнюю точку. Свистящий звук усилился: это скользили по снегу подбитые шкуркой лыжи. Правая – левая – правая – левая. Она почти преодолела переход между «бананом» и «горошиной». Небольшое вздутие посреди белой равнины указывало на твердую почву. В озере не ловили рыбу, поэтому вариант забытых снастей отпадал. Скорее всего, большой валун. Справа две вершины Куоблатьярро. Нужно держаться правой стороны. Ребекка достала бутылку, глотнула еще. Вода заканчивалась, нужно было взять больше. Она постояла, вслушиваясь в тишину – плотную до осязаемости, как под церковными сводами. Монс, оказываясь в таких местах, всегда чего-то боялся и становился разговорчивым до болтливости. На Ребекку, наоборот, тишина навевала умиротворение. Теперь она старалась двигаться мягче, осторожно переставляя ноги. Предстоял подъем на перевал, но бедренные мышцы протестовали. В результате подбитая шкуркой часть теряла контакт со снегом и лыжи соскальзывали назад. Ребекка выпала из ритма, и движение стало еще более изматывающим. Она подбадривала себя. Подавалась назад верхней частью корпуса, ощущая боль, как будто кто-то прокручивал мышцы вокруг бедренной кости в разные стороны. Сводила лопатки, раздвигая плечи, давая легким возможность наполниться воздухом. Вперед-вверх, вперед-вверх… Оставив за спиной оба горных пика, Ребекка так взмокла, что ощутила на спине воспаленные желобки, по которым струился пот, стекая к низу спины и далее по задней стороне бедер. Глаза болели, как будто их терли не песком даже, а гравием. Ребекка открыла бутылку, но та оказалась пустой. Сразу раздулся язык. Ребекка взяла в рот горсть снега и огляделась. Она стояла на верхнем горном озере, к юго-востоку лежал Биран. Между Бираном с одной стороны и одной из вершин Куоблы открывался спуск к Корсавагге, к которому она так стремилась. Оба склона были достаточно круты. При более благоприятных обстоятельствах здесь могла пролечь лыжня или след снегохода. Но в том-то и дело, что рассчитывать на благоприятные обстоятельства в таких местах не приходится. Опасность схода лавины сохраняется почти всегда. И вся ее задумка – чистой воды безумие. Это Ребекка и сама понимала какой-то глубинной частью сознания. Она вышла на ближайшую горизонтальную площадку. Хотела перебраться к Бирану, но там, как обычно, ветер дул с запада, поэтому снегопад был особенно обильным. Ребекка добралась до склона, по которому должна была спускаться, и остановилась. До сих пор она была в безопасности. Теоретически оставалась возможность повернуть назад. Снежные волчицы вокруг поднялись на лапы. Их горячее дыхание лизало снег – «посмотрим, как ты выкрутишься…» Ребекка поставила ноги на ширину плеч и подпрыгнула. Прислушалась – ничего подозрительного. Оттолкнулась палками, скользнула вперед, потом назад. Снега оказалось больше, чем она ожидала. Разворачиваться трудно. Правая лыжа отъехала в сторону, и Ребекка чуть не потеряла равновесие. Плюс измотанные бедренные мышцы, в которых совсем не осталось силы. Неприятное чувство потери контроля над собственным телом, которое не сможет сориентироваться на спуске. Ребекка стоит на ногах, но это пока… Она ритмично задышала, восстанавливая сердцебиение. Огляделась и прикрыла глаза рукой. Больно смотреть, больно щуриться. Что за паршивые солнечные очки! «Это какой же дурой надо быть…» – подумала она. Теперь Ребекке предстояло пройти по краю под самым крутым участком Бирана, под которым склон был наиболее пологим и куда более удобным для спуска, чем отвесная часть сверху. Правда, на нем собиралось больше снега, поскольку он лежал с подветренной западной стороны. Последний снегопад был настолько сильным, что даже здесь, в горах, приращение было заметным. Солнце растопило верхний слой, и он образовал ледяную корку, державшую человеческий вес. Но шкурки на лыжах давали дополнительное трение, а стальная окантовка – опору, без которой Ребекка была бы вынуждена с силой вдавливать лыжи в хрупкий наст. Через триста с лишним метров она услышала звук, как будто одна из волчиц вздохнула. А потом снег под лыжами зашевелился. Почти незаметное движение, но Ребекка почувствовала его и остановилась. Это было неправильно. Снег должен оставаться неподвижным так высоко в горах под ногами одинокой лыжницы. Она оглянулась на Биран. Три лемминга, как три стрелы, пробив наст, устремились из-под снега к солнечному свету. Ребекке вспомнилась старая народная примета: если лемминги выпрыгивают из-под снега, значит, под ним стало ненадежно. И эта трещина в насте наверху у края, неужели она была там с самого начала? Или образовалась только что? «Это все твои фантазии, – услышала Ребекка строгий внутренний голос. – Опасности нет. И про леммингов – детские сказки. Никакая это не трещина, просто снежная корка чуть надломилась. Ты ничего не видишь в своих паршивых очках и не можешь ясно мыслить». Ребекка продолжали спуск. Движения сами по себе, без ее сознательного участия или решения, стали осторожными – легкое скольжение с аккуратным переставлением палок. Ребекка вслушалась – звук повторился. Уже не вздох, а скорее приглушенный рокот. И на этот раз ее фантазии точно были ни при чем. Снег под ней зашевелился. Ребекка превратилась в глыбу льда с колотящимся сердцем. Медленно повернула голову, стараясь удержать остальное тело неподвижным. Несмотря на слепящее солнце, она отчетливо различала эту трещину в пласте снега, на переходе от крутого участка к пологому. «Сейчас все это поползет вниз, – подумала она. – Утянет за собой новые пласты и превратится в снежную лавину». Ребекка замерла – как олень на дороге, пойманный лучами автомобильных фар. Лыжные палки зависли в воздухе. Ребекка боялась, что две новые дырочки в насте приведут в движение тонны снега, который погребет ее под собой. И не смерть сама по себе ее пугала. Ребекка слишком хорошо знала, как именно все будет происходить. Руки и ноги застынут в снегу, как в цементе. Погребение заживо, в полном сознании, с забитым снегом ртом и ноздрями. Она будет медленно задыхаться, давясь собственным криком. Поэтому унесенному лавиной так важно держать ладони перед лицом. Чтобы образовался «воздушный карман» – шанс продержаться, пока не подоспеет помощь. Были случаи, когда лыжники жили под снегом по многу часов только за счет «воздушного кармана» и холода, замедлявшего работу организма. Кристер спасал таких со своей прежней собакой Заком. Но ни Кристер, ни его собаки не придут Ребекке на помощь, потому что никто не знает, где она. Ребекка дышала так осторожно, что воздух достигал лишь задней поверхности полости рта, а грудь едва двигалась. Все еще с поднятыми лыжными палками, она пыталась сообразить, что делать. Повернуть назад – плохая идея. Ей придется идти под той частью скалы, где образовалась трещина. То, что на первый взгляд казалось самым естественным – чуть развернуть лыжи и двигаться вниз, прочь от опасного места, – на самом деле было ловушкой. Ребекка рисковала оказаться в эпицентре лавины. Тем более что снег сходит с гор, вовлекая в движение все новые и новые участки. Остается обойти потенциальный фронт схода с краю. Тогда есть ничтожный шанс уйти вниз и в сторону, если произойдет худшее. Но Ребекка боялась лишний раз дохнуть, не то что опустить палки или сдвинуться с места. Она осторожно переместила вперед одну лыжу, не особенно налегая на нее весом. Потом другую, так же осторожно. Малейшее движение таило в себе смертельную опасность, но Ребекка старалась действовать беззвучно, насколько такое было возможно. Чтобы огромные белые волчицы вокруг нее успокоились, улеглись и уснули. Спасение было там, с краю. И приблизиться к нему можно было только шажок за шажком. Шкурки на лыжах стали еще одной проблемой. Они тормозили движение, увеличивая трение о снег. Делали невозможным легкое, беспрепятственное скольжение. Преодолев метров пятьсот таким способом, больше напоминавшим китайскую гимнастику цигун, Ребекка решилась, наконец, коснуться наста лыжными палками. А потом оттолкнулась, почти по-настоящему. Остановилась. Прислушалась. Запустила пальцы под нижний край очков и вытерла слезы. Прищурилась на щель: стала ли та больше? Трудно сказать… Ребекка страшно боялась того момента, когда снег поползет вниз, как ковер, который выдернут из-под ее ног. И продолжала осторожное движение вперед. Пот стекал в подмышки. Кисловатый запах адреналинового пота – не от напряжения, а от страха – достиг ноздрей. Так, крадучись, Ребекка вышла из опасной зоны. И вечность спустя осознала, как далеко оказалась от склонов Куоблатьярро и Латкатьокка и что смертельная ловушка осталась позади. Ноги подкосились, и Ребекка рухнула задом на снег, все еще с креплениями на ботинках. Повалилась на спину, развела в сторону колени. Сорвала очки и закрыла рукой глаза, чувствуя слезы внутренней стороной ладони. Снежные волчицы улеглись. Она их больше не интересовала. * * * Елена Литова, которую, согласно новому паспорту и реестру народонаселения, звали Мария Меки, вместе с Тоней вот уже сутки готовила дом к визиту полицейских. Ночью женщины не спали. Кожа на их руках покраснела и стала шелушиться. Теперь они почти управились. Мария и Тоня следовали ими же составленному списку. Все, к чему прикасались их руки, должно быть обработано раствором моющего средства и хлорки. Дверные ручки и косяки, лампочки и выключатели, посуда – кастрюли, сковородки, столовые приборы, стаканы, – полки, столы и ежик для унитаза. Конечно, они что-то упустили, но это будет не так легко найти. Елена охапками бросала одежду в камин. Сегодня она сожгла их простыни. Посмотрела на часы. Услышала звук – как будто крыса шевелилась за стенкой. Это Тоня соскребала с ногтей лак. Она платила бешеные деньги за эти ногти, только для того чтобы потом грызть их и соскребать толстенный слой краски – пока ногти не начинали походить на облупившиеся дома в городе, где экономика пришла в упадок. – Ну, и когда же? – спросила Тоня с зажатым между зубами ногтем. Она уже надела золотистый плащ. Посылки из «Нед-а-порте»[84] приходили минимум раз в неделю. Копить на черный день было не в ее стиле. Тоня рыдала, как над мертвым ребенком, над сгорающими в пламени камина туалетами. – Еще пятнадцать минут, – ответила Елена. – Сколько на тебе штанов, хотела бы я знать? – Трое, но ведь этого не видно при моей комплекции. Елене следовало бы накричать на Тоню. Приказать снять лишние два слоя. Но она так измоталась, что едва переставляла ноги. Еще два года назад у Елены был миллион евро. Теперь не осталось ничего. То, что говорил английский адвокат после захвата предприятия в Новосибирске, звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Четыре года, максимум пять – и все образуется. Она выйдет замуж за шведа, будет скупать предприятия, заключит массу контрактов. Потом сольет деньги за границу, разорит несколько компаний и исчезнет с как минимум десятью миллионами евро в кармане. Она – специалист, так он сказал. Адвокат знал, что Елена изучала экономику в государственном университете, пусть у нее и не хватило денег, чтобы получить диплом. Он ее хвалил. Говорил, что миллион евро – это, конечно, много, но не та сумма, которой хватит на остаток жизни. Особенно с учетом того, что Елена в розыске после всех налоговых махинаций. Он пообещал помочь ей сменить имя – как до, так и после Кируны. – Я такой же, как ты, – повторял адвокат, – умный и одинокий в этом мире. Он показал Елене фотографию своих лошадей на фоне дома, похожего на зáмок. Знал, что она будет смотреть только на дом. «Я должна взять сестру», – сказала она. И адвокат ответил, что с сестрой никаких проблем. Объяснил, что нужно делать. Просил не стесняться беспокоить его в любое время. Первое – накачать мускулы, то есть обезопасить себя. Другими словами, заручиться поддержкой людей, способных защитить. – They believe in you upstairs[85], – сказал он на безупречном английском. Но при одной мысли об этом Елену тошнило от страха. «Верх», о котором говорил адвокат, был населен могущественными тенями, до которых никто не мог добраться, между тем как они могли добраться до каждого. Если бы только Зори и Дима не увезли девушек на тот остров. Если бы она не доверяла им так с самого начала. Если, если… Елена устала думать о том, что и когда она сделала не так. В тот вечер ей позвонил Улле Пеккари. – Не могла бы ты объяснить, какого черта делает мой сын с твоими громилами в доме моего брата, да еще в компании шлюх?