Мой путь пролегал мимо ниши, в которой установлена высоченная, метра три, скульптура Праматери. У стоп её копошатся всевозможные твари, реальные и вымышленные: тигры, аспиды, мыши, мантикоры, единороги, лебеди, барсуки, онагры, сатиры, птицы каладриус, йейлы, левкроты и многие другие. Среди прочих размерами и тщательностью проработки выделяется волчья гончая. Её Праматерь треплет за ухом, отдавая явное предпочтение перед другими. Там же прикреплены огарки свечей и рассыпаны подношения. Для тех, кто желает произнести молитву в уединении, предусмотрены шторки. Этой нише предстоит ближе к вечеру сыграть особую роль. Заслышав голоса, я резко останавливаюсь. Один незнаком, второй принадлежит Годфрику. Они направляются сюда, о чём-то ссорясь, и я, недолго думая, прячусь за изваяние. Почти сливаюсь с ним, прижавшись щекой к холодному мрамору и стараясь заглушить удары сердца. В следующий миг оба показываются из-за поворота. Я удобно устроилась в густой тени, а потому могу осторожно выглянуть. Годфрик уже одет для церемонии, на его спутнике одежды пажа, и он прекрасен, как Нарцисс – Покровитель в облике юноши, каким его изображают на миниатюрах в книгах: белое золото волос, утончённый овал лица и бездонные синие глаза. Только на миниатюрах у Нарцисса не искусанные в кровь губы, и голос я представляла себе холодным и властным, а не униженно блеющим. – Но почему? – сдерживая слёзы, восклицает он и останавливает Годфрика за рукав. Тот стряхивает руку и быстро оглядывает коридор. – Сам знаешь, почему, и я в тысячный раз повторяю, что это временно. – Временно? – тут же хватается за надежду тот. – Сколько: неделя? Месяц? Год? – Откуда мне знать! – теряет терпение король. – Сколько понадобится. Сам знаешь: люди дяди разве что в нужник со мной не ходят, и ты сейчас не упрощаешь мне задачу. – Но ты ведь обещаешь вернуть меня ко двору? – Я сделаю всё от меня зависящее, – дёргает плечом король. – Что это значит? – В голосе прорезаются истеричные нотки, и Годфрик вскидывает ладонь, призывая юношу говорить тише. – Ты охладел ко мне? – покорно понижает голос тот. – Не будь идиотом, Абель! – Годфрик трёт руками лицо, отчего кожа становится морковного цвета, и на ней проступают веснушки. – Как же мне всё это опостылело… – И я опостылел? – И ты! – сорвавшееся с языка. – Временами… Юношу словно ударили – по щеке даже расползается пятно, как от пощёчины, хотя Годфрик его и пальцем не тронул. Напротив, подчёркнуто старается сохранить меж ними расстояние на случай, если кто-то ещё покажется поблизости. Проглотив обиду, Абель обезоруживающе улыбается и притягивает короля за талию. – Просто скажи, что будешь скучать, – шепчет он. Старается говорить обольстительно, но выходит довольно жалко – наверное, из-за мечущегося в глазах отчаяния. Глаза всегда выдают с головой. Именно поэтому я стараюсь держать свои опущенными. – Не будь смешон, – резко отталкивает его Годфрик и снова оглядывается. – Ты делаешь всё, чтобы мы больше не свиделись! – Почему ты так говоришь? – Уже не сдерживаясь, плачет Абель и протягивает ладонь, чтобы коснуться его лица. – Разве ты забыл: твоё сердце стучит лишь потому, что бьётся моё. И кончина не так страшна, ибо мы встретим её, взявшись за руки… – Нет, не помню! – пятится Годфрик. – И ты забудь. – Уже отвернувшись, бросает: – Ты ни в чём не будешь нуждаться. Одежда, еда, кони – всё, что захочешь. – Но я хочу тебя! Возглас повисает в пустоте, потому что король уже скрылся за поворотом. Абель ещё какое-то время стоит, глядя ему вслед – грудь сотрясается от беззвучных рыданий – а потом разворачивается и почти бегом бросается прочь, туда, откуда они пришли. Значит, правду судачат о короле. А Абель – идиот. Похоже, у него не было отца, который сказал бы, как мой: «Запомни, за стенами дома у тебя нет друзей. В определённый момент на жизненном пути тебе, надо думать, покажется иначе, ты решишь, что встретила добрых сочувствующих людей. Но таких среди посторонних нет. Лишь члены семьи будут искренне рады твоим радостям и разделят с тобой горе. Все остальные готовы только брать и использовать. Проявив для вида сочувствие, они втайне порадуются твоему несчастью и при первой возможности постараются уязвить, насмеяться и урвать у тебя кусок пожирнее. Отдавая другому чувство и мысли, ты отдаёшь ему власть над собой. Лучше б тебе никого взаправду не любить, кроме семьи, Лора». Теперь от всей семьи осталось всего ничего… Прежде я была слишком мала, чтобы понять и оценить слова отца, и только когда начались наши с братом мытарства, постигла их правоту. Встречавшиеся мне на пути люди готовы были только брать и радовались, когда им это сходило с рук. Поэтому Абеля мне не жаль: тот, кто бездумно растрачивает себя, не должен жаловаться, что его разобрали на части. Вдобавок, никогда в жизни я не посочувствую тому, чьё сердце на стороне кого-то из Скальгердов! Людо ждал меня в комнате. – Принёс? – Я быстро прикрыла дверь. – Да. – Он протянул мне то, о чём мы договаривались. – Годфрик уже направился в часовню, я только что видела. А мне вот-вот принесут траву, и тебя не должны застать. – Не застанут. – Людо откинул волосы мне за спину и погладил щёку. – До пира мы вряд ли ещё свидимся, а там ты уже будешь ею, так что я хотел сказать… просто делай, как договорились, Лора. Я сглотнула и кивнула. Он не отпускал щеку, и я почувствовала, как напряжена рука. – И обещай: что бы ни случилось… ты не ляжешь с ним. Значит, и он об этом думал. И, верно, забыл, что мне положено знать только про кровь и спальню, но не о том, что в ней происходит. – Даже если что-то пойдёт не так? – Даже если, – жёстко сказал Людо. – Мы найдём другой способ. Размышляя в эти дни над предстоящей ночью, я решила, что в случае чего между крахом плана и выполнением задачи, для которой меня наняла леди Катарина, выберу второе, хотя меня воротило при одной только мысли о том, чтобы лечь с Годфриком. Особенно после сцены с Абелем. Людо будет вне себя, но потом поймёт, что так было нужно… Я отвела глаза, но брат резко развернул моё лицо обратно. – Обещай! – хрипло повторил он. Я чуть кивнула, но мнения не переменила. Он отступил, мгновение молча смотрел и направился к выходу. Выглянув в коридор и убедившись, что снаружи никого, я шире растворила дверь, и Людо беззвучно выскользнул наружу. Остаток дня старательно изображала хворающую. Теперь отсутствие в часовне и на вечернем празднестве леди Лорелеи Грасье не вызовет вопросов. Главное, что там будет супруга короля. Кем бы она на самом деле ни была. 8 Пир мне запомнился разбитой мозаикой. Мозг отмечал только детали, а не общую картину, и больше на уровне чувственных впечатлений: слепящие огни огромных свечных люстр на цепях, рассыпанные сотнями отражений по залу, густой запах шалфея и лаврового листа, источаемый чашами с водой для мытья рук; затейливые поилки с гренашем в виде фантастических тварей; жирные разводы от губ на поверхности вина в кубках; золочёные клювы и лапки у птиц на золотом же блюде в центре стола; изукрашенный эмалью и узорами шкап-креденца[30], откуда сенешаль[31] брал поочерёдно единорожий рог на цепочке, жабий камень, агат и прочие змеиные языки[32] и касался ими кушаний, проверяя их на наличие яда, прежде чем подать нам на стол, и моему воспалённому воображению мнилось, что рог кровоточит, указывая на заговор… И люди-люди-люди всюду. От неумолчного шума голосов тяжко бухало в висках и ломило затылок, а от мельтешения головных уборов и нарядов, сплошь из сиглатона[33], атласа и парчи, подташнивало. Перед глазами проносились подбирающие кости с пола звери и хороводы гостей: смеющихся, поднимающих кубки, травящих анекдоты, обжирающихся, давящихся, хлопающих жонглёрке в цветастом расшитом блёстками наряде. Её танец вызвал бурю аплодисментов и не слишком пристойных замечаний, а юбки взметались и кружились, опадали и снова взлетали вверх… Мои руки, руки леди Йосы, держали ложку и нож с рукояткой из чередующихся полос кости и эбена, больше для вида, потому что всё моё внимание сошлось на том, чтобы не допустить ошибки, не напортачить с какой-нибудь мелочью. Около часа назад мы с Её Величеством обменялись одеждами в нише со скульптурой Праматери. Я переоделась в переданное мне ею заранее простое платье с рукавами на пуговицах, пришла пораньше, спряталась там и считала удары сердца, пока не услышала шаги. Велев сопровождающим остановиться поодаль, она приблизилась к изваянию, якобы для молитвы, и задёрнула шторку. В последний момент я вспомнила о талисмане у неё на шее и повесила его вдобавок к двумя другим предметам, спрятанным в мешочке у меня на груди. О них знаем только мы с Людо. Белокурый волос запустил процесс – тут уже не до разборчивости. Во время превращения леди Йоса держала меня, крепко обхватив обеими руками, а я изо всех сил зажимала себе рот ладонями, давя звуки, могущие выдать нас фрейлинам в полудюжине шагов от ниши. Мы рисковали… весь наш план сплошь построен на риске и балансирует на остро заточенном лезвии. Теперь любой признал бы во мне молодую и прекрасную супругу короля. Разве что плавные движения леди Йосы трудно скопировать, но я старалась двигаться, как она, повторять интонации. Хотя вряд ли в общей суматохе кто-то замечал разницу, да и некому ещё здесь было знать её так хорошо. Людо сидел за другим, не почётным, столом, и всякий раз, повернувшись туда, я встречалась с ним глазами. Бланка тоже время от времени косилась на меня, а Годфрик весь вечер смотрел перед собой и часто прикладывался к кубку. Я же в свою очередь изо всех сил пыталась не смотреть на регента. Получалось плохо… Словно заворожённая, я наблюдала, как рука с крупными красивой формы пальцами подносит ложку ко рту, как вспыхивают массивные перстни, как вокруг рта образуются складки, когда он смеётся, и как меняют цвет волосы, стоит ему тряхнуть головой, и вспоминала другой замок и другой пир, на котором он точно так же был весел и нравился всем подряд. Как мы могли быть так слепы, принимая за искренность голый холодный расчёт? Даже сейчас мне с трудом верилось, что это один и тот же человек, а весёлые глаза могут вмиг стать холодными, как сталь, и рука, хлопающая по плечу соседа, с той же лёгкостью воткнёт ему нож меж лопаток. Тут меня отвлёк шум и вскрик жонглёрки, танцевавшей с чем-то вроде огромных железных вееров, унизанных живыми огнями. Кто-то грубо отпихнул её и встал напротив нашего стола. Металлическая пика задела юбку, и та моментально вспыхнула, запахло палёным. Напарники девушки – один ходил на руках, второй показывал трюки с обезьяной, кинулись к ней и принялись сбивать пламя ладонями. Музыка оборвалась, воцарилась тишина. Все смотрели на худого покачивающегося юношу, в котором я с трудом узнала Абеля. С трудом, потому что от ангельской красоты не осталось и следа. Его запавшие воспалённые глаза с набрякшими веками безуспешно пытались сосредоточиться на нашем столе, грудь была залита вином, а одежда в беспорядке лезла во все стороны. Он глупо хихикнул и вытер мокрый рот. В тишине прозвучало резко и визгливо. Король сидел, не шевеля ни единым мускулом, лицо, и без того неподвижное, превратилось в маску. Кинув на племянника быстрый взгляд, Бодуэн обратился к юноше нарочито беззаботным тоном: – Ну и набрался же ты, Абель, но сегодня это всем простительно. Эй, кто-нибудь, усадите его за стол! – Он махнул в сторону самого дальнего, где имелось местечко в углу у стены. – Только сперва отвесьте хорошего тумака и ничего, крепче эля, больше не наливайте. Слова встретили одобрительным смехом, и на этом всё можно было бы замять, обратив в шутку, но Абель упрямо мотнул головой, отчего его снова повело в сторону, а ноги заплелись. – А я пришёл не к вам, Вечный Недокороль, неа! – Он покачал пальцем и неловко крутанулся на пятках, словно выбирая ведущего в игре. – Я пришёл лично поздравить новобрачную и пожелать ей до-о-о-лгой и страстной ночи! – Слова предназначались мне, но смотрел он на Годфрика, часто моргая. Тот по-прежнему молчал и не двигался, как застывший в смоле комар. Абель отвесил глубокий, до самой земли, поклон и, не удержав равновесия, шлёпнулся на пол. Попытался встать и снова упал. Бодуэн сделал знак страже, уже без фальшивой улыбки, и те двинулись к парню, ползающему в безуспешных попытках подняться. Гости переговаривались, прикрываясь ладонями, и обменивались многозначительными взглядами, поглядывая то на Годфрика, то на меня. Не иначе как Ваалу, отец всех козней, вселился в меня в тот миг, заставил встать и громко произнести: – Постойте! Пусть займёт место рядом со мной. Хочу, чтобы сегодня всем было весело и ничто не омрачало праздника. О словах я пожалела тотчас. Стражники растерянно застыли, регент посмотрел на меня, словно впервые увидел. Что за затмение на меня нашло, зачем я это сделала? Ради мелкого желания уязвить Годфрика? Заставить Бодуэна наконец взглянуть на меня, пусть и в обличии королевы? Ну, не из жалости же к Абелю… В глаза среди прочих бросилось лицо Людо, и я мысленно отругала себя последними словами. – Нет. – Я даже не сразу поняла, что этот холодный безжизненный голос принадлежит королю. – Моя супруга слишком снисходительна. Вышвырнуть его вон. Абель как раз поднял голову, поддерживаемый с обеих сторон стражниками. Прядь прилипла к лоснящемуся от пота лбу, губы силились что-то произнести. – Пожалуйста, Годфрик… – услышала я, или мне показалось, что услышала. – Вон я сказал! – рявкнул король, лицо и шея которого покраснели от гнева. – На псарню его, выдрать хорошенько, а как проспится – за ворота. Стражники, как по команде, повернулись к Бодуэну, и тот коротко кивнул. Юношу потащили прочь из зала под сдержанные смешки и язвительные замечания гостей. Он, наконец, пришёл в себя и обернулся через плечо, издав слабое: – Годфрик!