* * * – Господа студенты! Внимание! – профессор, отдалённо напоминающий заплесневелый сухофрукт, поправил пенсне и поднял вверх указательный палец, призывая к тишине. – Ещё раз, для особо одарённых, я повторяю. Хотя мог бы этого и не делать. Потому что это – аз, буки и веди. Итак, первое! Вы являетесь учащимися в Институте Интеллектуальных конструкций. Институт НЕ занимается разработкой искусственного интеллекта. Институт занимается подготовкой специалистов по конструированию биоэлектронных копий домашнего скота. Поэтому настоятельно рекомендую термин «искин» применительно к биоэлектронным конструкциям исключить из употребления. Есть другой прекрасный термин – «машина». Вот его и используйте! Второе! Любой продукт, собранный студентом в рамках образовательного процесса, является собственностью Института и подлежит утилизации по завершении обучения. Утилизация осуществляется каждым студентом лично. В подвале под центральным корпусом у нас есть замечательные печи, которые работают круглосуточно. Отказ студента утилизировать биоэлектронную конструкцию влечёт автоматическое отчисление из Института. Ещё раз! Вы учитесь создавать машины, которые имитируют настоящих животных. Антроморфизм в нашей сфере влечёт неизбежную профессиональную несостоятельность. Всё ясно? А теперь вернёмся к историческим предпосылкам развития биоэлектронного конструирования… * * * Спустя час, когда я, вычистив загон до блеска, погрязла в новых попытках довести Молли до требуемого производственного идеала, ко мне подкатил Севочка. Глаза бы мои его не видели. – Ну, что, Геракл Метёлкина? Разгребла конюшни? Ой, чует моё сердце, провалишь ты овцу, провалишь! – Знаешь что? Отвали! Тоже мне, напарник, называется. Мне вообще-то эта дурацкая система напарничества сразу не понравилась. Мол, студенты учатся сотрудничеству и всё такое. Только у нас с Севочкой сотрудничество вышло какое-то одностороннее. Когда у него с теорией проблемы были, я ему помогала, а вот когда у меня с практикой не задалось, он сделал вид, что его это не касается. – Это всё потому, Метёлкина, что ты со своей машиной много сюсюкаешься! Ты вообще помнишь, что это не настоящая овца? – Севочка вдруг скрючился и, пытаясь пародировать профессора, поправил невидимое пенсне, – Господа студенты! Если бы не новый виток развития человечества, мы бы до сих пор вкушали мясо невинно убиенных, пили различные животные жидкости и тратили лучшие ресурсы человечества на селекцию шерстяного покрова некоторых парнокопытных. Хвала прогрессу и Нововегетарианству, мы избавлены от этого варварства и готовы шагать в светлое будущее чистого разума! Я смотрела на бесплатное представление, скептически поджав губы. Сейчас он мне ещё пусть про коммерческую выгоду расскажет, ага. Будто я сама не знаю, что конструкторы как сыр в масле катаются, потому что заказов на искусственный домашний скот с каждым годом всё больше. Настоящую овцу попробуй-ка купи в личное пользование! А вот биоэлектронную игрушку – всегда пожалуйста! Запрет на разведение домашнего скота привёл к экологической революции, перевороту в мировой экономике, перераспределению ресурсов, развитию биотехнологии, нанотехнологии, электроники и неожиданно породил спрос на биоэлектронные копии тех самых животных, с которыми раньше не очень-то церемонились. Биоэлектронные овцы и коровы заняли своё почётное место на задних дворах патриотично настроенных граждан, превратившись в символ прогресса и изобилия. "Человек – животному друг! Человек – плотоядию враг!" Однако если первые биоэлектронные копии походили на настоящих животных примерно как холодильник походит на пингвина, то последние разработки навевали мысли о том, что человечество если не на одной ступени с Богом, то очень и очень к нему близко. Возможно, поэтому, будто опасаясь возможных перспектив, биоэлектронное копирование человека было под не менее жёстким запретом, чем потребление в пищу мяса скота. Севочка закончил издеваться, похлопал меня по плечу и искренне посоветовал утилизировать Молли, пока ещё не поздно начать разработку более удачной копии. Ему хорошо такие советы раздавать. У него овца как ангел небесный, разве что не светится. Я вздохнула и побрела в лабораторию. * * * Молли уткнулась тёплой шерстяной мордой в мой бок и затихла. Понятно, освоила часть про наличие эмоционального интеллекта у настоящих овец. Странно, что раньше большинство людей считало их безмозглыми. На самом деле, у настоящих овец память лучше, чем у многих людей, а уж верность и дружелюбие выражены в такой высокой степени, в какой, например, даже у некоторых человеческих «напарников» и близко не наблюдается. Я погладила кучерявую овечью макушку и прошептала: "Ну, какая же ты, чёрт побери, машина?" * * * Осенний дождь моросил как попало, будто не определившись, кто он сегодня – ливень или мокрый туман. Я с облегчением нырнула в его холодные объятия, чувствуя настоятельную потребность охладить перегревшиеся мозги. Была бы я парнем, завернула бы в ближайший бар, на чашечку хорошего виски. Но я – Мария Метёлкина. Вместо бара я завернула к деду. Благо он живёт в пяти минутах ходьбы от здания Института. – Садись, садись, Маруся! Ща заварю чифирику, а? С пряничками, а? Как обычно, а? – дед суетился на кухне, обустраивая наше с ним чаепитие. Звенел старыми разбитыми чашками, шуршал заваркой. Все мои попытки модернизировать его быт были давно отметены со всей стариковской категоричностью и сарказмом. "Да пошли они к ядрёной фене, твои говорящие чашки! Чтобы мне чайник указывал, что мне пить? Через мой труп, понятно? Небось и гробы ща говорящие уже делают, а? Лежишь такой, червяки по тебе ползают, а гроб тебе советует, как лучше разлагаться, а?" В общем, с дедом спорить себе дороже. – Ну чё там, овца твоя? Всё поносит? Или чё-то новенькое уже? – для деда моя дипломная работа была как сериал по ретро-ТВ. – Да не, прошёл понос. Теперь она у меня плачет. Крокодиловыми слезами, – я вздохнула и, зажмурившись, глотнула дедовского чёрного варева, которое он называл чаем. – Хоть убей меня, не пойму, по каким алгоритмам она на эту реакцию вышла. И ведь знает, когда реветь! Вчера предварительная комиссия заходила, и Молли такую тупую морду изобразила, что не подкопаешься! – Ну, а этот чё? Как его? Рыжий долдоён? – Деда! – А я ничё такого не сказал, чё! – Деда, ты мне лучше вот что скажи… Если человек сотворил некое существо, например… – Ну? – Ну, существо, понимаешь? Которое тоже жить хочет… Чувствует, думает, может и мечтает о чём-то. Вот это существо имеет право на жизнь, как думаешь? Вдруг оно, существо это, на самом деле большое зло? – Эгх…мм… Я так скажу, Маруся. Человек – он кто? Божий сын. Или дочь. Ребёнок, в общем… Плохой ли, хороший. Но ребёнок, едрить его. Часть Бога. А у Бога, понятное дело, всё под контролем. Иначе какой он тогда Бог? Ну, значит, чё? Значит, и дела детей егошних тоже у Бога под контролем. И получается, чё бы человек не натворил, на всё тому Божий указ и промысел. Вот так-то я думаю. Да. – Ага… часть Бога творит часть Бога, да? – Ну, как-то так… Ты давай, давай, пряники жуй, а то они зачерствеют скоро. * * * Роскошный Севочкин меринос покорно запрыгнул в выдвижной контейнер крематора и преданно повернул к создателю свою морду. Члены комиссии внимательно наблюдали за действиями студента. Севочка ласково потрепал искина по загривку, заставил лечь на дно, быстрым движением толкнул контейнер в нутро печи и захлопнул тяжёлую крышку. Ещё одно молниеносное движение к гашетке, и меринос заполыхал. "Ты же его не отключил, скотина!" Севочка гордо развернулся к экзаменаторам. Высший пилотаж – полное отсутствие эмпатии к биоэлектронной конструкции. Стиснув зубы, я направилась к выходу. Хитрая Молли всё-таки прошла тест приёмочной комиссии, наложив вонючую кучу ровно через минуту после того, как закрылась дверь за последним проверяющим. Севочка ржал как конь, а я – нет. Утилизацию Молли назначили через два дня после утилизации машины моего напарника. * * * Дождь хлестал, будто пытаясь нас с дедом остановить. Но деда останавливать – гиблое дело. Он кряхтел, матерился, но запихал-таки Молли в свой старый фургон. Мы уже почти управились, когда над моим ухом раздалось зловещее шипение: – Метёлкина, ты что, дура? Я так и знал, что ты не вывезешь утилизацию! – потрясённый Севочкин нос едва выглядывал из бездонного капюшона плащёвки, с которого трагическим потоками стекала вода. И не поленился же, выследил, припёрся среди ночи. Я молчала, лихорадочно пытаясь оценить степень опасности присутствия напарника в сложившейся ситуации. Дед вместе с овцой подозрительно затихли в кузове фургона. – Ну, ладно утилизация! Но какого х-р-хм..? Ты же крадёшь имущество Института, Метёлкина! Шесть лет хоронишь ради куска биоэлектронного дерьма? Это же просто машина! Без души и всего такого прочего! Банальная ошибка программного алгоритма! – Знаешь что? Сам ты без всего такого прочего! Иди отсюда, а то скажу, что ты – мой напарник в похищении биоэлектронной конструкции, понял? Репутацию потом не отмоешь, – я решила бить по больному, но Севочкин мокрый нос продолжал угрожающе нависать надо мной. – А может, того? Утилизировать долдоёна, да и дело с концом, а? – из кузова выдвинулась мрачная фигура деда, – А чё? По мне, так у него конкретный сбой всех алгоритмов. Утилизируем, а там пусть Боженька разбирается, есть в ентой рыжей конструкции душа или нет… – Да делайте что хотите! – мокрый Севочкин плащ нервно дёрнулся и растворился в потоках злобного ливня. В кузове, ни на что не намекая, кашлянула овца. Дорога к светлому будущему чистого разума была свободна, и мы поехали. Сферический карман завлаба Аркадий Рэм – Вырубай! Вырубай! – заорал Саша, скрестив тощие руки над головой. За стёклами его защитных очков испуганно блестели вытаращенные глаза. Лаборант среагировал мгновенно – ударил ладонью по экрану управляющего стола. Пронзительный крик боли, терзавший всех, кто был в лаборатории, медленно затих. Двухметровый сверкающий бликами шар, паривший между ферм в центре помещения, прекратил звенеть поверхностью из стеклянных полигонов. На секунду стало тихо, а потом внутри шара смачно хлопнуло. Он обвис, деформируясь в грушу. Сквозь щели в поверхности полилась кровь, вязко растекаясь лужей по плиткам пола. Саша метнулся к своему рабочему месту, отталкивая лаборанта плечом в сторону. – Нет-нет-нет, пожалуйста! Только не это… – Его пальцы метались по экрану, но особого смысла в этом уже не было – шар продолжал мрачно сочиться бордовым, и каждый в комнате понимал, что испытатель погиб. Старенький профессор, сидевший в углу помещения на диване за чайным столиком, отложил в сторону потрёпанный блокнот и вынул из кармана тонкий прозрачный цилиндр не длиннее ладони. Откашлялся и тихо произнёс в него: – Медбота в семнадцатую. Утилизация и уборка… – И, кивнув, добавил: – Да, пока неудачно… Саша в этот момент замер у стола. Плечи его поникли, а белоснежный комбинезон будто потускнел, покрылся пылью. Парень бездумно смотрел в огромное панорамное окно, занимавшее всю дальнюю стену помещения. Очки он давно стянул и бросил на панель перед собой. В лучах тусклого зимнего солнца поблёскивали его мокрые глаза.