Иван ответил за гонца: — Приказ тебе приволок. Лично. — Вот, — протянул Павлуня бумагу. Отец и сын переглянулись. Женька крутил телевизор, словно его ничего больше не интересовало. Модест стал было читать приказ, но Иван, мешая ему, приговаривал: — Иди, иди, вкалывай! Поманили тебя — беги! Все равно хорош не будешь! В лес тебя, на каторгу! За какую провинность? Вспомни, как он тебя! Вспомни! Модест вспомнил: баки его дрогнули. — И не ходи, не думай! — кричал Иван, размахивая кулаком. — С твоим талантом тебя везде примут. С двумя руками распростертыми! Дай-ка! Он вырвал у сына приказ, разорвал его, бросил на ковер. — Видал? Так и передай Ваське Аверину: Петровы, мол, обид не прощают! Из другой комнаты выплыла высокая красавица, в желтом, с красными петухами, халате до пят. Халат в талии тонко перехватывался пояском. Золотые Золушкины волосы были распущены по плечам. Она посмотрела на ковер и сказала голосом заправщицы Вики: — Очумели, что ли? Собери огрызки! Модест тут же нагнулся, собрал бумажки, поглядывая искоса на Павлуню. Иван взял их у него, сунул гонку в ладонь: — Передай Ваське. Лично. Павлуня краснел, шевелил губами, таращил синие глаза, стоя на пороге с остатками приказа в кулаке. — Чего глаза рачишь? — усмехнулся Иван. — Гляди — выскочат! Павлуня выпрямился. — Торгаш чертов! Хапуга проклятый! Куркуль вонючий! — со вкусом обсасывая каждое слово, выговорил он. Робость прошла. Парень с большим удовольствием смотрел, как моргает Модест и как Иван широко открывает рот. Женька живо повернулся и ждал, что будет. А Вика громко и одобрительно сказала: — Ай да Пашка! — Сопляк! — слезно вскричал наконец Иван, не выдумал ничего лучше. Павлуня с тем же спокойствием ответил: — Лучше сопляком быть, чем подлым. Сказал и сам удивился законченности своих речей. Надел шапку, пошел к двери, но Иван кричал ему в спину: — А ты кто такой?! Кто тебе дал право?! Я тебе разве должен?! Павлуня через плечо посмотрел на него, увидел Трофима, который с трудом удерживал в тележке козла, и проговорил: — Трофим там… израненный… Разве он за огурцы твои страдал? Модест решительно подошел к полированному шкафу, пнул попавшегося под ноги пуделька, настежь распахнул зеркальные дверцы. Рванул — полетели на пол брюки и платья. — Сдурел?! — кинулась было Вика, но супруг медленным торжественным жестом остановил ее, вытащил из дальнего угла черный пиджак и надел его не спеша. На пиджаке брякали две медали. — Гляди, — печально сказал он Павлуне. — Я тоже. На фронте. Мирном. — До последней капли пота! — забрызгался Иван. Модест силился затянуть пиджак — полы на животе не сходились. Павлуня насмешливо поглядывал на него. Иван хотел пошуметь еще. Вика с досадой подняла бровь: — Хватит. Надоело. Иван примолк, а красавица лениво сказала посыльному: — Ну, насмотрелся на наше житье? Уходи — все равно дальше порога не пустят: ковры у них, чертей. Она ни лицом, ни статью не походила на Петровых и казалась золотой рыбкой среди головастиков. Павлуня глядел на нее и недоумевал, как это они сговорились жить вместе — некрасивый толстый Модест и красавица Вика. За окном послышался голос Трофима. Павлуня испуганно повернул голову. Козел бунтовал, просился домой, а его подружки, подойдя к родному забору, дружно вставали на дыбки, по-свойски заглядывали в огород. — Борьку возьмите, — устало сказал Павлуня. Женька захохотал и полетел на улицу. За ним вышел Павлуня. Подышал — воздух был свежий, без щей и капусты. Трофим уломал-таки козла: тот притих, пригрелся, посматривал из-под капюшона четкими янтарными глазами. — Слушай, зачем скотину в зеленя пускаешь? — строго спросил Трофим у Ивана, который смирно стоял возле калитки. Рядом с ним красовался Модест с медалями на груди. — Да кто ж ее знает, скотину-то, — тоненько сказал Иван. — Она гуляет, где хочет. Глупая. — Вот заплатишь штраф — узнаешь! Иван подобрал губы, глазки его сузились. — Я за козлов не ответчик. А ты мне не Советская власть. Какое у тебя право на меня шуметь? Я тоже гражданин, у меня права. — Иван стоял и смотрел с торжеством победителя. Модест тихо стянул с себя пиджак, спрятал за спину. Вид у него был грустный. — Козлы, — проворчал Трофим. — Россию объедаете. — Он замахнулся на Борьку: — Ты еще тут?! Брысь! Не погань плащ! Вожак радостно кинулся к подружкам. Трофим задергал вожжами, Павлуня едва успел влезть в тележку — Женька сидел уже там, брезгливо натягивал на себя плащ. — Постой-ка! — помахал рукой Иван Петров. — Чего тебе? — нахмурился Трофим. Иван отворил калитку, запустил во двор резвую ораву, потом приблизился к Трофиму. Обшарив его глазами от новой кепки до старой деревяшки, спросил: — Слушай, тебе больше всех надо? Аль не навоевался? Чего везде задаром лезешь? Трофим, склонив голову, слушал. Забывчивый Женька отвернулся, словно он и не был в гостях и не ел чужое варенье. Зато Павлуня сегодня разговорился на удивление: — Чего он понимает, темень хорошовская! — Так! — крякнул довольный Трофим. — Пашка! — запоздало надрывался Иван. — Я тебе эти слова припомню! Они долго ехали молча. Лошадь с усилием везла тележку по грязи. Павлуня сквозь теплую полудрему с умилением поглядывал на ее расчесанный хвост. С одного бока к нему привалился Трофим, с другого ерзал Женька. — Сладкое варенье-то? — спросил вдруг Трофим. Женька беспечно ответил: — Сладкое. А как вы с козлом-то обнимались! Умора! И все трое рассмеялись. Когда подъехали к центральной конторе, небо уже сплошь заткали сумерки. — Ну, Алексеич, сходи-ка к начальству, доложи, — сказал Трофим. — И я с тобой! — соскочил Женька. — Не бойся! Елизавета Егоровна сидела под фикусом, достукивала последние срочные приказы временного директора. — Давай к самому: ждет, — сказала она Павлуне. — А ты осади! — Эти слова относились уже к Женьке. — Да ладно уж! — Пока усталая секретарша поднималась, Женька уже прошмыгнул. В кабинете директора горела одна настольная лампа. «Сам» сидел, разбирая бумажки: многие рвал и бросал в корзину, иные, наскоро пробежав глазами, откладывал в сторону. Вид у Василия Сергеевича вечером был совсем не такой измученный, как днем, на людях, а самый обыкновенный аверинский — деловой и напористый. Плечи под рубахой выпирали. Пиджак висел на спинке кресла: Аверин работал вольно, закатав рукава. Перед парнями он не стал притворяться оглохшим от забот, а сразу нетерпеливо спросил: