И тут эти не боящиеся ни бога, ни черта мужики как-то вдруг смущенно потупились, отвернулись, начали переминаться с ноги на ногу – видимо, последствия их разоблачения Ларисы и ее выкрутасов окончательного мира в их с Савельевым отношения не внесли. – Давайте я пойду, – предложил Лев Иванович. – Заодно и познакомлюсь. Никто не возражал, и он, подойдя к двери, тихонько постучал и вошел. В огромной светлой палате, отвернувшись к окну, лежал Николай Степанович, причем, услышав звук шагов, он даже не повернулся. Гуров подошел к его кровати, сел на стул рядом с ней и, не дожидаясь, когда Савельев обратит на него внимание, сказал: – Здравствуйте, моя фамилия Гуров, зовут Лев Иванович. Услышав это, Савельев быстро повернулся. Видимо, он ожидал кого-то другого, может быть, одного из своих друзей, которым ему было стыдно смотреть в глаза. Еще бы, он же, предав их многолетнюю дружбы, предпочел им Ларису, которая не стоила их плевка. Он не поверил им, он поверил ей, и теперь оказалось, что они были как раз во всем правы, а вот он ошибался. И пережить такое ему было нелегко. – Здравствуйте, – негромко сказал Савельев. – Мне о вас Болотин говорил. Скажите, что вы узнали, а то мужики мне, наверное, не все рассказали, пожалели. – Это очень много времени займет, а вы еще слабы. Я зашел к вам сейчас просто для того, чтобы познакомиться. А вот как поправитесь, так мы с вами обо всем обстоятельно и побеседуем, – проговорил Гуров, одновременно разглядывая Николая Степановича. Савельев был худ, очень худ – наверное, последний месяц, когда он не находил себе места после похищения детей, Николай Степанович не ел и не спал, а потом еще и ранения добавились. Кстати, не настолько и страшны были его застарелые шрамы от ожогов на лице, и их вполне можно было бы, если не убрать совсем, то как-то сгладить. Так что при желании Савельев мог бы иметь вполне презентабельный вид, но вот желания-то и не было – вбил он себе в голову, что его никто не полюбит, вот и махнул на себя рукой. – Кстати, к вам там люди рвутся, – вставая, сказал Лев Иванович. – Скажите мужикам, что я себя плохо чувствую, что ли, – попросил Савельев. Ну вот, так и есть, ему было неудобно перед своими друзьями. – А при чем тут мужики? – сделал вид, что удивился Гуров. – Там женщины. – Какие женщины? – недоуменно спросил Николай Степанович, причем видно было, что о Ларисе в тот момент он и не подумал. – Сейчас покажу, – пообещал Гуров и, подойдя к двери, приоткрыл ее и поманил Наталью Николаевну. Она, стоявшая в ожидании этого момента с прижатыми к груди руками, бледная до синевы и неотрывно смотревшая на дверь, медленно пошла к нему, и он, отступив чуть в сторону, сказал: – Вот, Николай Степанович, эта женщина очень хочет вас видеть. Не веря своим глазам, Савельев приподнялся на кровати, впился в Наталью Николаевну взглядом и потом, откинувшись на подушку, простонал: – Мама! Мамочка! – Коленька! Родной ты мой! – Она бросилась к нему, но, помня о ранении, осторожно прижала, обняла и зарыдала: – Кровиночка ты моя! Да сколько же я слез пролила! Сколько подушек ночами изгрызла! Все думала: что с тобой? Где ты? Жив ли? Здоров? Сердце за тебя изболелось! – Мама, мне же Фатима написала… – начал было сын, но мать не дала ему продолжить: – Знаю, все знаю! – перебила она его. – Все нам Левушка рассказал! Да ведь куда ей, старой, было идти самой проверять, кто там погиб. Сказали ей, что это в нашем доме случилось, вот она и поверила. А там-то уже не мы были. – Мама! А ты теперь никуда не уедешь? Ты останешься? – взволнованно спрашивал Савельев. – Да куда я от тебя, Коленька, денусь? Ох, сколько же я тебе недодала! Сколько недолюбила! – причитала Наталья Николаевна. – Надюшка-то младше была, все я о ней пеклась, а ты, словно обсевок в поле, рос! – Да что ты говоришь, мама! – воскликнул Николай Степанович. – Ты же обо мне так заботилась, так любила! – Ну, можно заходить, что ли? – раздался от двери голос Степана Алексеевича. – А то мать тебя с ног до головы слезами зальет. Еще утопит, чего доброго, мне тебя тогда и обнять-то не придется, – с грубоватой шутливостью сказал он. – Папка! – радостно воскликнул Савельев. – А Надюха где? – Да здесь она. Только она теперь Надежда Степановна и мать семейства – два пацана у нее, – сказал отец. – Как два пацана? – обалдело спросил Савельев. – Да ей же… – Да она тебя, между прочим, всего на десять лет и моложе, – сварливо напомнил Савельев-старший. – Так вместе с мужем и сыновьями и прибыла. – Колька! Привет, братишка! – воскликнула появившаяся Надя. – Надька! Надюха! Как ты выросла! – рассмеялся Николай Степанович. – Так лет-то сколько прошло, – проговорила она и представила: – А это вот мой муж. – Антон, – сказал тот, протягивая Савельеву руку. – А это наши сыновья Вовка с Пашкой. Мальчишки тоже придвинулись к кровати, с интересом глядя на новоявленного родственника. – Дядя Коля, а что у тебя с лицом? – спросил Пашка и тут же схлопотал от матери подзатыльник. – А что? И спросить уже нельзя? – Можно, – рассмеялся Николай Степанович, оживавший прямо на глазах. – Это я во время пожара обжегся. – Больно было? – сочувственно спросил мальчишка. – Очень, – серьезно подтвердил Савельев. – А ты плакал? – с интересом продолжал допытываться Пашка. – Еще как, – вздохнул Николай Степанович. – Вот! – выразительно сказал мальчишка старшему брату. – Значит, никакой я не нюня! – Ну, ты сравнил! – возразил Вовка. – То во время пожара было, а ты всего-то коленку ободрал. – Ладно вам! – цыкнул на них отец. – Нашли место! Оторвавшись от обнимавших его матери и сестры, Николай Степанович спросил у Гурова: – Лев Иванович! Это вы их всех нашли? – Кто же еще? Конечно, Левушка, – подтвердила Наталья Николаевна. – Мы все теперь перед ним в долгу неоплатном. Да ведь, если бы не он, так и не встретились бы никогда. Ты бы нас погибшими считал, а мы тебя, как ни искали, так найти и не смогли. – Лев Иванович, – дрогнувшим голосом сказал Николай Степанович. – Мне Болотин сказал, что денег вы не возьмете, так просто знайте, что, если вам что-нибудь когда-нибудь понадобится, я жизни своей не пожалею, но все для вас сделаю. – Когда-нибудь – неинтересно, а вот вы мне прямо сейчас скажите, узнаете ли вы эту женщину? – спросил Гуров, буквально силой вытаскивая из-за спины Степана Алексеевича Светлану. И Савельев ее узнал, потому что неприязненно – видимо, старая обида так и продолжала все эти годы жить в его сердце – спросил: – А ты здесь чего делаешь? – Да вот сына одного побоялась дома оставлять, – небрежно сказал Гуров. – Какого сына? – настороженно спросил Николай Степанович. – Степа! Иди сюда, – позвала Наталья Николаевна старшего внука, и тот, выйдя вперед, встал рядом с матерью. Савельев впился в него взглядом, увидел разного цвета, как и у него, глаза, да и вообще их поразительное сходство, часто-часто задышал и вдруг, потеряв сознание, обмяк на подушке. – Коленька! Сыночек! Что с тобой? – закричала Наталья Николаевна. Схватив с тумбочки стакан с водой, она набрала ее в рот и брызнула на сына так, как обычно брызгают хозяйки на белье при глажке. Тот очнулся, но глаза открывать не спешил, а когда все-таки открыл, в них стояли слезы. – Сын! Мой сын! – прошептал он и, не выдержав, зарыдал. – Партизанка! – сказал он сквозь слезы. – Ну, скажи ты мне хоть сейчас, о чем ты с Тимуром шепталась. Ведь ты же знала, что мы враги. – Да подружка моя, Нинка… – начала объяснять Светлана. – Прохорова, что ли? – перебив ее, спросил Николай Степанович. – Ну да! – подтвердила та. – Она в Тимура влюбилась по уши, вот и попросила меня узнать у него, как он к ней относится. А как я ей отказать могла? Лучшая подруга ведь! Я и поговорить-то с ним постаралась так, чтобы ты не узнал. А тебе кто-то все-таки рассказал. – Ну ты же мне все еще тогда объяснить могла! – воскликнул Савельев. – А ты мне хоть слово вставить дал? – возмутилась Светлана. – Обругал меня на чем свет стоит, и все. – А ты помнишь, что мне сказала? Что я тебе не муж, чтобы приказывать, как ты себя вести должна, – напомнил женщине Николай Степанович. – И это после всего того, что между нами было! – Мама! Отец! – не выдержал Степан. – Может, хватит ругаться? Если вы не забыли, двадцать лет прошло, а вы все никак успокоиться не можете. – Значит, ты и правда считаешь меня своим отцом? – дрогнувшим голосом спросил Савельев. – А как не считать, если она всю жизнь только о тебе и говорила, все вспоминала, какой ты. Ее несколько раз замуж звали, а она не соглашалась, верила, что вы когда-нибудь снова встретитесь. Она тебя все эти годы ждала. Я все ваши истории столько раз слышал, что уже наизусть знаю. Да и бабушка мне о тебе рассказывала, и фотографии показывала. Так что можно считать, что ты наконец-то вернулся домой из долгой и далекой командировки. – Степа, скажи еще раз «отец», – смущенно попросил Савельев. – Да ладно тебе, папа, наговоримся еще, – не менее смущенно произнес парень. Глядя на счастье этой воссоединившейся, чего уж скрывать, исключительно благодаря Гурову, семьи, Лев Иванович почувствовал себя лишним и, пробормотав: – Ну, не буду вам мешать, – тихонько вышел в коридор.