– Локатор докладывает контакт на пеленге ноль-семь-семь, – сказал телефонист. У них тут с «Виктором» одна подлодка; малейшая ошибка ее капитана, и ей конец. Позади гибнут в ночи люди, жертвы хладнокровной снайперской стрельбы. Надо выбирать. Сейчас он переживал самый мучительный в своей жизни миг, хуже, чем когда услышал про Эвелин. Этих людей придется бросить на смерть. – Глубинные бомбы пошли, – сообщила рация. Даже если оставить теперешнюю охоту, не факт, что он сможет установить контакт с подлодкой. Скорее всего, не сможет. И в ближайшее время она не опасна. – Локатор докладывает, контакт заглушен, – сказал телефонист. Это рвутся глубинные бомбы «Виктора». Он мог бы спасти несколько человек. Мог бы. Но в темноте и среди сумятицы в конвое даже это маловероятно. И он бы серьезно рисковал кораблем. – Поворачиваю вправо, – сообщил «Виктор». – Очень хорошо. Подлодка, причинившая столько вреда, будет безопасна по крайней мере то недолгое время, что уйдет на перезарядку торпедных аппаратов. Краузе бесила унизительная мысль, что он должен утешаться такими соображениями. Ярость бурлила в душе, слепая ярость, требующая разить без разбора. Дыхание перехватило. Он мог бы рассвирепеть, поддаться гневу, но спасли двадцать четыре года дисциплины. Он всегда держал себя в руках; этому научил его Аннаполис, а может, обожаемый отец в детстве. Краузе заставил себя мыслить холодно и научно, как всегда. – Локатор докладывает контакт на пеленге ноль-шесть-восемь. – Лево помалу до пеленга ноль-шесть-восемь. Джордж – Орлу. Поворачиваю влево для перехвата. За спиной у него умирали люди, которых он обязался защитить. Но сейчас требовалось быстро и точно решать в уме тригонометрические задачи, отдавать приказы четко, передавать сведения разборчиво и угадывать движения невидимой подлодки, как делал он это со вчерашнего дня. Надо было стать машиной, которая не ведает чувств. Не подвластна усталости. Надо стать машиной, которой безразлично, что подумают о действиях Краузе в Лондоне или Вашингтоне. – Локатор докладывает контакт на пеленге ноль-шесть-шесть, дистанция одна тысяча, – сказал телефонист. – Но похоже на «пузырь». Если это «пузырь», то куда повернула лодка? На какой она глубине? Краузе думал над этими вопросами, покуда за его спиной в конвое гибли люди. Он отдал двухсотую кряду команду на перекладку руля. Темнота уже не была такой непроницаемой. За бортом различались белые гребни волн, и не только на траверзе, но и впереди, у носа. Новый день подползал с востока, медленный-премедленный переход от черноты к серости: серое небо, серый горизонт, свинцово-серые волны. Вечером водворяется плач, а наутро радость[35]. Неправда. Небеса проповедуют славу Божию[36]. Эти небеса? При виде первого света Краузе вспомнились знакомые стихи, как всегда вспоминались на заре в Тихом океане и Карибском море. Сейчас он произнес их про себя с горькой иронией. Атакованный караван, заледенелые трупы на спасательных плотах, безжалостное серое небо, и эта пытка будет продолжаться, пока у него не кончатся силы ее терпеть, – она уже и теперь невыносима. Хотелось сдаться, отринуть всякую мысль о долге, о долге перед Богом. И тут он переборол искушение. – Джордж – Орлу. Иду прежним курсом. Будьте внимательны. – Тон ровный и четкий, как всегда. Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога»[37]. Он сам чуть было так не сказал, хотя еще в силах расправить плечи, а ноющие ноги в силах донести его до рации. – Контакт на пеленге ноль-шесть-семь, дистанция тысяча сто ярдов. – Очень хорошо. Еще одна попытка уничтожить невидимого врага. Одна? Нет, десятки, сотни попыток, если потребуется. Покуда «Килинг» шел в атаку, покуда телефонист повторял дистанции, нашлось время склонить голову. От тайных моих очисти меня[38]. – Приготовьтесь сбросить глубокую серию, мистер Понд. – Есть, сэр. И снова лодка ушла; команды рулевому, чтобы направить «Килинг» за ней, приказы «Виктору», чтобы отрезал ей путь. Делая добро, да не унываем[39]. – Лево руля. Курс ноль-шесть-ноль. Ветер по-прежнему дул, волны по-прежнему вздымались, «Килинг» по-прежнему качался с борта на борт и с носа на корму. Краузе казалось, что он балансирует на кренящейся палубе лет сто. Привыкшие к темноте глаза постепенно различили рубку, – несколько часов он видел только одну-две светящиеся шкалы и красный фонарик рулевого. Теперь он видел разбитое окно (одно стекло с аккуратной круглой дырочкой, остальные вдребезги), осколки на полу, пустые подносы – чашка там, мятая грязная салфетка – тут. – Велите убрать это безобразие, мистер Харбатт. – Есть, сэр. И еще было что-то странное в том, как выглядит «Килинг» в брезжущем свете. Надстройки обледенели. Стойки и пиллерсы, торпеды и леерное ограждение – все было в белой изморози. Вымпел не реял на ветру, а примерз к фалу неопрятной петлей. Теперь Краузе видел наконец и «Виктора» после целой ночи разговоров по рации. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя[40]. Польский эсминец тоже был снежно-белый на фоне серого моря. Сейчас Краузе наблюдал его поворот одновременно с сообщением о смене курса по рации. «Килингу» требовалось повернуть соответственно, но теперь Краузе мог проверять сделанный в голове тригонометрический расчет по тому, что видели глаза. – Лево руля. Курс ноль-шесть-ноль. Уже точно совсем рассвело. Вчера в это время он отменил боевую тревогу. Только вчера? Неужели только вчера вечером в рубке свистели пули? По ощущениям, прошел год. И вчера в это время он смог спуститься в каюту, съел яичницу с ветчиной, от души напился кофе. Прочел молитвы, принял душ. Немыслимое счастье. Это напомнило, что за последние сутки он съел только полтора сэндвича и выпил несколько чашек кофе. И почти все это время пробыл на ногах, да и сейчас тоже стоял. Краузе прошаркал к стулу – идти он не мог – и сел. В мышцах пульсировала боль. Во рту и в горле пересохло; одновременно мутило и зверски хотелось есть. Он наблюдал за движением «Виктора», слушал сообщения телефониста. – Можно дать разрешение курить, сэр? – спросил Харбатт. Мозгу Краузе пришлось выбираться из сосредоточенности, словно путнику, глубоко увязшему в трясине. – Можно. Рулевой, одерживай! Так держать! – Внимание! Внимание! – зазвучало по громкой связи объявление, что с этой минуты можно курить. Харбатт уже чиркнул спичкой и сейчас делал первую глубокую затяжку, наполняя легкие дымом так, будто вдыхал воздух рая. Краузе знал, что сейчас почти все на палубе с наслаждением закуривают; ночью на постах, где зажженная спичка или сигарета могут быть замечены врагом, курить запрещалось. Струйки табачного дыма, проплывающие мимо ноздрей, на миг вновь напомнили об Эвелин. Она курила, и ее всегда удивляло и немного смешило, что муж не притрагивается к табаку. Возвращаясь с корабля в Коронадо, в их маленький дом, он еще в дверях ощущал слабый запах сигаретного дыма, к которому примешивался тончайший аромат ее духов. – Локатор докладывает контакт на пеленге ноль-шесть-четыре, дистанция тысяча сто ярдов. Немец снова их перехитрил, повернул влево, когда Краузе намеревался упредить его на левом повороте. Теперь снова придется делать большой круг. Краузе отдал приказ рулевому, затем сообщил сведения «Виктору». – Рассыльный! Спросите сигнальный мостик, видят ли они уже коммодора. Бесчисленные обязанности надо выполнять, даже когда кружишь в попытках уничтожить подлодку, которая уничтожит тебя при первой возможности. Новый поворот; «Виктор» не успел сбросить бомбы на лодку, но это сумеет сделать «Килинг», если только немец вновь их не перехитрит. – Время засекли, мистер Понд? – Да, сэр. – Контакт на пеленге ноль-пять-четыре, дистанция восемьсот ярдов. Они снова промахнулись; подлодку спасла ее меньшая циркуляция. Она на десяти градусах по носу «Килинга», то есть недосягаема для обоих кораблей, как бы круто те ни поворачивали. – Орел! Говорит Джордж. Десять градусов у меня справа по носу, дистанция восемьсот ярдов, быстро поворачивает. – Мой локатор дает неопределенную дистанцию. Идем на нее, сэр. – Очень хорошо. Поворачиваю вправо. Отбой. Рулевой! Право руля. Курс ноль-девять-пять. – Есть право руля. Курс ноль-девять-пять. Рядом стоял рассыльный. – Сигнальный мостик докладывает, коммодор виден, сэр. Сейчас передает сообщение. Длинное сообщение, сэр. – Очень хорошо. А вот и розовощекий Доусон, связист, свежевыбритый и подтянутый, с планшетом для сообщений. – Что-нибудь важное, мистер Доусон? – Ничего особо важного, сэр. Слава богу! – За исключением двух прогнозов погоды, сэр. Мороз? Снежная буря? Шторм? – Что там? – Ветер ослабеет, сэр. К двенадцати часам от южного до юго-западного, три балла. – Спасибо, мистер Доусон. Поворачиваясь к рации, Краузе мельком подумал, что Доусон сейчас пойдет в кают-компанию завтракать. Скорее всего, там яичница с ветчиной и гречишные оладьи, толстая стопка, густо политая сиропом. И кофе, галлоны кофе. – Она развернулась, сэр, – сообщила рация. – Мы поворачиваем влево, курс ноль-шесть-ноль, сэр. – Очень хорошо. Идите за ней. Я захожу со стороны вашей правой раковины. Отбой. Право руля. Курс один-два-пять. – Есть право руля. Курс один-два-пять, сэр. На румбе один-два-пять, сэр. – Очень хорошо. Мозг отмечал пеленги и дистанции по мере того, как телефонист их сообщал. Сейчас лодку преследовал «Виктор», а Краузе выводил «Килинг» на позицию для атаки на случай неудачи «Виктора». В этой относительно пассивной роли – которая в любой миг могла смениться активной – Краузе был чуть свободней, чем когда он сам гнался за подлодкой. Не то чтобы по-настоящему свободным, но, по крайней мере, он смог наконец взять у рассыльного планшет. И даже, еще не начав читать, ощутить под ложечкой сосущее чувство при мысли о том, что в сообщении. КОМКОНВОЯ – КОМЭСКОРТА. ИЗВЕСТНЫЕ ПОТЕРИ ЗА НОЧЬ… Четыре названия, записанные корявыми печатными буквами. Дальше Краузе прочел, что конвой сильно растянулся и список может быть не полным. Кого-то с уничтоженных судов подобрала «Кадена». Далее высказывалось предположение, что следует прикрыть тыл конвоя в связи с тем, что некоторые суда отстали.