– Ну, что ты все тоскуешь, – утешал ее Мартин на следующий вечер. Они шли по набережной, наблюдая за тем, как на окраине города гаснут огни в окнах жилых домов. С ним всегда было хорошо на природе и неловко в обществе. В кино они ходили часто, но Эмма просто боялась сказать ему, как ей не нравятся подобные походы. Она берегла его чувства, но, казалось, что он не собирался отвечать ей тем же. – Я уже не тоскую, – солгала она, стараясь улыбаться, а не скалиться. – Обманывай других, – вздохнул он, расстегивая пуговицы слишком тесного жилета. Пиджак он нес в одной руке, а в другой держал портфель, так что Эмме приходилось просто шагать рядом, надеясь, что их не примут за брата или сестру. Остальные пары в это необычайно эмоциональное послевоенное время старались держаться за руки, но ее устраивало почти все. Грустным было то, что сейчас, меньше чем через неделю после того, как она получила заключение врачей, Мартин, кажется и думать забыл о ее боли. Теперь он упорно делал вид, что ничего страшного не случилось. Такого легкого отношения ей хотелось тогда, а сейчас подобная игра казалась лишь холодностью и нежеланием вникать в ее проблемы. – А я и не обманываю, – уже понимая, что сопротивляться бесполезно, все-таки возразила Эмма. Он лишь пожал плечами, давая понять, что ее слова были услышаны. – Что у тебя на работе? – спросила она, стараясь отвлечься. – Как обычно. Стране нужные рабочие руки, а их нет. Точнее, у нас острая нехватка. Сказали, что на следующей неделе отправят в тур по провинции, вербовать новых рабочих. – Так ведь еда нужна даже больше, чем вся эта промышленная ерунда, – хмыкнула Эмма. – Получается, твое начальство хочет отвлечь фермеров от земледелия в угоду несъедобным безделушкам? Мартин даже не повернулся к ней, но напрягшиеся желваки просигналили о том, что она сказала нечто неправильное. – А может, наши безделушки помогут производить больше еды? – через некоторое время сказал он. – Кто знает, может, промышленность важнее землеройства? Ясно. Высказавшись о его работе уничижительно, Эмма оскорбила и его. И почему о работе, половина которой была чистой политикой, говорить безразлично и пренебрежительно нельзя, а об ее ущербном теле можно? – Пока что мы этого не знаем, – вздохнула она, забыв при этом посмотреть на него. Когда Эмма исподволь наблюдала за ним, Мартин казался расслабленным и спокойным, но стоило ей отвлечься, как он тут же переложил пиджак на ту же руку, в которой держал портфель, а другой коснулся ее плеча. – Что с тобой? – спросил он, и его пальцы обожгли ее даже через плотную ткань цветастого платья. Эмма пожала плечами: – Ты был прав: я все еще грущу. Дай мне немного времени и не слушай того, что я говорю. Кажется, я сейчас просто не способна сказать что-нибудь интересное или разумное. – Скажи мне, что именно тебя тревожит? – вдруг проявляя неслыханную щедрость, попросил он. – Ты боишься, что мы не поженимся? Какие глупости, Эмма, все будет в порядке. Я уверен, твой врач ошибся. Уж если с кем-то и нужно было быть честной, так это с ним. – Нет, Мартин, мой врач сказал правду. Меня тщательно обследовали в нескольких клиниках, и я знаю точно, что диагноз верный. – Не может быть, Эмма. Разве в твоей семье бывали такие случаи? – Наследственность роли не играет. Если таких и не было до сих пор, то я стану первой. И поэтому ни к чему наши прогулки, сам понимаешь. Придется нам расстаться. Она постаралась придать своим словам как можно больше убедительности, но, видимо, получилось не очень хорошо. – Что за бред, – сквозь зубы процедил Мартин. – Что за чертов бред ты сейчас несешь. – Если ты хотел сказать «Я не собираюсь тебя бросать, потому что слишком сильно люблю», то получилось очень интересно, – вяло заметила она. – Я хотел сказать, как тебе только в голову могла прийти такая фантастическая ахинея, – даже с какой-то злостью повторил Мартин. – В таком случае я тебя поняла, – улыбнулась Эмма, проходя вперед и стряхивая его руку со своего плеча. – Ты обязательно встретишь ту, что будет говорить лишь умные слова. Она не оглядывалась, но знала, что Мартин за ее спиной остановился. – И ты уйдешь, даже не поцеловав меня на прощание? – раздалось за ее спиной. Голос был каким-то неестественно хриплым и срывающимся, и Эмма даже остановилась. Пришлось развернуться, что уже само по себе было ошибкой – стоило идти без оглядки. – А кого обманывать этими поцелуями? – спросила она, глядя в его растерянные глаза. – Разве ты меня не любишь? Поцелуй стал бы ложью только в том случае, если я тебе безразличен. – Поцелуй бы сказал, что я собираюсь остаться с тобой, в то время как это не так. – Ну, хватит драматизировать, Эмма, большой беды не случилось. – Еще не случилось, – согласилась она, невзирая на то, что внутри у нее все протестовало. – Но все только начинается, поверь. Уж лучше уйти до того как крыша рухнет прямо на твою голову. А еще я люблю себя гораздо больше, чем тебя, и поэтому не буду сидеть и ждать, когда ты скажешь, что хочешь своего ребенка. – Я, если честно, вообще об этом не думал, – признался Мартин, опуская руки. Пиджак свесился до самой земли, и вид у него был просто жалкий. – Как подумаешь, позвони. Ты знаешь номер приемной. – Да что же я сделал? – совсем возмутился он, начиная двигаться к ней навстречу. – С чего это вдруг ты так завелась? Он действительно ничего не понимал, но это было даже проще. Ей не хотелось все объяснять и обвинять его, лучше было остаться непонятной и сумасшедшей девицей, страшным воспоминанием из прошлого или обычным недоразумением. Зачем портить жизнь молодому человеку? После войны в каждой семье рождается по три ребенка за пять лет, рано или поздно бездетная пара почувствует пустоту и желание обзавестись собственным потомством. Если сейчас она сможет убедить его в своей неадекватности и глупости, то дальше он забудет о ней и найдет ту, что сможет родить ему здоровых малышей. Ее мир сжался вокруг одного отрицания, и Эмма сама не понимала, как много она упускает из виду. «Я не смогу иметь детей». Мысль поселилась в ее мозгу, паразитируя на ее душе и вытесняя все остальные светлые моменты. Эмма замкнулась в своем горе, не замечая того, что жизнь состоит не только из семейного счастья. – Ты забыл о том, что мне сейчас очень тяжело, – не слыша своего голоса и намеренно причиняя ему боль, сказала она. Решение пришло быстро, но думать о расставании она начала уже несколько дней назад. – Ты говоришь тут о своей работенке, не думая, что мне, может быть, совсем это не интересно. Найди ту, что будет готова слушать тебя с раскрытым ртом и хлопать глазками как полная идиотка. Прости, Мартин, я тут подумала и поняла, что я не смогу всю жизнь притворяться беспросветной тупицей только ради того чтобы ты чувствовал себя умным. Ложь и правда слились в ее словах в одно целое, и она сама уже не понимала, как отличить одно от другого. Растерянность в глазах Мартина сменилась разочарованием, а затем и болью. Не дожидаясь, пока он заговорит вновь, Эмма развернулась и побежала вперед. София сидела на крыльце, болтая короткими ножками, которые еще не доставали до земли. На улице было тепло и темно, в воздухе пищали комарики, и по временам ей приходилось хлопать себя по плечам, отгоняя надоедливых насекомых. Шерлок подкрался к ней со спины, а затем нарочно шумно опустился рядом, пачкая в пыли свои идеально отглаженные брюки. Малышка не испугалась – она знала, что это мог быть только он. Вместо страха на ее лице зажглась чистая радость, и она улыбнулась ему так светло, как только могут улыбаться маленькие девочки. – Дядя, ты меня напугал, – хихикая, подыграла ему она. – А чего ты тут одна сидишь? – сгребая ее в охапку и усаживая к себе на колени, спросил он. – Я уже столько времени дома, а ты все еще ни разу не обняла своего любимого дядюшку. Хочешь меня обидеть? – Нет, что ты! – испугавшись, что он и вправду обидится, София привстала и торопливо поцеловала его колючую щеку. Маленькие мягкие руки сомкнулись за его шеей, и Шерлок осторожно обнял ее, прижимая к себе. – Расскажи мне все новости, маленькая плутовка, – прошептал он, когда она вновь сползла и уселась на его коленях. – Вчера приходила красивая тетя, – первым делом сообщила София. Эмма не шла у нее из головы, и она постоянно вспоминала об этой большой и модной незнакомой женщине. Многочисленные гости, оставившие после себя целую гору немытой посуды, из-за которой плакала тетя Ирена, оказались за пределами избирательной детской памяти. – Хорошо, что не дядя, – хохотнул Шерлок. – Так что за тетя? – Желтые волосы, синие штаны, большие руки… – мечтательно перечислила София, глядя на розовые кусты, которыми была загромождена почти половина двора. – Она вместо Инесс пришла. – Штаны? – удивился Шерлок. – Что за тетя наденет штаны в такую жару? Если бы я не был дядей, то непременно носил бы платья, чтобы ветерок обдувал мне ноги, – пошутил он. София тихонько засмеялась, прикрывая рот рукой. Шерлок закрыл глаза, чтобы не видеть эти напряженно подобранные плечи, которые рассказали больше всяких признаний. Малышка научилась смеяться беззвучно. Разве так можно? Ей же всего пять лет. А что если она и плакать умеет беззвучно? Шерлок покачал головой, целуя светлую макушку и пытаясь не думать о плохом. – Короткие штаны, – отсмеявшись, уточнила тем временем София. – И рубашка в клеточку. – Хмм, модная тетя, – задумчиво протянул Шерлок. – И добрая. – Как ты узнала? Разговаривать с подругами Ирены детям запрещалось. Филипп, конечно, всегда нарушал эти правила, но София, боясь гнева хозяйки, старательно чтила все запреты. Еще один укол под левое ребро. – С ней можно, она мыла посуду, – доверительно сообщила София. – И потом, я только сказала, как меня зовут. Она не спрашивала ничего и совсем на меня не ругалась. Она добрая. Жалко, что я ее больше не увижу. – А хотела бы? – поинтересовался он, вдыхая запах детской кожи и стараясь держаться осторожно. – Конечно, – уверенно закивала София. – Я плохая, – неожиданно сказала она, почти с той же решимостью. – Это еще почему? Тетя Ирена тебе сказала? – уже начиная злиться на свою жену, требовательно спросил Шерлок.