«К Карпычу так к Карпычу!» Саня повернулся и пошел, чувствуя тяжелый Гришин взгляд. Карпыча Саня видел мельком и вниманием своим обошел: чего интересного в потертом старом дядьке, про которого Коркин сообщил мимоходом и с пренебрежением: долго кантовался на берегу, а теперь, поближе к пенсии, решил сделаться кочегаром — пойти по горячей сетке. — Здрасте, — сказал Саня будущему горячему пенсионеру, подойдя к кочегарке. Карпыч, сидящий на корме, на закрытой брезентом шлюпке, повернулся, поглядел непонятно — у него кепка всегда надвинута на нос, — буркнул что-то. Сане стало почему-то весело, он сел рядом с Карпычем, зорким молодым глазом подмечая и просаленную Карпычеву шкуру — куртку да широкие брюки, которые, видно, не стирались и не снимались сто лет, и бутсы на ногах, которые, как и у Коркина, были тоже без шнурков: видно, с печки прямо в валенки. — Красивый берег, — звонко сказал Саня, и Карпыч с видимой досадой встал, повернулся боком к берегу и к Сане — сутулый, пузо вперед арбузиком, руки в карманах. — Что? Не понял… Карпыч опять что-то пробурчал, и Саня уловил теперь одно словечко, сказанное особенно сердито: «К черту!» Может, словечко это относилось к береговым красотам, а может, и к мальчишке, который невесть зачем отирается на пароходе и неведомо для чего пристает к занятому человеку. — Я не сам, — сказал Саня старику. — Гриша велел. — Зачем? — угрюмо спросил Карпыч. — Помочь… — с удовольствием смотрел Саня на пузатого и тощего Карпыча, дивясь этому великолепному несоответствию. — Ты? — Я. Карпыч долго молчал, шевелил губами, потом, бросив Сане в руки брезентовую куртку, сказал с многозначительной расстановкой. — Ну… тогда… полезли! Саня в последний раз огляделся, глотнул свежего воздуха и следом за Карпычем опустился по гремучей лесенке в самую утробу корабля, в пекло. Переведя дух, огляделся: ну и что, жить-то, оказывается, можно. Ничего страшного в кочегарке, даже не слишком и жарко. Чисто, светло. Две топки, смотреть в них через круглое окошечко — глазам больно. И гудит: это две форсунки со свистом впрыскивают в огонь распыленный мазут. Карпыч стоял у котлов довольный: — Что, жарит? Саня пожал плечами — куртка спадала с них, рукава были длинноваты. Карпыч еще ниже надвинул кепку на острый нос, заговорил повнятней: — Это еще что, а вот раньше… Повернулся к Сане сутулой спиной, что-то делая возле топок. — Что раньше? — спросил в эту спину мальчишка. — А ничего. Лопаткой шуровали. Вот ад был кромешный. Песню знаешь: «На палубу вышел, сознанья уж нет»? «Ты шуровал, — вспомнил Саня коркинские слова. — Ты всю жизнь бегал. Вот Гриша — тот хватил лиха, Иван Михайлович — тоже, а ты…» Чтобы не молчать, Саня ткнул пальцем в какую-то трубу: — Что это? — Труба! — Какая, зачем она нужна? — «Зачем, зачем»! Для нада! Много будешь знать — скоро состаришься! Давай-ка лучше бери вон тряпку да протри эту трубу. И не суетись — помаленьку до всего доходи. Гляди, запоминай… «Сам не знаешь!» — подумал Саня, глядя, с каким важным видом старик подкручивает вентили и постукивает по манометру. — А долго? — спросил он, горячо налегая на тряпку. — Чего долго? — недовольно проворчал Карпыч. — Ну, это, доходить-то до всего? — A-а… Ты, я вижу, шустряк, парень… Смотри, штаны лопнут от шустрости… Хватит, хватит для первого раза. Лезь-ка наверх, нечего тут… Они полезли наверх. Карпыч невнятно стал втолковывать про автоматику и горючее, а когда запутался, сердито закончил: — Вот так, значит, и вкалываем! Тут, значит, сердце корабля — котел! — Корабль! — пробормотал Саня, снимая куртку с мокрых плеч и отдуваясь. — Разве ж это корабль? — Да уж какой есть! — разборчиво отрезал Карпыч. — А не нравится — не лезь! Саня сказал «до свидания» и побрел в каюту, но на пути повстречался с Володей, глядящим недобро. — Ты… это… не дразни старика, не надо, — попросил штурман и еще раз повторил: — Не надо. Саня оглянулся. Карпыч сидел на своей шлюпке, уткнувшись взглядом в корявые ботинки и опустив меж колен ладони. Саня, искоса поглядев на эти ладони, тяжелые и черные, подошел вдруг к старику: — Ну ладно, я так… Вы уж не надо… Корабль так корабль… Карпыч шевельнулся. — Глупый ты, малый… Вот что… — Давай в душ и обедать, — приказал Володя мальчишке, и тот ответил невесело: — Ага. И Карпыч сплюнул за борт, услыхав такой скучный ответ, когда речь шла о хорошем деле. В душевой Саня столкнулся с Иваном Михайловичем. — Становись, пока свободно! — сказал механик, занимая одну кабину, и Саня, раздевшись, пошел в соседнюю. Ах, как славно побежал теплый дождичек по уставшей спине, как ласково коснулся волос! Стоять бы так, подняв руки и ощущая пальцами тугие струйки, долго-долго. Но показалась голова механика в белой пене, мускулистая его рука с куском мыла. — Держи, коломенский! И полотенце запасливый Иван Михайлович отыскал для Сани, и даже помог ему вытереть спину — Саня почувствовал, какая сила в железных лапах механика. — Спасибо, — сказал, невольно оробев. — Ничего, — ответил Иван Михайлович, розовенький и будто бы не такой уж сердитый, как всегда. И чтобы как-то отблагодарить его за мыло, за полотенце, за теплый, ласковый душ, Саня сказал: — А хорошо у вас… Чисто. — Чисто, — согласился Иван Михайлович, глядя поласковей. — Это тетя Дуся. Молодец она. — И в машине здорово… Интересно. Иван Михайлович улыбнулся: — Правда, что ли, понравилось? — Правда! — Сане очень понравился улыбчивый Иван Михайлович, и, чтобы подольше оставалось лицо механика таким же светлым, он быстро продолжал: — И в кочегарке, я думал, жарища, а там ничего, жить можно. И Карпыч, видно, мужик хороший! Саня замолчал — лицо Ивана Михайловича опять одеревенело. — Вымылся — и ступай! — сказал он неприязненно. За обеденным столом механик сидел надутый, на Саню поглядывая недоверчиво, словно бы ожидая какой-то нелепой выходки, а тетя Дуся вовсю расхваливала новенького: такой уж он дельный да умелый, такой уж понятливый помощник! Вот и картошечка — его, его рук дело! Карпыч, уминая картошечку, хмыкал, но на Саню посматривал помилей. А после второй миски, отвалясь, сказал: — Корабль не корабль, для кого-то, может, и плох, а только все равно сердце имеет. И ласку понимает. А главное в нем котел, а значит, мы с тобой, парень… Мы всему движение даем… А потому человеку нашей профессии много знать надобно, так? — Так, — отвечал Саня, несколько ошарашенный этим «мы», поглядывая на серьезного Володю, на Ивана Михайловича, на тетю Дусю, накладывавшую миску для Коркина, который у котлов, и для Гриши — он у штурвала. — А раз так, значит, ты остаешься! — за Саню решил Карпыч. — Я беру тебя: ты парень ничего, старательный. — Нельзя так-то сразу, — недовольно сказал Иван Михайлович, и Саня понял, почему он недоволен: нечего Карпычу встревать вперед начальства. — Тут всякие сложности имеются…