– И долго я здесь? – На веранде? Весь день. В гостинице? Понятия не имею. Наш консьерж предоставит вам эти сведения, а также сообщит ваше имя, если вдруг вы и его запамятовали. Вам принести что-нибудь выпить или как? Старик помотал головой: – Принесите счет. Официант отошел, хлопая подносом по колену и давая себе мысленное обещание не торопиться со счетом этого дряхлого морщинистого недоумка. Официант работал в гостинице всего несколько недель и плохо знал местный обслуживающий персонал. Иначе он наверняка слышал бы, что говорили об этом постояльце. В те три месяца, что старик занимал люкс на тринадцатом этаже, в номера по соседству было невозможно поселить гостей. В гостиничной компьютерной системе бронирования непонятным образом возник некий глюк, так что соседние с люксом номера отображались как занятые, хотя они были свободны. Любые попытки наладить программу или не обращать внимания на ошибочные сведения приводили к тому, что в гостинице резко возрастало число досадных недоразумений из-за неверного бронирования и, следовательно, количество недовольных гостей, поэтому консьержи продолжали держать эти номера свободными. Вдобавок пришлось отказаться от попыток списать деньги с кредитной карточки старика. Безупречный статус и подлинность кредитки не вызывали сомнений, но система отказывалась сохранять данные. В результате, к вящей досаде управляющего, востребовать причитающиеся суммы не удавалось. Гостиничный отдел техподдержки обещал в самом скором времени разобраться с проблемой. Управляющий надеялся, что так оно и будет, потому что подобные обещания выслушивал уже не в первый и даже не в третий раз. Вот только официант всего этого не знал. Он подошел к кассе, незаметно разорвал счет старика на мелкие клочки, оставил передник на вешалке и, насвистывая, ушел с веранды. Новый счет старому козлу принесут минут через десять-пятнадцать, но даже мелкое неудобство лучше, чем ничего. Старик на веранде так долго не ждал. Он выложил на столик десятидолларовую купюру, прижал ее бокалом. Встал. Несколько секунд постоял, в полном спокойствии, с отрешенным лицом. Потом внезапно улыбнулся. Улыбка была не простой, веселой или довольной. Она была сложной, разочарованной. Со стороны могло бы показаться, будто он вспомнил о чем-то несрочном, но таком, чего не следовало забывать. Он в последний раз взглянул на океан, повернулся и направился к дверям гостиничного вестибюля, двигаясь быстрее и увереннее, чем можно было ожидать. Час спустя официант, освеженный душем, блаженно докуривал второй косячок на балконе своей квартиры, и тут балкон внезапно обвалился; официант рухнул с высоты сорока футов прямо на захламленный двор, где и умер достаточно быстро, потому что обломок железного прута пробил ему грудную клетку и вонзился в сердце. Это произошло не случайно. Глава 3 В семь часов вечера Ханна ждала. Ждала. И ждала. Она ждала с самого завтрака, за которым папа был каким-то отрешенным и бесплотным больше обычного; ждала с тех пор, как он отвез ее в школу, обнял и поцеловал на прощание, но взгляд его был странным. Она заметила, что утром он забыл побриться. И за день до того тоже забыл. Она не ждала, пока делала домашнее задание по математике, когда он привез ее домой из школы, потому что знала, что надо быть внимательной. Папа часто говорил, что помогать с заданиями по математике – наказание за все запамятованные дурные поступки из прошлой жизни или даже прошлых жизней, и хотя это вряд ли было так, но Ханна понимала, что его терпение не бесконечно, особенно сейчас. Она ждала, пока он готовил ужин, ее любимое блюдо, макароны в сливочном соусе с беконом и зеленым горошком, которое папа придумал специально для нее, когда она была совсем маленькой, и от одного запаха ей становилось тепло и уютно даже теперь, когда она знала, что мир изменился. Она сидела в уголке на кухне, читала и раздумывала, случайно он решил приготовить макароны в сливочном соусе или это как-то было связано с тем, что она знала и – непонятно почему – чего ждала. В последнее время ужины отличались загадочной непредсказуемостью: то какие-то сложные и незнакомые блюда, то замороженная пицца три дня подряд. А сегодня на ужин были ее любимые макароны. Она ждала. Ужинали на кухне. Папа расспросил Ханну, как прошел ее день, и слушал вроде бы внимательнее, чем в последние пару дней. Сам он почти не ел. Потом Ханна сунула свою тарелку в посудомойку и ушла в гостиную, ждать дальше. Наконец туда пришел папа, с чашкой кофе. Он уселся на краешек дивана и сказал: – Мне надо с тобой поговорить. На миг Ханна испугалась: вот сейчас он скажет, что мама не вернется из Лондона, или что Ханне нужно уехать, или что они должны переехать в другой город, или еще что-нибудь. Едва дыша, она уставилась на папу, но заметила, что взгляд у него ласковый, и решила, что, наверное, возможно, все не так плохо. – О чем? – спросила она. Он поджал губы и посмотрел на ковер. Видно было, что папа устал. В щетине проглядывала седина. Когда она появилась? До того, как мама уехала? Ханна не знала. При маме он никогда не забывал побриться. – Я не очень хорошо со всем этим справляюсь, – сказал он. – В смысле, с тем, что мамы… что мамы нет. Я стараюсь делать все, что нужно. В общем-то получается, да? У нас с тобой все в порядке? Ханна честно кивнула. По большей части все было вроде бы в порядке, но, даже если бы и не было, она понимала, что спрашивает он не ради ответа. Взрослые часто так делали – говорили то, во что сами верили, но с вопросительной интонацией. Это означало, что они говорят о чем-то важном, ну как-то так. Быстро начинаешь понимать, что отвечать на этот так называемый вопрос не нужно, точно так же как начинаешь понимать, что если ты девочка, то не нужно говорить мальчикам о счете в видеоигре, особенно если набираешь больше очков, чем они. – Но… – Он умолк. Будто не знал, что сказать дальше. – Тебе грустно, – сказала она. Он удивленно рассмеялся: – Ну да. И тебе тоже, я знаю. Все это, кхм… странно. – Да, мне грустно, – согласилась она. – Но не так, как тебе. – В каком смысле? – Тебе по-плохому грустно. Он поглядел на нее, закивал, и она очень испугалась, увидев слезы в его глазах. Она никогда не видела, чтобы папа плакал. Она знала, что жизнь – непростая штука, но если все так плохо, что у папы на глаза наворачиваются слезы, то, значит, все гораздо хуже, чем она думала. И ничего обыденного в этом нет. – Я что-то не то сказала? – Нет. Ты сказала очень умное. – Он шмыгнул носом, но плакать больше не собирался. – Мне нужно время… Во-первых, все вот это… – Он взмахнул руками, словно бы обводя дом, все, что в нем было, и то, чего в нем больше не было. – А еще… работа. Я торможу. Я бы справился с чем-то одним. А когда и то и другое вместе, то получается не очень. Ханна знала, что папа зарабатывает на жизнь тем, что печатает для тех, кто в Лос-Анджелесе, помогает им сочинять истории. Она знала, что иногда это очень трудно, особенно потому, что, как она поняла из подслушанных разговоров родителей, почти все, на кого работал папа, были сволочами и идиотами, с творческими способностями комаров и нравственными принципами росомах. Эти слова папа произносил негромко, будто боялся, что его услышат за триста миль отсюда. – В общем, тут дело такое, – сказал он. – Как ты смотришь на то, чтобы погостить у дедушки? Ханна хотела немедленно согласиться, но смутно понимала, что делать этого не стоит. – У дедушки? Отец пристально смотрел на нее: – Да. – А почему не у тети Зои? – Зои очень занята, – вздохнул он. – У нее намечается выставка, или перформанс, или что-то… ну, что-то такое. Вдобавок ты видела ее квартиру. Спать там можно только стоя. Услышав старую шутку, Ханна привычно улыбнулась – то есть попыталась выжать улыбку. Сейчас все было иначе. Еще недавно не могло быть и речи о том, чтобы погостить у тети Зои. А теперь, очевидно, об этом подумывали, но в итоге мысль отвергли. Ханна тоже почувствовала себя отверженной. – И мне кажется, что лучше погостить у него не пару дней, а чуть подольше. – Подольше? – Неделю. Или две. Целых две недели? – А когда? – Завтра. – А как же школа? – Я уже поговорил с учительницей Джен. Она не возражает. Ханна посмотрела на папу и поняла, что это неправда. Ну, не совсем правда. Да, конечно, он поговорил с учительницей. Нельзя забирать детей из школы без согласия центра управления полетом. Лишь сейчас она вспомнила, что сегодня утром он отвез ее в школу пусть и небритый, но в приличных брюках и чистой рубашке – впервые за много дней не в обтрепанных джинсах, которые когда-то надевал только в выходные. Вряд ли можно забрать ребенка из школы на две недели, если просто сказать: «У меня возникли трудности». Наверное, он сослался на какую-то командировку к росомахам, поэтому и оделся как в офис. Для взрослых очень важно все, что связано с работой. К работе относятся с огромным уважением. Иногда кажется, что с бо?льшим уважением, чем к детям. – А ты у дедушки спросил? – Да. Я разговаривал с ним вчера вечером. Точнее, отправил ему мейл. Там телефон не берет. – А где он сейчас? Ну, в какой точке света? Папа улыбнулся, на этот раз по-настоящему. Ханна сообразила, что уже давно не видела такой улыбки.