Маленькая львица мечтает только об одном: сбежать подальше от этой ужасной земли и никогда не возвращаться. Она уже смотреть не может на мух, речных свиней и гигантских ящериц. Ради мальчика она мужественно терпела странных чужих людей, даже человека с покалеченной передней лапой, который снимает гриву, чтобы почесать голову. Львица вынесла много перемен Света и Тьмы на ненадежной связке папируса, на которой ее мутило: то же самое чувствуешь, когда вот-вот срыгнешь комок шерсти, только никаких комков не выходит. Даже когда мальчик и девочка уселись на другую связку папируса и пересекли Большое Мокрое, маленькая львица ухватила храбрость за шкирку и поплыла за ними. Но не успела промокшая львица отряхнуться, как их опять понесло на другой берег. На этот раз она не решилась плыть за ними, даже ради мальчика. Там слишком много людей. Маленькая львица испугалась. Ну почему все идет наперекосяк? Удержать прайд вместе все труднее и труднее. Не успела львица привыкнуть к темнокожему мальчику, как тот ушел, а девочку одолела глубокая печаль: напала и грызет. Львица пробовала тереться о девочку мордой, но даже это не помогло. Мало того – соколиха так увлеклась охотой на уток, что даже не замечает, как ее прайд разваливается. Обеспокоенно мяукая, маленькая львица бродила по берегу. Мальчик ее не звал, да она и сама чувствовала: он не хочет, чтобы львица следовала за ним. Из-за этого ей стало совсем одиноко. Что он там делает? У него что, совсем нюха нет? Не чует, что на другом берегу и без него людей больше, чем надо? Оставался бы лучше здесь, среди логов усопших и призраков – уж от этих-то никакого вреда. Тут на спину львице села соколиха и стала по-дружески выклевывать у нее из шерсти клещей. Львица даже позавидовала крылатой подруге. Соколиха никогда не пугается. Да и чего ей бояться? Захотела – улетела. Да и вообще соколиха прекрасно себя чувствует в этом жутком местечке. «Этот берег Большого Мокрого гораздо лучше того», – решила соколиха. Среди скал всего несколько других соколов, и те держатся в стороне. Да и людей здесь не много. Больше всех ей понравился больной мужчина, потому что он похож на первого человека, которого она встретила: тот спас ее от муравьев, когда она, едва оперившийся птенец, выпала из Гнезда. Больной мужчина много кашлял, однако говорил с ней уважительно и оставил для нее на камне тушку жаворонка. Соколиха съела несколько кусочков, а остальное оставила в ямке на потом. Из-за тревоги за девочку у нее совсем пропал аппетит. Человеческие чувства запутанные. Разбираться в них – все равно что летать по неровному предгрозового воздуху. Но соколиха понимает, что девочке грустно. Птица пробовала ее подбодрить, но, кажется, ничего не вышло. Вставало Солнце. Соколиха заметила уток, искавших еду среди камышей, и тут же отвлеклась. Дрожь пробежала по всему телу до кончиков перьев. Как же хочется на охоту! Это место просто создано для соколов. Чем же оно не угодило всем остальным? Молодая львица его терпеть не может, ну а что касается мальчика и девочки, то поначалу им как будто тоже здесь нравилось. Они даже нарисовали под глазами черные полоски, совсем как у соколов. Но теперь соколиха чувствует: мальчик и девочка здесь маются совсем как львица. Как же у них все запутанно! Ей даже захотелось улететь и не возвращаться, но соколиха подавила это желание. А теперь мальчик и девочка опять вздумали переправляться через Большое Мокрое и поплыли туда, где собралась целая стая людей. Это еще зачем? Молодая львица подошла к соколихе и взглянула на нее. Что будем делать? Соколиха расправила крылья, чтобы их проветрить. Потом вытянула лапу и стала приводить в порядок перья на ней. Гордость не позволила соколихе признаться, что ответа на этот вопрос она не знает. А хуже всего то, что ей страшно. На другом берегу от людей никуда не денешься: там повсюду эта огромная, вонючая, суетливая, шумная стая. Меньше всего соколихе хочется отправляться прямиком в их Гнездо. 17 Незнакомый мужчина сунул Гиласу под нос корзину с инжиром и затараторил на египетском. Гилас покачал головой и жестами показал, что он немой. Мужчина пожал плечами и скрылся в толпе: видно, пошел искать, к кому еще привязаться. Женщина посмотрела на Гиласа с жалостью: должно быть, у нее дети его возраста. Гилас закрыл лицо краем головной повязки и отвернулся. Трудно смешаться с толпой, когда ты выше почти всех египтян. Вдруг поблизости Вороны? Вдобавок Пирра куда-то подевалась. В воздухе стоят насыщенные ароматы благовоний, а в плотной рыночной толчее Гилас едва не задыхается. Девушки-крестьянки в головных уборах из белых перьев цапли болтают и показывают покупателям цветы папируса. Старухи торгуют пивом, пирожками с финиками и жареной рыбой, завернутой в пальмовые листья. Гилас заметил несколько черных лиц. Кем рассказывал, что жители его страны торгуют в Па-Собек слоновой костью и страусиными яйцами. Люди едва помещаются на обсаженной деревьями дороге, ведущей от Храма к Реке. Вдоль нее на гранитных постаментах высятся огромные черные соколы из базальта. Их золотые глаза взирают на вечную человеческую суету пристально и сурово. Итинеб описывал хеб как большую процессию. Статуи богов погрузят на освещенные баржи и повезут вверх по Реке, чтобы в этом году она разлилась. «Это самое важное время в году, – объяснял целитель. – Если разлив будет слабым, урожай засохнет и мы умрем с голоду. Ну а если слишком сильным, смоет целые деревни». Но Гиласу не до того: найти бы Пирру! – Я должна видеть место, где умер Усерреф, – сказала она и убежала. А ведь пробиваться к пристани через такую толпищу – чистое безумие. Рассвело совсем недавно, однако кажется, что с тех пор, как Ренси оставил их под акациями, прошла целая вечность. – Нам нужно вернуться на Западный Берег, – сказал Пирре Гилас. – Наверняка гробница там. А в ней – кинжал. – Мне нет дела до кинжала, – устало произнесла девочка. – Да и вообще его теперь не найти. – Вороны найдут. Захватят в плен Небетку или его друзей – и готово дело. – Они ничего не скажут. – Под пытками и не такое выдашь. Пирра дернулась, будто Гилас всадил в нее нож. Мальчик тут же почувствовал себя виноватым: угораздило же его лишний раз огорчить Пирру! А еще он разозлился на Воронов: от них одни несчастья! Но предаваться чувствам нет времени. – Пока кинжал существует, Воронов не одолеть! Ты же не хочешь всю жизнь дрожать от страха? Но Пирра только съежилась и принялась раскачиваться взад-вперед. – Пирра, я тебя не узнаю! Горевать будешь потом… – Что ты знаешь о горе? Гилас вздрогнул: – Две луны назад я узнал, что моя мать умерла. – Моя тоже. – Ты ее ненавидела! – А ты своей даже не знал! Гилас и Пирра умолкли. Они сами от себя такого не ожидали. Оба поняли, что зашли слишком далеко. – От ссор никакого толку, – заметил Гилас. – Нам надо… Но договорить мальчик не успел. Между деревьев замелькали огни факелов, и вдруг в бухточку хлынула целая толпа: земледельцы из ближайших деревень собирались плыть на хеб. К ужасу Гиласа, Пирра поспешила за ними. – Ты куда? – прошипел он. – Никто нас не заметит! Гилас, я должна видеть место, где умер Усерреф. Понимаешь? Должна! Так они оказались на хебе, и как Гилас ни пытался добраться до пристани, толпа несла его в другую сторону, к Храму, возвышавшемуся над Па-Собек. Мощные стены сверкают яркими синими зигзагами и красно-желтыми полосками. Колонны с капителями в форме огромных цветов папируса будто охраняют массивные ворота с медными заклепками. Итинеб сказал, что за ними скрывается тайный мир, где правит целая армия жрецов, а под их началом трудятся прачки, садовники, изготовители благовоний и париков, мясники, ткачи и люди, которые разводят крокодилов на священном озере. Вдруг ворота распахнулись, и под приветственный рев толпы из них вышли жрецы с бритыми головами. Они играли на серебряных флейтах и трещотках из слоновой кости, вырезанных в форме изящных ладоней. За ними, покачиваясь, брели другие жрецы: они тащили колонны высотой в человеческий рост, сплошь обвитые цветами. Тут и фиолетовый паслен, и лотосы, голубые и белые, и зеленый папирус. Вслед за этими жрецами показались новые. На плечах они несли платформу из позолоченного дерева. На нее водрузили известняковую плиту, обвитую гирляндами из ивы. На этом постаменте возлежал сверкающий крокодил из зеленого камня. Вот он, Собек: Тот, Кто Управляет Разливами Реки. На боге-крокодиле одеяние из белого льна, расшитого бирюзой и ляписом, а на шее у него золотой воротник. Над бородавчатым лбом красуется плюмаж из страусиных перьев, выкрашенных в зеленый. Широкий мускулистый хвост свешивается с края постамента, а когти крепко вцепились в его края. Такое чувство, будто Собек вот-вот сползет с него прямо на головы людей. Собравшиеся один за другим вставали на колени. Гилас оказался у всех на виду. Только этого не хватало! Мальчик попятился и врезался в водоноса. Тот недовольно зыркнул на Гиласа. Мальчик укрылся за пьедесталом одного из базальтовых соколов. А Пирры все не видно. Вслед за богом-крокодилом вынесли новые колонны, увитые цветами. Процессию окутывали голубые облака дыма от благовоний. А потом Гилас увидел позолоченный паланкин с ручками-шестами. Его несут рабы, такие же черные, как Кем. С паланкина свешиваются роскошные полотнища крашеного льна. Ткань подметает землю. А в тени алого навеса сидит толстый египтянин: воротник сверкает драгоценными камнями, волосы парика уложены в сложную прическу из косичек. Постукивая по своим нескольким подбородкам мухобойкой из черного дерева, он обводит взглядом толпу. – Керашер, – вполголоса произнес кто-то из зрителей. У Гиласа замерло сердце. Небетку говорил, что по приказанию Перао Воронам помогает искать кинжал некий Керашер. А если он здесь, то и они тоже.